- Ты считаешь, что все мы лишь жалкие, не способные к самосовершенствованию существа?
- Нет людей. Есть лишь жалкие букашки, из которых только малая часть смеет называться этим гордым именем. Все мы лишь жалкие песчинки в руках Высшей Силы, и мы никогда не знаем, куда подует ветер, а что-то ещё планируем. Все люди на Земле лишь жалкие подобия совершенства, все мы жалкие, безнравственные полуживые существа.
- Значит и я тоже жалкое полуживое безнравственное существо?
- И ты, друг, и даже я. Я жалею о том, что не был рождён птицей, этим наивысшим началом в природе. Они не ведают о распрях и пороках. Вполне счастливо, пусть и не осознанно, проживая свою жизнь.
Николас на миг умолк и полностью ушёл в себя. Разговор прекратился на полуслове, и из парка они выходили, так не разу и не обмолвившись лишним словом, словно бы дали обет молчания. Они шли не спеша, собака то и дело крутилась у них под ногами, и Николас не удержался от того, чтобы почесать её за ухом и тем самым доставить и себе, и псу удовольствие. Здесь он и возобновил разговор:
- Таковы все люди. Лгут, претендуют на добродетели, которых у них в помине нет, и не желают признавать их за высшими животными, которые действительно их имеют. Зверь никогда не будет жестоким. Это прерогатива тех, кто наделен Нравственным чувством. Когда зверь причиняет кому-либо боль, он делает это без умысла, он не творит зла, зло для него попросту не существует. Он никогда не причинит никому боли, чтобы получить от того удовольствия; так поступает только один человек. Человек поступает так, вдохновленный все тем же ублюдочным Нравственным чувством. При помощи этого чувства он отличает хорошее от дурного, а затем решает, как ему поступить. Каков же его выбор? В девяти случаях из десяти он предпочитает поступить дурно. На свете нет места злу; и его не было бы совсем, если бы не Нравственное чувство. Беда в том, что человек нелогичен, он не понимает, что Нравственное чувство позорит его и низводит до уровня самого низшего из одушевленных существ.
- Вот ты и ответил на свой вопрос, Николас, - довольно произнёс Гай, сверкнув глазами, после чего снова замолк.
Вечером того же дня Николас сел читать одну книгу о Средневековье. В ней рассказывалось о жизни одной из фабрик, где богатые хозяева нанимали себе множество рабочих, и женщин, и детей, и стариков, не отходивших от станов по 14-15 суток в день. Они почти не спали, ничего не ели, а за работу им платили копейки. Люди буквально умирали на работе, тощие, голодные, бессильные. Казалось от них остались лишь глаза. Это была медленная смерть. Яды, вдыхаемые при работе, множество болезней, - всё это косило людей десятками, а то и сотнями тысяч. И никто не помнил о них, не записывал и не знал их имён. Это были мёртвые души… « Не это ли и есть то самое лучшее проявление Нравственного чувства?» - думал Николас, откладывая книгу в сторону. Таков был Человек – относящийся порой к зверям лучше, чем к себе подобным. И в этом его беда…
Прошла и эта беседа прочь, отпечатавшись в душе вместе со всеми вытекающими из неё последствиями. И продолжилась простая, житейская жизнь в небольшой квартире служащего огромной компании, переживающей далеко не лучшие времена. Утром куда-то стало пропадать хорошее настроение, и даже Гай не в силах был что-то сделать, теряя свой нескончаемый оптимизм. Как будто в жизни было потеряно важное, имеющее смысл. Тем не менее оба всё списывали на погоду, тем самым разом решив все проблемы и продолжая заниматься своими делами, думая что так кризис пройдёт лучше, чем в него вмешиваться, или хуже того, паниковать. И в этом оба оказались правы.
Гай всегда был излишне придирчив ко всем мелочам. На них он в первую очередь и обращал внимание, пользуясь своей феноменальной памятью в личных целях. Он давно стал замечать, что в неизвестном направлении стали сначала пропадать крохи со стола, потом отдельные куски хлеба, которые, как он помнил, до этого всегда лежали на своём законном месте. В нём проснулся дух сыщика, и он решил разгадать это ужасное преступление, внимательно следя за всем в доме. Гай давно заподозрил в этом нехитром деле Николаса – благо свалить больше было не на кого, разве что на домовёнка Кузю, существование которого так и не было никем доказано.
В один прекрасный день он нашёл ключ к разгадке. Гай проснулся от едва заметного шума на кухне. Поняв, что здесь зарыта вся собака, он осторожно оделся и пошёл в кухню, боясь спугнуть кого-то, кто издавал эти звуки. Шум доносился за занавеской, где было открыто окно для проветривания. Громадная тень явно виднелась за шторкой, но она не испугала Гая, который как и должен был матёрый вор, осторожно подкрался к ней. Звуки были какие-то странные, чем-то напоминающие птицу, но имеющие и какое-то особое звучание. Оказавшись у шторки, он понял, что наступил момент истины.
