Наконец лежала бритва, но это уж точно была бритва и очень дорогая притом, никаких сомнений тут не могло быть. В простенке между окнами висели стек, тропический пробковый шлем и охотничий нож в футляре. На отдельном столике лежал плёночный фотографический аппарат, несколько пакетов с фотобумагой «Рембрандт» и призматический бинокль.
Письменный стол и гардероб стояли в другой комнате, дверь в которую была открыта; там на стене висели боксёрские перчатки. Да, ещё одна вещь была в комнате — на стуле, около кровати, лежал раскрытый атлас птиц и на нём карандаш — дядя, очевидно, листал его перед сном.
Он повёл меня в угол, к тем большим четырёхугольным и, очевидно, совершенно пустым ящикам, которые господин Бенцинг привёз из города, и спросил:
— Что это такое, знаешь?
Я молчал, неуверенно переступая с ноги на ногу.
— Ну-ка, смотри, — сказал дядя и отдёрнул покрывало.
Это был целый механизм, довольно сложный даже, с поднимающимися и захлопывающимися дверцами, с насторожёнными пружинами и катушками наверху, на которые был намотан целый моток тонкой серой бечевы. Наконец, с особым помещением внутри, как бы птичьей камерой-одиночкой.
— Вот сюда, — сказал дядя, показывая на эту одиночку, — сажается птица, она ручная и поёт, то есть подманивает своих подруг, поэтому и птица называется манная, а ловить так называется «ловить с манком». Понял теперь?
Я сказал, что понял.
— Вот так подманивают птиц, а не на дудочку, как ты говоришь. Правда, — продолжал он, подумав, — француз Густав Брейль в своём труде об истории разведения и ловли певчих птиц пишет, что так некогда ловили птиц в некоторых славянских странах, даже во Фландрии и южных департаментах Франции, но это было именно когда-то...
Он вдруг с неожиданной, почти обезьяньей ловкостью присел около своего замысловатого механизма.
— Вот, смотри! — сказал он оживлённо.
Взвёл какую-то пружину, поднял палочку, что была на верху клетки, потом взял и поставил клетку на середину комнаты.
— Бенцинг! — крикнул он, и господин Бенцинг, уже хорошо зная, что от него требуется, вышел из соседней комнаты и вручил дяде длинную тонкую палочку, вроде тех, с помощью которых на уроке географии можно путешествовать по всем морям и странам, от полюса до экватора.
Вооружённый этой палочкой, дядя тоже стал напоминать чем-то моего учителя географии.
— Вот сюда, — сказал он, методично показывая то одно, то другое, сыплют коноплю, канареечную смесь, муравьиное семя или соловьиный корм, смотря по тому, какую птицу желают поймать. Ну а мы вот, скажем, ловим твоих любимых щеглов. Значит, насыпаем репейное семя и отходим в сторону, дядя действительно немного отступил от клетки. — Манок наш сидит, заливается, и вот подлетает щегол. Сначала он, конечно, садится вот сюда, Курцер дотронулся палочкой до порога клетки, — потом сюда, — он показал на середину её, — потом сюда и вот сюда... А ну-ка, бери в руки палочку и ткни ею кормушку... Да нет, нет! Не через дверку, а суй её через решётку... И вот он начинает клевать. Смотри!
Я ткнул кормушку, и дверка клетки захлопнулась.
— Ага! — сказал с наслаждением дядя. — Это уж тебе не дудочка!
Мы опять насторожили клетку, и опять она захлопнулась при лёгком прикосновении к кормушке.
— Это тебе не дудочка! — торжествующе повторил дядя. — Ну, а кто ж тебе сказал про дудочку? Неужели этот самый... как его там? Ян? Ван? Ну, как его? Не помню...
— Курт, — ответил я и рассмеялся.
— Да, да, Курт, — рассмеялся и дядя. — Так что же, вот этот Курт и ловит щеглов на дудочку?
— Да не щеглов, — поправил я, — не щеглов, а чёрного дрозда.
Глаза у дяди округлились.
— Что? Чёрного дрозда? — дядя с каким-то даже почтением произнёс это слово. — Смотри-ка, пожалуйста, что за Тиль Уленшпигель нашёлся, чёрного дрозда на дудочку! Лёгкая вещь — поймать чёрного дрозда! Немногого же он захотел, чёрного дрозда! — Он, ухмыляясь, покачал головой. — Ну, так скажи ему, этому Курту: во-первых, сейчас дроздов ещё не ловят, рано — это раз; здесь чёрных дроздов нет вообще, дрозд — птица лесная, а мы живём в саду, это два! На чёрного дрозда, как вообще и на всех дроздовых, нужна не дудочка и не та паршивая мышеловка, что я видел у него, а совсем особое птицеловное приспособление: или волосяная петля, или хотя бы вот это, — он солидно щёлкнул по своему механизму, — а в-четвёртых, вот я сегодня приду и посмотрю, что это за птицелов! Это что? Тот самый, с которым вы ловили щеглов?
