Глава 14
Как-то, зависнув над тарелкой ярко-красного борща и нарезая туда маленький месяц чеснока, Виктор сказал задиристо:
– А помнишь, с ним здесь жрали?
– Это ты жрешь. И с кем?
– Здрасьте, память девичья. С любимым твоим. Утица Центральная, дом одиннадцать.
– Вспомнил человека. Я за упокой свечку, между прочим, поставила. За Андрея новопреставленного.
– Конечно! Можно сказать, сглазила!
– Почему это?
– Забыла разве, что пела? Обещала ему: Андрюша, никто вас не тронет, лет до ста расти вам без старости!
– Замолчи.
– Как говорится, первая ласточка. Поселок нищий, он здесь один богач. Сейчас другие богатеи на нашу землю нацелились, тоже хоромы строить будут.
– Пап! – повинуясь внезапному порыву, сказала Таня. – А ты оружие уже сделал?
– Какое еще оружие? – вскинулась Лена.
– Какое оружие? – медленно спросил отец, остро глядя Тане в глаза, едва заметно мигнул, и она похолодела.
– Да там… Для огорода…. Косу новую…
– Дочь, ты часом не перегрелась у меня? – сказала Лена с насмешливой тревогой, а отец засмеялся, дробно и ласково.
В это самое время и раздался кашель. Негромкое “кха-кха” прозвучало от дверей.
Они увидели мужчину, который проник в дом незаметно и, как призрак, материализовался в их гостиной.
Большой, с опущенными плечами, в мятой одежде, он был похож на мешок с картошкой. Лицо его, бугристое, серое, в розовых рытвинах и седой щетине, напоминало клубни.
Это был Корнев-отец, Василий.
Он стрельнул шальным взглядом подростка из-под тяжелых век и выпустил глухие звуки виноватой речи:
– Извиняюсь… Я это… Хожу… это… По улице нашей… Людей спрашиваю… Моего потерял…
– Кого? – нахмурился Виктор.
– Сына моего… Вдруг вы его где видели. Дней десять как пропал…
Василий потирал коричневатые руки, будто их намыливал, на левом запястье неясно синело слово-тату.
– Не знаем, – сказала Лена. – Да вы не переживайте. Загулял где-то.
– Машина его тоже с ним пропала.
– Не знаем мы ничего! – сказал Виктор убежденно.
– А вы разве вместе жили? Он же вас прогнал! – выдала Таня звонко и, мгновенно испугавшись, услышала свой голос чужим, как сквозь воду.
– Прогнал? Меня? Куда меня гнать? А ты с чего взяла? Что ли, дружишь с ним? – Корнев впился глазами в ее побледневшее лицо.
– Это мне Рита сказала, – нашлась она.
– Ну, если где увидите, дайте знать! – Он надсадно, как-то подпольно закряхтел, очевидно, кряхтение, сопровождавшее его появление, было необходимо и при расставании. Скривил губы, переминаясь и отступая к дверям, и, легко кивнув куда-то мимо сидевших, исчез.
– Старый бандит и молодой, – сказал Виктор. – Вы слышали, как он входил? Домушник настоящий. И мамаша их тоже бандитка была, померла с перепою…
– От воспаления легких, – возразила Таня быстро.
– С чего это ты так много про них знаешь? – спросила Лена подозрительно.
…Дни цеплялись за дни, Таня разлучалась с летом, физически ощущая, что теряет прежнюю жизнь и началось что-то совсем другое; последние ночи августа она проплакала в подушку, беззвучно, почти без слез.
Наступило первое сентября. Подойдя к школе, она встретила Риту. Та стояла на каменном крыльце в окружении нескольких пацанов: все они курили, пуская дым сквозь детишек, с шумом и цветами спешивших в двери.
– Привет! – неожиданно дружелюбно сказала Рита, выдохнув дым вверх и на миг обзаведясь седыми усами, но Таня быстро прошла мимо, ее как бы не замечая.
Она села рядом с Аней Камышовой, застенчивой двоечницей, а к Рите подсел улыбчивый раскованный Омар, афганец с длинными конечностями, несколько лет назад переведенный в их класс (Зеленку населяла целая колония беженцев из Афганистана).
На перемене Рита подошла к Тане, залезшей на подоконник и уткнувшейся в “Тетрис”.
– Что? – спросила Таня, не поднимая головы, увлеченно выстраивая линии на экранчике.
– Разговор есть.
– О чем?
– Пойдем!
– Куда?
– На улицу.
На школьном дворе Рита завернула за угол, Таня следом.
Сделав несколько затяжек, Рита отбросила сигарету, которая ударилась об асфальт, рассыпая искры:
– Нам делить больше некого! Не стоит он нашей дружбы! С очередной загулял, небось… Ты мне подруга на всю жизнь! Он… Он брату моему ключицу чуть не сломал… Трещина ключицы…
Таню начали душить слезы, и она слабо крикнула:
– Он вернется, и всё обратно…
– Даже если вернется, не приму! – Рита взяла ее за руку, Таня вырвалась. Рита опять взяла и сжала теплыми пухлыми пальчиками.
