А через десять минут, по пути в Маркет Бландинг, лорд Икенхем услышал другой голос. Мартышка редко пел, тем более — как жаворонок, и граф содрогнулся, подумав о том, что сейчас нанесет удар любимому племяннику.
— Мартышка?
— А, дядя Фред! Какой вечер!
— Приятный.
— Воздух! Звезды! Цветы!
— Да, да. Кстати, насчет этих денег…
— Для мисс Плум? Я как раз хотел сказать. Она не взяла.
— Э… ы…
— Она поссорилась с Рикки, ей не нужно.
— Да, но с тех пор…
— Так что пошел на почту и послал, двести — Джорджу Бадду, пятьдесят — Пуфику. Заказным. Ты представить не можешь, — прибавил Мартышка, — насколько мне легче!
Пятый граф заговорил не сразу. Какое-то время он теребил усы и задумчиво смотрел на племянника, немного досадуя, что Провидение так усложняет жизнь.
— Жаль, — произнес он наконец.
— Тебе жалко?
— Да.
— Почему? Казалось бы…
Мартышка замолчал, испуганный внезапной мыслью.
— Ой! — воскликнул он. — Неужели передумала?
— Да.
— Помирилась с Рикки?
— Да.
— Хочет деньги?
— Естественно.
— Ой, ой, ой!
— Вот, — сказал лорд Икенхем, — жаль и тебе. Я сообщил Рикки, что деньги — в кармане, и он уже видит стада алчущих и жаждущих супа. Полли я обещал принести деньги завтра, в два, она тоже радуется. Трудно будет открыть им
правду.
— Может, я позвоню Биллу и Пуфику, пусть вернут?
— Не вернут.
— И я так думаю. Что же делать?
Граф внезапно просиял. Его неутомимый мозг не заставлял ждать долго.
— Знаю! — вскричал он. — Пудинг!
— А?
— Плум-Пудинг. Вся надежда на него. Видимо, ему не понравится, что деньги достались не дочери, а чужому человеку. Да, я его уговорю, при моем-то красноречии! Сыграем снова.
— С Бошемом?
— Что ты! Те, кто играет с Пудингом в Персидского шаха, больше на это не идут. Нет, не Бошем — Эмсворт.
— Старый гриб? Ну, знаешь! Лорд Икенхем кивнул.
— Да, да. Он нас поит, кормит, а мы… Я и сам не рад, но что делать? В такие минуты не до чувств. Говорил я тебе, что завтра приедет Валерия?
— Что?
— Хорес сказал, ему верить можно. Значит, уехать надо с утра, в 8.25, а сейчас — добывать деньги. Вопрос не в том, хорошо ли фабить старого, доброго человека. О, нет, не в том! Я спросил бы: богат он или беден? Он — богат. Я иду. Позже загляну к тебе, отчитаюсь.
Глава 17
На втором этаже, у себя мрачный Мартышка долго ждал дядю. Наконец, дверь отворилась.
— Ну, как? — воскликнул он.
Однако первый же взгляд показал, что дела плохи.
— Ничего хорошего, мой друг, — печально сказал граф. Мартышка тяжело опустился в кресло, и мы поймем, как он страдал, если заметим, что он не одернул брюки.
— Пудинг не стал играть?
— Что ты, стал! Да, сперва он заартачился, но я его убедил. Он вынул колоду и нежно ее погладил, словно клинок перед боем. Тут вошел Эмсворт.
Мартышка скорбно кивнул.
— Понятно. И отказался.
— Что ты, что ты! Ничуть. История сложная, мой друг. Лучше не мешай мне, а то мы не управимся к обеду.
— С чем?
— С тем, что я задумал. Но сперва я кончу рассказ. Итак, вошел Эмсворт, очень взволнованный. Глаза торчат, пенсне висит… В общем, украли свинью. Пошел к ней после чаю, а ее нет.
— Смотри-ка!
— Я бы нашел для трагедии более уместное слово. Юность — бесчувственна. Свинью украли. Эмсворт заподозрил герцога. Я сказал, что герцог сидит у себя с самого ленча. В сад он выйти не мог, на газоне рыщет Бакстер, а он, если помнишь, к столу не вышел. У него что-то с желудком. Так вот, он говорит, что и герцог не выходил. Перед нами — одна из тайн истории, вроде Железной маски. Тщетно гадаем мы…
Мартышка покачал головой.
— Не гадаем, — вставил он. — Чихать я на это хотел. Свинья! Ну и черт с ней. Как Пудинг, как этот шах?
— Прости меня, — сказал граф, — мы, старики, многоречивы. Надо было помнить, что тебе безразлична свинья Императрица. Я предложил Эмсворту отвлечься. Пудинг прибавил, что по случайности у него есть колода карт, и они сели к столу.
Лорд Икенхем почтительно помолчал.
— Ах, какая игра! — сказал он. — Какое мастерство! Пудинг играл ради дочери, это его вдохновило. Обычно противнику дают поначалу выиграть, но он отринул условности. Когда они кончили, Эмсворт встал, поблагодарил и выразил радость, что играли не на деньги. С этими словами он и ушел.
