Все помню. Каждое слово твое во мне кричит. И потому так больно мне и без раны. Больно так, что иной раз и невыносимо!..
– Маэрх, поднимайся. Мы идем дальше. – Людомар открыл глаза. Он задремал, и Лодену пришлось расталкивать его.
***
К ночи они вышли, наконец, на колейную тропу. Она была промята в земле колесами телег, скрип которых слышался вдалеке даже и сейчас.
– Закроют врата. Не успеем, – сказал Унки. – Последняя телега. Я ее слышу.
Отряд ускорил шаг.
Низкорослые кущи деревьев и кустарника на склонах холмов превратились из жизнерадостно-зеленых манящих под свою сень сводов в черно-синие неприветливые убежища для всякой нечисти.
Лоден, шедший в середине отряда каждый раз испуганно озирался по сторонам. Холкуны также выглядели обеспокоенными. И только брезды также размеренно отмеривали трапу своими широкими тяжелыми шагами.
– Ты когда-нибудь дрался в пещерах? – услышал людомар голос одного из брездов. Память тут же отнесла охотника на много дней назад…
– Ты дрался в пещерах когда-нибудь? – спросил его тогда Глыбыр. Они вместе медленно прохаживались по долине Последней надежды. Как и всякая последняя надежда долина была убогой и серой; как и всякое «последнее» она была чрезвычайно маленькой и запиралась со всех сторон массивными скалами.
– Я не помню. Ты скажи.
– Не помню и я, – прокряхтел брезд и кашлянул. Он припадал на ногу и всем телом опирался на людомара. Уже через десяток шагов такой прогулки у последнего онемело плечо. – Когда-то отец мне задал такой вопрос. Я тогда не понял его наказ. Он мне наказал никогда не драться в пещерах. Почему, просил его я. Он мне ответил: «Пещеры созданы сжимать. Когда загонишь себя туда, не сможешь надеяться ни на богов, ни на себя, но лишь на камень. Каждый новый поворот будет для тебя открытием». Понимаешь ли ты?
Сын Прыгуна покачал головой, нет, не понимаю.
– Мы сейчас в пещере. Все. Я слишком поздно понял, что значили слова отца. Я привел всех вас в эту пещеру.
– Мы здесь укрылись…
– Нет, не о том. – Брезд нахмурился и сильно сжал плечо охотника. – Не о том я говорю. Там, в Деснице, передо мной лежала прямая твердь. На много полетов дремсских стрел. Воля передо мной лежала. На таком просторе моя многотысячная армия была похожа на песчинку, бросаемую ветрами в разные стороны. Кхм… После поражения от оридонцев, оказался я на острове, который омывали Великие воды. В тот момент мне бы и понять намек богов. Но я не понял.
Эсдоларг, в котором высадились мы с Эмпорошем после, был меньше того острова, но и там простора хватало для большой армии. И вот я здесь. В этих пещерах не уместится и десятая часть той армии, которая была у меня в Эсдоларге, и даже сотая часть прежней армии, вышедшей из Боорбрезда.
Ты молчишь. Ты не понимаешь. Запомни же, что скажу тебе. Никогда не дерись на равнине так же и тем же, чем дерешься в пещере. Каждому пространству свое оружье, свое знанье. Я этого основного не понял, и потому сейчас даже грирники осмелели настолько, что нападают на меня. Эти проклятые олюдоеды с тощей кожей на узких ребрах…
Отряд вышел на межхолмье, пересек его и как-то неожиданно для всех его участников оказался перед стеной деревьев.
Людомар с интересом рассматривал растения. Это были не те великаны, коих он привык видеть в Чернолесье; это были даже не те худосочные деревца, которыми славилось редколесье. Лес, который он увидел, был разбитным. Ни одного прямого ствола. Все криво, все вкось: корни, стволы, ветки, – все это, переплетаясь между собой, образовывало непроходимую стену.
Колейная тропа упиралась в массивные ворота, которые стояли, слегка выдвинувшись от стены леса. Пространство вокруг них было освещено желтым светом рочиропсов.
– Никто не пройдет, – донеслось с ворот, едва отряд подошел к ним.
– Мы от Глыбыра Свирепого, откройте.
– Никто не пройдет. Пусть Око Владыки осветит вас и коли вы не нечисть да живы останетесь, пройдете, – снова ответствовали им.
– Самое плохое… самое плохое, что могло произойти, случилось… самое плохое… – Лоден стал ходить из стороны в сторону. Он сжал голову руками, снял шлем и бросил его себе под ноги. Остановился. Покачался с пятки на носок и сел.
– Отойдем, вона, к вершине. Сядем спина к спине и, вона, переждем ночь, – проговорил один из брездов, имени которого людомар не знал.
– Лоден, поднимайся, – обратился к пасмасу Гедагт, – мы идем на вершину.