Гай решительным жестом распахнул занавеску, тут же перед глазами пронеслась белая пелена, раздался хлопот крыльев, его обдало множеством белых перьев, кто-то задел его крыльями, лапами… Гезенфорд так же стремительно ринулся обратно, прикрываясь руками от неведомых врагов, но спасаться было уже не от кого – голуби улетели, оставив на подоконнике солидный ворох перьев самых различных расцветок.
Глава тринадцатая
Авас Бекинг задумчиво сидел у чёрного входа в компанию, подложив руки под подбородок так, что с него можно было писать картину. Он вызывающе смотрел вперёд, не замечая ничего вокруг. Что его не интересовало. Услышав чьи-то шаги, он даже не обратил на них внимания, сочтя это излишним. Он был высокого роста, с мощными руками, которые у него были подобно клещам, в какое-то время ему даже не было равных в борьбе и подобным рода развлечениям, где надо было проявлять силу. Он был на голову выше большинства людей, попадавшихся ему, а в силе, дарованной ему от природы, ему просто не было равных. Однако сам по себе Авас был простодушен, и порой даже мухи не мог обидеть. С детства его приучали к тяжёлой работе, и это оставило свой отпечаток не только на теле, но и в душе, такой же простой и бесхитростной. Он так же не имел образования, как например и тот же Александр Вингерфельдт. Однако способностей в механике ему было не отбавлять – дядя Алекс всегда держал его на подхвате, принося свои готовые чертежи ему, зная, что он сможет справиться прекрасно с конструированием того или иного изобретения, в то время как сам босс мог занять себя чем-то другим, не менее важным.
Чуть поодаль, так же расположившись на ступенях, сидел человек, бывший полной противоположностью Бекингу. Бари не обладал большой физической силой, был довольно неловок и неповоротлив в движениях, да ещё и похрамывал на правую ногу. Большую часть времени он любил молчать, лишь иногда выражая словами то, что у любого другого человека ушло на часы беседы. Он был краток, обходясь лишь меткими, но короткими выражениями, зато скор на дело. Внешность у него была неказистая, как и одежда, далеко не первого года ношения. В некоторых местах она была изорвана, испачкана, и скорее Бариджальд напоминал собой рабочего с какого-нибудь предприятия, чем работника в престижной электротехнической компании. Он так же стремился сторониться людей, словно бы их боялся. Однако с Бекингом его что-то роднило, и он часто увивался вокруг него, то то-то рассказывая, то просто сидя рядом с ним. И сам Авас не был против такого соседства двух противоположностей, сам чувствуя какое-то влияние маленького кроткого человечка.
Авас Бекинг задумчиво провёл рукой по лицу, словно бы оно изменялось каждый день, и не найдя на нём ничего нового, с сочувствием взглянул на своего коллегу в изорванной одежде:
- Мне искренне жаль. Неужели всё настолько печально?
- Да, - кивнул рассеяно головой Бари, больше съежившись от холода, так как его одежда пропускала ветер.
- Каков твой долг, товарищ?
- 13 000 чешских крон, - ещё больше дрогнул голос голландского рабочего.
Авас опустил голову вниз, явно опечаленный случившимся, и просто не зная, что можно посоветовать человеку в подобной ситуации. Бариджальд, едва приехал в Австро-Венгрию, не смотря на все свои умения и таланты, был всё же лишён всего. Ему казалось, что именно здесь вся жизнь наладится, и пойдёт так, как надо, но произошло то, чего он никак не мог предвидеть. В один прекрасный день всё погорело синим пламенем. Дом, который достался ему от родственника, сгорел, его гнали отовсюду, а самые близкие и родные люди лишили его последнего места пребывания, буквально выгнав его на улицу. Он так и ходил, скитаясь из одного дома в другой, со своей маленькой дорожной сумкой, в которой было только самое необходимое – еда и одежда, да несколько документов. Он давно погряз в долгах, не в силах справиться с ними.
Вингерфельдт искренне сочувствовал ему, и хотя и давал деньги, их всё равно не хватало и они таяли на глазах. Своей правой руке Альберту Нерсту он как-то с грустью признался: «Таков удел каждого человека на этой планете: кто-то вообще не трудится и добивается блестящих успехов, а кого-то не смотря ни на что, жизнь избивает безжалостно и беспощадно. И изменить что-то здесь нельзя – всё это было уже запланировано кем-то там наверху».
