И вот впервые за все годы своей близости с Лазарем она воочию убедилась в том, что знала и так: что ребенок играет в его жизни такую роль, с которой вряд ли что-то может сравниться. И надо же было, чтобы убедилась она в этом именно сейчас, после известия, которое сообщил ей сегодня врач!
Лазарь приехал под утро. Глаша не думала, что он вернется. Она сидела на веранде не потому, что его ждала, а просто потому, что не могла уснуть.
– Ну что? – спросила она, вставая ему навстречу.
– Да ничего. Обыкновенный аппендицит. Уже прооперировали. Нянька просто старая дура.
– Но это же понятно, что она испугалась, – возразила Глаша. – Она ведь отвечает за ребенка. Хотя, конечно, могла бы сначала разобраться, что с ним.
– Думаешь, у пацана девятилетнего что-то разберешь? – Он улыбнулся. – Лежит весь белый и орет: умираю, умираю! Я его за это отругал уже.
Ясно, что улыбнулся он ее наивности, ее неведению. Конечно, что она могла понимать в детях? Глаша чуть не заплакала. У нее и так весь день слезы то и дело подступали к горлу, а тут еще ночь бессонная, а теперь эта его снисходительная улыбка…
– Интересно, что бы ты сказал, если бы еще и я тебе такое устроила? – небрежным тоном поинтересовалась она.
– Что устроила? – не понял он. – Аппендицит?
– Родила бы.
– Ничего умнее не могла спросить? – вздохнул Лазарь. – В могилу меня хочешь вогнать?
Ничего умнее она спрашивать не стала. Все было понятно и так.
Да, наверное, он в самом деле любит ее. Но лично ее, без лишних дополнений. Ребенок у него уже есть, и другой ему не нужен. Появление другого для него сродни могиле.
Вот жизнь и подсказала ей, что делать. Его устами. Ничего удивительного – он ведь ее жизнь и есть; она уже привыкла, что с этим не поспоришь.
Аборт Глаша сделала в Петербурге. Недалеко, а главное, никто ее не знает. В маленькую частную клинику, найденную по Интернету, она вошла в полуобморочном состоянии. Но оказалось, что операция, учитывая небольшой срок беременности, несложная. Проще аппендицита. Длилось все минут пятнадцать. От наркоза Глаша очнулась уже в палате, так даже каких-нибудь пугающих подробностей операционной разглядеть не успела. В кабинете стоматолога страшнее бывало – там-то она успевала разглядеть все клещи и сверла. Персонал в клинике был приветливый – что, учитывая стоимость услуг, не удивляло. В мило обставленном холле стоял большой аквариум с золотыми рыбками. Через несколько часов после аборта врач осмотрел ее, сделал укол, прописал таблетки и разрешил идти домой. Правда, она не сказала, что пойдет не домой, а на Балтийский вокзал, но такие подробности вряд ли его интересовали.
«Я ничего не чувствую, – глядя с вагонной полки на огни проносящихся мимо дачных станций, думала Глаша. – Ни физической боли, ни… Вообще ничего».
Это было странно. То есть отсутствие физической боли, наверное, объяснялось действием укола, но вот остальное… Все, кто ее знал, и Лазарь особенно, всегда говорили, что она принимает слишком близко к сердцу самые незначительные события, сообщает житейским подробностям чрезмерный эмоциональный накал. А ведь то, что произошло сейчас, это не подробность, это… И – ничего. В сердце пустота, в голове звон – видимо, следствие наркоза.
С этим звоном в голове Глаша и проснулась спустя час. Нет, звон был уже другой, да и не звон даже – прислушавшись, она поняла, что в голове у нее что-то гудит на однообразной низкой ноте. Потом, как-то слишком медленно, почувствовала, что у нее горит лоб, и щеки, и все тело. Она села на полке, прижала ладони к вискам, пытаясь унять гул в голове, – и тут же, вскрикнув, упала на подушку.
Удержать крик она просто не смогла. Внутри у нее, в животе, как будто скрещенные лезвия провернулись, и боль взрезала все тело. Ничего подобного она никогда не испытывала раньше.
«Я раньше такого и не делала…» – еще успела она подумать.
И тут же боль повторилась с такой силой, что мыслей у нее уже не осталось.
Проснулись от ее крика люди. Прибежала проводница, подстелила под Глашу клеенку, чтобы она не лежала на залитой кровью постели. На маленькой станции где-то за Лугой к поезду подъехала «Скорая» и увезла ее в ближайшую больницу.
Ни приветливого персонала, ни аквариума здесь, конечно, не было. Кровати стояли вдоль стен в коридоре, гулял сквозняк, и в реанимации было слышно, как совсем рядом капает вода.
Но это было Глаше безразлично – ей все было безразлично сейчас. Боль нарастала, и она дожидалась только одного: потерять бы хоть сознание…
– Родственникам звони, – сочувственно сказала широкоплечая медсестра, которая и привезла ее в реанимацию на дребезжащей, по дороге чуть не развалившейся каталке. – Пускай лекарства со Пскова привезут, какие доктор скажет. Доктор-то у нас хороший, из бывших, из советских. А лекарств никаких нету, новокаин и то не всегда.
Лазарь позвонил прежде, чем она успела что-нибудь ответить этой чистосердечной женщине. И, главное, прежде, чем наконец потеряла сознание. Глаша еще поднесла к уху телефон, который лежал рядом с ней на каталке, еще услышала его голос, и тут все поплыло у нее перед глазами, боль сделалась слабее, отдалилась, и все отдалилось, отлетело от нее…
Когда Глаша пришла в себя, то поняла это не сразу. Над нею висело какое-то сплошное белое полотнище, и прежде чем она догадалась, что это просто потолок, прошло немало времени. Может быть, она теряла сознание снова и снова приходила в себя. Как бы там ни было, но когда она наконец сумела как-то отвести глаза – болели они при этом невыносимо – от потолка и оглядеться, то увидела Лазаря.
Он сидел на стуле возле ее кровати, смотрел в пол и казался полностью погруженным в какие-то свои мысли. Но в то самое мгновенье, когда Глаша сумела перевести на него взгляд, он тоже посмотрел на нее. У него взгляд был при этом мрачный.
– Живая? – спросил он. – Удивительно.
Он словно бы не произнес эти слова, а бросил, как тяжелые ненужные предметы.
Глаша не понимала, что с ней. Ясно, что она в больнице – тянется к руке трубочка от капельницы, работает рядом с кроватью какой-то медицинский прибор, мигают в нем зеленые цифры. Но почему все это?..
– Почему? – с трудом проговорила она.
– Потому что врач толковый оказался. И донорская кровь нашлась в нужном количестве. При четвертой группе с отрицательным резусом – сильно повезло.
– Нет… Почему… удивительно?
– Потому что кошка и та при такой кровопотере умерла бы.
И тут она поняла наконец, что происходит! Понимание это, осознание, воспоминание прожгло ее посильнее, чем физическая боль.