— Ой, Господи!
— Да, неприятно. Пудинг говорит, его когда-то укусила овца, сейчас было еще хуже. Минут пять он повторял: «Это надо же!». Однако потом лицо его осветилось изнутри, оно ожило, словно политый цветок. И, оглянувшись, я увидел, что вошел герцог.
— А!
Граф покачал головой.
— При чем тут «а»? Я не скрывал с самого начала, что счастливого конца не будет.
— Герцог не стал играть?
— Что ты заладил? «Не стал», «не стал»… Пудингу не отказывают. Герцог очень обрадовался. Он сказал, что в молодости неплохо играл в эту игру. Они сели за карты…
Граф помолчал. Страсть к обстоятельному рассказу боролась в нем с жалостью. Победила жалость.
— Данстабл не хвастался, — закончил он. — Конечно, Пудинг устал, он был расстроен. Как бы то ни было, за десять минут он потерял триста фунтов.
— Триста фунтов?
— Да.
— Наличными?
— В высшей степени.
— Значит, они у него были! Почему он не дал их дочери?
— А, понимаю! Пудинг — странный человек. Дочь, не дочь, а с выигрышем он не расстанется. Собственно говоря, я могу встать на его точку зрения.
— А я не могу.
— Что поделаешь! Ну, не становись.
— Нет, ты скажи, что нам делать?
— Нам? Залезть к нему, забрать деньги.
Привычное чувство дурного сна вернулось к Мартышке. Он слышал ясно, а поверить — не мог.
— Забрать?
— Да.
— Это кража.
— Не без того. Считай, что мы их заняли. Отдадим частями, с букетиком белых фиалок.
— Нет, послушай…
— Знаю, знаю. Тебе, с твоим юридическим умом, ясно, что это — проступок, если не преступление. Что поделаешь! Деньги нужны Полли. Помню, Пудинг сказал, что она для меня — как дочь; и не ошибся. Я чувствую к ней точно то же самое, что чувствует Эмсворт к свинье. До законов ли тут? Да, я кроток, я щепетилен — но ради нее с удовольствием стану злодеем. Словом, деньги мы берем.
— Почему «мы»?
Лорд Икенхем удивился.
— То есть как — почему? Поразительно! Я думал, это честь.
— Нет, — сказал Мартышка. — С меня хватит. Собачьи бега — ладно. Приехать без приглашения — допустим. Красть я не буду.
— Дорогой мой, подумай! Если бы не ты, у Полли были бы деньги.
— А, черт!
Мартышка густо покраснел.
— Значит, пойдешь?
— Д-да.
— Прекрасно. Я в тебя верил. Не надо так шутить со старым человеком, я чуть не испугался. Мне одному не справиться. Ты в голосе? Ах да, ты только что пел как соловей. Это хорошо.
— Почему?
— Потому что тебе придется ходить по газону и петь «На дивном, дивном, дивном берегу Лох-Ло-мон-да».
— Как это?
— Так. Очень просто. Данстабл почему-то сидит у себя. Его надо выманить. Даже такой неопытный вор, как я, видит, что красть лучше, когда нет хозяина. На благородную песнь о Лох-Ломонде он мгновенно отзывается. Ты будешь вроде сирены или Лорелеи. Приманив его, ты убежишь во тьму, а я — залезу в комнату. Все ясно?
— Тебя увидят.
— Ты вспомнил о Бакстере? Правильно, не забывай ни о чем. Но и я о нем не забыл. Я дам ему снотворное.
— Где ты его возьмешь?
— У Пудинга. Раньше он с ними не расставался. В этом своем клубе он не смог бы установить без них такой порядок.
— Как же ты его дашь?
— Уж придумаю. Наверное, он у себя?
— Возможно.
— Тогда я к нему зайду, спрошу о здоровье. Тут доверься мне. Ты вступишь в игру после обеда. Час х — в 21. 30.
Увидев Бакстера, граф сразу понял, что тот очень изменился. Как у Наполеона, у секретаря слабым местом был желудок. К вечеру стало полегче, но сейчас мысли о свинье снова все разбередили. Когда вошел лорд Икенхем, восемнадцать диких кошек уже как следует вгрызлись в его утробу. Поэтому он и не улыбнулся гостю. Как улыбнешься, если надо тащить Императрицу из ванной?
— Да? — спросил он сквозь зубы, переставая массировать жилет.
Лорд Икенхем ничуть не обиделся. У него хватало приветливости на двоих.
— Как здоровье? — спросил он. — Вы, наверное, думали, что ж это я, не захожу, но столько дел, столько дел! То одно, то другое… Так как же здоровье? Живот схватило? Нехорошо, нехорошо. Все сокрушались о вас, я — первый.
— Обойдусь.
— Нет, что вы! Без жалости никто не обойдется, даже самый смиренный. Но я ею не ограничусь. Вот лекарство. — Он вынул таблетку. — Положите в воду, и как рукой!