– Какая разница, где на нас нападут? – проговорил пасмас подавленно. – Пусть здесь… уж лучше.
– Здесь нельзя, нечисть сбирается на огни. Поспешим.
Сын Прыгуна принюхался, и хотел было направиться к лесной стене, когда Унки остановил его.
– Даже и не думай, – сказал он тихо. – Это холмогорский ядовитый корень. Едва дотронешься до него, как рука сама себя пожрет. Его сок разъедает металл. Не думай про такое. Пойдем со всеми.
Отряд поднялся на вершину ближайшего холма и принялся неистово зачищать вокруг себя траву и кустарник.
– Отбрасывайте подальше. Скорее, пока Око Холведа не открылось. – торопил Лоден. Все работали по его указке молча, но в бешенном темпе.
На их счастье, ночь была пока безлунная.
– Заспался властелин, – покосился наверх Бохт. Его перебитый большой нос указывал направление взгляда. Он с хрустом в спине выпрямился и отер по на лбу. Под его ногами шагов по пять в каждую сторону не осталось ни одной травинки. То же проделывали и все остальные.
Людомар не срывал травы, он подрезал дерн и аккуратно сложил его в стороне.
– Свари сонку, – приказал Гедагд одному из своих брездов. Воин кивнул, быстро снял с себя шлем, достал рочиропс, побрызгал его водой, залил воду в шлем и поставил его на кристалл в углублении земли. Затем он достал сухую траву, потер ее в руках и ссыпал в шлем. – Передайте каждый рочиропс, у кого есть.
Людомар привычно полез за пазуху, но только тут вспомнил, что оставил кристалл Ириме. При воспоминании о ней и о толпе, которая подле нее собралась, на душе его потеплело. Он знал, что она не пропадет. Дети и старуха много есть не будут, а он оставил ей мяса поболе своего веса. Охотник осмотрел себя: нет, какого как он они долго не доедят.
– Садимся? – спросил Лоден, становясь в центр оголенной земляной проплешины.
– Да, – кивнул Гедагт и все сели спиной друг к другу. – Держи, – Гедакт протянул Сыну Прыгуна длинную веревку. – Перевяжи себе ремень и пусти дальше.
Когда каждый оказался связан с отрядом, был назначен часовой – Лоден и так бы не смог заснуть – все выпили сонку и улеглись, подложив под бока обнаженные мечи и топоры…
– Почему саарары не приходят сюда?
– Оридонцы не допускают их. – Глыбыр откинулся на навале из шкур и со стоном вытянул ногу. – Не спрашивай, я сам раньше не знал, а теперь знаю, почему. Оридонцы не хотят ничего менять в Острокамье да и в Прибрежье. Земли эти для них подобны выгребной яме, куда они выбрасывают всех олюдей, брездов да и самих саараров с грирниками. Многие подыхают в этой земле. Но все по справедливости делается. Справедливость такой видится всем во Владии.
Молчание заставило старика продолжать.
– Саарары, коли захотят, то сметут нас своею силою. С грирниками они не намного сильнее, но все же… силы наши грирники отнять способны. – Он закряхтел. – Давно это было. Тогда ты к нам пришел всего в третий или в четвертый раз, но нашли на нас саарары и грирники всей своей силою. Бежали мы в Холмогорье. Оттого меня там знают. Вылились словно бы вешенный поток их войска на холмы да полесье холмогорское, накатило на города-крепости реотвов. Тысячами лежали их павшие повсюду, но войска все прибывали и прибывали. Когда совсем отчаялись мы, они вдруг развернулись и прочь ушли. С тех пор на Холмогорье более ни одного набега не было от них…
Нечто большое обрушилось на спину и голову людомара. Он открыл глаза и поднялся, сбрасывая с себя чье-то тело. Вокруг зашевелились.
– Началось, – проговорил испуганно Бохт.
– Держите его! – вскричал Гедагт. Несколько рук разом схватились за веревку, которая тянулась к одному из брездов и Лодену. Оба как ошалелые тащили отряд куда-то в сторону. – Она заманивает их. Держи-и-и!
Охотник вскочил на ноги, но тут же споткнулся и едва не перелетел через Унки, который полз куда-то с холма. Людомар схватил холкуна за ноги и стал притягивать к себе.
– Отпусти, – зашипел тот, поворачивая к нему свое искаженное до неестественности лицо. – Отпусти! – прорычал уже холкун не своим голосом.
Людомар невольно отпрянул. Ему показалось, что Зверобог говорит с ним, настолько грубым стал голос холкуна.
– Не отпускай! – бросился к ним Бохт. Он старательно отворачивался от глаз Унки, хотя последний норовил заглянуть в его глаза.
– Иди ко мне! Иди-и! – заорал Унки истерически. Он нащупал, наконец, своими глазами глаза Сына Прыгуна.
