– Ваше целомудрие слишком хорошо известно, дорогая.
Она не выдернула из-под моего локтя своей руки.
– Вы, кажется, иронизируете.
– Что вы! Я слишком уважаю вас, миссис Стор.
Она пропустила мимо ушей мои слова.
– Вы еще не сказали мне, у кого вы были в гостях.
– У старого друга.
– У мужчины или у женщины?
– Вы хотите знать слишком много.
Что я мог еще ей сказать? Мне пришло было в голову изобрести какого-нибудь приятеля военных лет, но лгать всегда опасно. А назвать Элспет я не посмел.
– Взгляните,- сказал я, указывая на запад. Солнце садилось, словно тонущий крейсер, и багряный отсвет его постепенно погружался в черное море Леддерсфорда.
В огромном массиве домов вспыхнули желтые огоньки, и мне казалось, что я слышу, как позвякивают кольца задергиваемых портьер.- Красивый закат всегда чертовски на меня действует,- сказал я.
– В самом деле? – Ева на секунду положила голову мне на плечо и добавила: – Если ваш друг – мужчина, скажите ему, чтобы он не употреблял лавандовой воды.
23
Вот почему через три дня я сидел, тупо глядя на письмо от Сьюзен.
«Я не хочу больше Вас видеть. Я не желала слушать, когда мне говорили про Вас и про нее, но теперь я знаю, что все время, пока мы встречались, Вы ходили на свидания к ней. Я уезжаю за границу, а потому нет смысла писать мне или звонить по телефону. Вы очень плохо со мной поступили, и больнее всего то, что все время лгали мне. Очевидно, Вы думали, что я слишком молода и глупа и Вы не будете со мной счастливы. Возможно, это так и было, но теперь я стала взрослой. Я надеюсь, что Вы будете счастливы и добьетесь всего, к чему стремились. Я не сержусь на Вас,- мне только грустно и больно, словно умер человек, которого я любила».
Письмо было написано, во всяком случае, изящно,- это первое письмо, которое я получил от нее и вообще от женщины. В какой-то мере я был даже рад. Теперь по крайней мере мне не придется тратить даже этот символический шиллинг,- весь мой физический и эмоциональный капитал я смогу отдать Элис. Мой роман со Сьюзен закончился весьма удачно, и мне льстило, что она грустит из-за меня. «Словно умер человек, которого я любила»,- я решил запомнить эту фразу. Она означала, что Сьюзен любила меня, что теперь все кончено, что ей очень тяжело,- и при этом никаких унизительных для ее достоинства оскорблений или угрозы покончить с собой.
Это было письмо, написанное женщиной категории № 2; женщина моей категории, даже если бы ей и пришло в голову написать письмо, не сумела бы выдержать такого наивного, благородного, элегического тона.
Улыбаясь, я вскрыл письмо Чарлза:
«Кажется, я нашел в Лондоне свою счастливую судьбу, хотя до сих пор мне так и не удалось встретить одну из тех богатых и щедрых старушек, которых здесь, по слухам, полным-полно. Но у меня роман с библиотекаршей из детской библиотеки, прелестной крошкой категории № 5,- если не № 4,- очень умной (во всяком случае, она соглашается со всем, что бы я ни сказал), чистой как стеклышко, в чем я нимало не сомневаюсь, и, к моему великому удивлению и радости, дочерью директора фирмы. Правда, фирма совсем маленькая и у папочки есть еще три сына – бесшабашные пьянчуги, которые пускают по ветру родительские денежки: один учится в Оксфорде, другой – писатель, получающий от старика слишком уж щедрую субсидию, а старший работает у отца и кладет себе в карман непомерно большое жалованье. Никто не заботится о бедняжке Джулии, однако можешь быть уверен, что в моем лице она обрела преданного защитника.
Но я собирался тебе писать не об этом. Как насчет пресловутой поездки в Дорсет, прежде чем черная ночь супружества сомкнется над нами или, во всяком случае, надо мной? Мне предлагают снять коттедж в Камли, на мысу у маленькой бухточки близ Лалуорта. Рой Мейдстоун согласен войти с нами в долю, и мы будем две недели удить рыбу, купаться, пить и, надеюсь, грешить с местными крестьяночками, которые, как все говорят, глупы, любвеобильны, страстны и пахнут сеном и жимолостью.
Беда в том, что коттедж этот будет свободен только между двадцатым июня и одиннадцатым июля, а мы с Роем можем приехать лишь двадцать четвертого. Мы всего четыре дня не будем пользоваться причитающимися нам благами, и все-таки меня гложет досада. Ты говорил, что можешь уехать двадцатого, а потому, если хочешь отправиться туда до нас и заблаговременно составить перечень вероятных девственниц, исторических достопримечательностей и прочего и прочего, то живописная маленькая резиденция в твоем полном распоряжении. А то можешь погостить у меня – как хочешь…»
Я снова улыбнулся. Мы с Элис прикидывали, как бы съездить куда-нибудь вместе хотя бы на одну ночь. Она собиралась в июле навестить свою старинную приятельницу в Лондоне. Джордж должен был уехать по делам во Францию…
– У вас чай остыл, Джо,- сказала миссис Томпсон.