— Тот самый! Только, дядечка, миленький, — запрыгал я и засмеялся, дрозды здесь живут, я сам видел!
— Стой, молчи! Дрозд здесь жить не может! Я уж не знаю, кого он тебе там показывал, скворца, наверное, но только не дрозда. Правда, Брем, а за ним кое-кто из французов пишут о перемене в образе жизни и гнездований, происшедшей с дроздовыми за последнее столетие. Дрозды будто бы перекочевали в небольшие, рощицы и даже сады. Но это в корне неверно, я проверил это и нашёл, что Брем ошибается! Можно бы говорить ещё о залётных особях, случайно появившихся в садах во время осенних перелётов, но никак не о том, что дрозд перекочевал в сады. Это неверно.
— Дядечка!..
— Стой, молчи! И не твоему Курту с его поганой свистулькой поймать такую благородную птицу, как дрозд! Это всё равно, что вашей кошке на лету задушить фазана. Когда говоришь о дрозде, всегда помни, что сказал о нём древнеримский поэт Марцелл:
Был бы судьёй я, из всех мне известных пернатыхПервую премию дрозд получил бы, конечно.
— Вот что значит дрозд! А с этим Куртом ты зря знаешься, совсем он тебе не компания. Впрочем, нужно думать, что всё это на днях же устроится. Однако... что, он тебе нравится?
— Ой, дядюшка! — сказал я восторженно. — Он такой хороший! Он Марте платок вышил и столько историй знает! — Я подумал и добавил: — Он ещё и стихи сам сочиняет.
— Стихи?! — нахмурился было дядя, но тут же и рассмеялся. — Ну-ну, и садовник! Щеглов ловит, платки вышивает, на дудочке свистит, стихи сочиняет, только цветы разводить не умеет — вон на всех клумбах крапива. Бенцинг, Бенцинг!
— Никчёмный человек, сударь, вредный человек, сударь, — быстро ответили из соседней комнаты, — цыган! Я такого и одного дня держать не стал бы! Без-з-здель-ник!
— Вот, слышишь, что говорят про твоего Курта? — рассмеялся дядя. — Ну ладно, ладно, посмотрим, что за Курт. Ты его пришлёшь ко мне. Хорошо?
— Хорошо, дядечка, — сказал я. — И мы все трое пойдём ловить дроздов. Ладно?
— Да что это ты сводишь меня со своим Куртом? — нахмурился было Курцер, но вдруг согласился: — Ладно, пойдём! Это действительно интересно: что это за...
Снова вошёл Бенцинг.
— Там молодого господина ищут по всему дому, — сказал он, — господин профессор хочет его зачем-то видеть.
— Иди, иди, голубчик! — заторопился Курцер, — Мы ещё с тобой поговорим и о дроздах, и о Курте, а сейчас иди скорее. Отец-то со вчерашнего дня не выходил из комнаты... Иди!
Я поднялся наверх.
Дверь кабинета была заперта, и на ней висела бумажка: «Занят, работаю». Я прислушался — было тихо, потом вдруг заскрипел стул и послышались тяжёлые, мягкие шаги. Отец пошёл по комнате, подошёл к двери и остановился. Мы стояли друг перед другом, разделённые только двумя сантиметрами дерева.
— Папочка! — сказал я тихо.
За дверью молчали.
— Ганс? — спросил отец. — Иди, иди, мальчик, иди к маме. У меня что-то болит голова, я к обеду не выйду.
— Папочка! — повторил я робко.
— Иди, иди, мальчик, я работаю.
Он отошёл от двери и снова зашагал по кабинету.
Это я помню так хорошо, потому что с этого дня и начался тот бурный разворот событий, о котором я буду рассказывать дальше.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Знаю дела твои, ты не холоден и не горяч.
О, если бы ты был холоден или горяч, но
поелику ты не холоден и не горяч, а только
тёпел, я извергну тебя из уст моих.
Апокалипсис
Глава первая
У профессора разболелась голова.
Он ушёл в свой кабинет и заперся на ключ.
Ланэ, печальный и потерянный, целый день бродил по дому, натыкался на мебель, рассеянно говорил: «Что за дьявол!» — и качал головой.
Наверх он, разумеется, подниматься не смел.
На другой день к вечеру — профессор всё сидел в кабинете, и обед ему подавали туда же, — Ланэ неожиданно встретил Курта.
Курт стоял за углом веранды и обтёсывал какой-то кол. Обтёсывает, возьмёт в руки, как копьё, посмотрит и снова начнёт тесать.
Ланэ вышел из-за угла и чуть не угодил ему под топор.
— Уф! — сказал он, отскакивая. — Это вы, Курт?
— Я, — ответил Курт, продолжая работу. — Ваше письмо я передал.
— Да, да, — подхватил Ланэ, радуясь предлогу начать разговор с Куртом. — Да, да, письмо. И прямо в руки? Как я и просил?