Уже через неделю они сидели за одной партой.
В середине сентября в солнечный вольный денек, когда шли из школы посадками, Рита сказала:
– Блин, по секрету. Этот урод…
– Какой урод?
– Ну, какой?! Егор, блин. Не слышала о нем ничего?
– Ничего…
– Ну, вдруг… А?
– Может, смотался он куда? Отсиживается… На море уехал? Нет? – Таня взяла у Риты бутылку портвейна.
Горлышко было измазано красной помадой.
Запрокинулась.
Портвейн втекал мягкими толчками, с негромким чпоканьем, и она всё не отрывалась с таким взволнованным ясным лицом, как будто пьет за здоровье Егора. Или это просто солнце делало лицо таким, обильно проникая сквозь поредевшую листву.
– Блин, Майкл Джексон в Москву приезжает. – Рита закатила глаза. – Вот бы билет достать.
– Где ты его достанешь? Знаешь, сколько он стоит? Моим не купить. Да еще отец заорет: “Обезьяну привезли”…
– А мне моя скажет: “Денег на еду не хватает”…
Может быть, Тане и Рите предстояла растянутая на годы мнимая скользкая дружба, но Таня часто огорченно думала о том, что у нее нет настоящей подруги.
Между тем она упросила мать купить ей косметический набор Lancöme. “Красься под ненакрашенность, не как твоя Ритка, – заговорщицки научила Лена, показав несколько приемов макияжа. – И крем тональный тебе ни к чему, только кожу твою хорошую портить. И чтоб папаня не проведал!”
Слабый запах духов, голубые тени в углах светлых глаз, легкий румянец – всё это в сочетании с веснушками, молочной кожей и рыжиной волос сложилось в химическую формулу и дало тихий взрыв, превратив Таню в какое-то нежное, не обжигающее, манящее пламя.
В ту осень Таня стала нравиться. Мальчишки вились возле нее, заговаривали, пытались проводить или зазвать куда-нибудь. Особенно Омар. Однажды на перемене он наскочил с белозубым кличем: “Позор!”, и Таня успела сообразить, что он крикнул: “Позырь!”, пока, кудлатой головой в пол, афганец шествовал сквозь коридор на руках.
Но она не обращала внимания на сверстников. Всё это время ей казалось, что ненавистный Егор наблюдает за ней откуда-то со стороны. Она хотела бы встречаться лишь с кем-то равным ему или его превосходящим, кто бы мог вызвать у него реальную ревность. И еще ее почему-то подташнивало, лишь только она представляла, как будет возюкаться губами о чьи-то губы, не говоря уже об остальном. Ее мутило и из-за того, что она частенько прикладывалась к Ритиной бутылке, и от этой осени, слишком быстро обрывавшей листья и сушившей травы.
По вечерам продолжалась канонада из Софрина. Раз вечерком военные разошлись не на шутку: грохотало и ухало без перерыва. Отец резко задернул шторы и чертыхнулся.
– Пап, что ты? – спросила Таня. Она сидела за заданием по алгебре.
– Узнаем, чья возьмет.
Через несколько минут из его комнаты донесся металлический стук.
Таня запуталась с уравнением, вырвала тетрадную страницу, подошла к щели между шторами. Мимо их дома, сея добавочный шум, неслась электричка, набитая вечерними людьми. Они угадывались червячками за сверкающими желтыми квадратами.
Почти всем этим людям было всё равно, кто победит в будущей гражданской войне.
В тот сентябрь круто изменилась судьба Аси.
Коза с наступлением осени совсем испортилась. Если раньше она изредка выбиралась из сарайчика, то теперь постоянно поддевала рогом щеколду и выбегала в огород. Иногда она выбегала под дождь, бывало, что и ночью, и кто-то из Брянцевых обнаруживал ее утром промокшую насквозь.
Виктор повесил на сарай железный замок. Ася стала кричать громче и сумела вылезти, выбив несколько досок. “Уймите вы свою тварь, я ее застрелю, жить не дает!” – грозил из-за забора сосед Никита (Таня подумала, а не он ли застрелил Янса, но быстро оставила детективные домыслы).
У Аси обострился главный давний страх – быть оставленной. Лена, уходя из дома, каждый раз выбиралась через окно, лишь бы не потревожить чуткое животное. В итоге она начала покидать дом всё реже и по серьезной надобности, обычно на работу. Коза в любое время простодушно впадала в истерику, когда слышала шаги уходящего. Пускай другие оставались в доме, она всё равно принималась орать. Таня, отправляясь в школу, не без удовольствия выбрасывала из окна ранец и вылезала на подставленную скамейку. Виктор от подобных трюков отказался. Вдобавок коза перестала подпускать к себе кого-либо, кроме Лены, и доить ее стало просто невозможно.