– Я думаю об отпуске.
Она налила мне свежего чая.
– Все уже решено?
– Да,- сказал я.- Как странно: стоит чего-нибудь захотеть – и все сразу устраивается.
Ее спокойное, веселое лицо вдруг омрачилось. Мне уже приходилось видеть подобную перемену: так выглядела тетя Эмили во время расследования обстоятельств гибели моих родителей. Передо мной было лицо старой женщины, слишком хорошо знающей, что такое любовь, простая человеческая любовь, прозаичная, как дождливый понедельник, и столь же необходимая, как жалованье,- слишком хорошо знающей, что такое боль, которая выражается в тоне, таком же деловом и обычном, как тон полицейского, когда он дает показания. В эту минуту миссис Томпсон знала обо мне все и понимала каждую мысль, скрытую за плотью и костяком моих слов.
– Когда человек молод, он всегда получает то, что хочет: весь мир словно сговаривается исполнять его желания…
Потом ее лицо приняло обычное выражение, и из 1943 года, из зала суда, где пахло сырой шерстью, высохшими чернилами и каменными полами и где толстый судья, ведший расследование, скучая, слушал показания тети Эмили, я вернулся в настоящее – в светлую комнату, где солнце играло на полированном дубовом столе, а за окнами смеялось и шумело Орлиное шоссе, веселое, как только что выкупанный ребенок.
Когда я пришел в канцелярию, там было полно народу, и все поздравляли Тома Херрода. Том работал главным ревизором; он носил очки, был лыс и, хотя ему еще не исполнилось тридцати пяти лет, уже приобрел сутулость и нездоровый цвет лица кабинетного работвика. Вероятно, он обладал всеми нормальными человеческими свойствами, но мне почему-то казалось, что он попал к нам с новой партией канцелярских принадлежностей либо был подарен на рождество вместо новой бухгалтерской книги или чернильного прибора. Я присоединился к окружавшей его группе.
– Поздравляю. Вы будете отличным помощником казначея. Когда вы уезжаете на юг?
– Не торопитесь,- сказал он.- Я еще не сдал дела.- Он положил руку на плечо Тедди.- Янадеюсь, вы справитесь без меня.
На лице Тедди было самодовольное выражение. И это ему не шло. Когда Том удалился и мы остались одни, он сказал:
– Вы будете просить о повышении, Джо?
– Четвертую категорию дают обычно, только когда ты уже совсем стар и это не может доставить тебе никакой радости,- сказал я.- К тому же зачем мне лишняя ответетвенность?
– А я все-таки попробую,- сказал он.
– У вас больше шансов, чем у меня. Вы здесь работаете дольше.- Он действительно пришел сюда раньше, но был не таким хорошим работником, как я, и знал это.- Оклад вначале будете получать по третьей категории,- сказал я.- Четвертую они почему-то боятся давать.
– Все лучше, чем ничего,- заметил Тедди.- Вы знаете, у нас с Джун дело приняло серьезный оборот!
– Рад за вас: она чудесная девушка.- Меня вдруг охватило чувство непоправимой утраты, а потом мне показалось, что между мной и остальным миром возник высокий барьер.- Желаю вам счастья, Тедди. И с Джун, и с работой.
– А вам не будет неприятно, если я подам заявление?
– Почему вдруг?
– Я ведь стану вашим начальником.
– Что ж, Том не слишком мешал мне жить.
– Ходят слухи, что Хойлейк будет проводить реорганизацию.
– Я уже давно об этом знаю,- сказал я. И посмотрел на стопки папок, на красные и черные чернильницы, которые наш рассыльный должен был вчера вымыть, на жестяную крышку от банки, служившую пепельницей, где дымила моя сигарета, на арифмометр и пишущую машинку, на календарь с изображением девушки, чем-то напоминавшей Сьюзен, на папку, полную счетов, у меня на столе,- все это складывалось в унылую, однако по-своему приятную пустыню… Но по крайней мере, подумал я, отворачиваясь от календаря, мираж меня уже не обманывает.
– Я давно знал об этом,- повторил я. И, тяжело положив руку на плечо Тедди, шутки ради сжал его так, что тот охнул от боли.- Подавайте, подавайте свое заявление, Тедди!
24
Когда поезд подходил к Вулу, Элис спала у меня на плече. Жара была почти невыносимой, и хотя мы всю дорогу держали окно открытым, воздух только слегка колебался, как густая каша, и не давал ни глотка кислорода. Я легонько толкнул Элис, и она проснулась, не спеша открыла глаза и улыбнулась мне счастливой улыбкой. На ней была тирольская синяя юбка и белая блузка. Помогая ей встать на ноги, я радостно ощутил прикосновение ее полной груди.
