Я вспомнил о гейзерах на поверхности станции, которые заметил на подлете.
– Довольно расточительно.
– Так было не всегда. Раньше у НВ были гигантские радиаторы, словно крылья бабочки размахом в сотню километров. Но анклав их лишился, когда посыпался Блистающий Пояс. Доставка льда стала вопросом жизни и смерти. Теперь приходится поддерживать регулярные поставки, иначе станция превратится в жаровой шкаф. Они берут лед с Глаза Марко – это местная луна, там у полюсов есть постоянно затененные кратеры. Можно было бы завозить метановый лед с Йеллоустона, но это действительно слишком накладно.
– Вы много знаете.
Он просиял и похлопал по своему кейсу, который лежал у него на коленях.
– Подробности, Таннер. Подробности. Нельзя написать симфонию о месте, которое не изучил досконально. У меня уже есть замысел для первой части. Вначале мрачные созвучия, играют только духовые, затем постепенно включается ритмическое остинато. – Он прочертил пальцем в воздухе, словно обводя контуры невидимого пейзажа. – Адажио – аллегро – энергико. Это будет олицетворять разрушение Блистающего Пояса. Я почти уверен, что оно само по себе заслуживает целой симфонии… А как по-вашему?
– Никак, Квирренбах. Я не силен в музыке.
– Но ведь вы образованный человек, верно? Вы немногословны, но за каждой сентенцией – глубокая мысль. Кому принадлежит изречение, что мудрец говорит, когда ему есть что сказать, а глупец говорит, потому что иначе не может?
– Не знаю. Но этот человек определенно не был болтуном.
Я глянул на свои часы – уже воспринимал их как свои, – загадав, чтобы положение зеленых камешков возвестило время отлета. Но с тех пор, как я смотрел на них последний раз, они словно не сдвинулись с места.
– Чем вы занимались на Окраине Неба, Таннер?
– Я был солдатом.
– Но в этом нет ничего особенного, верно?
Терять все равно нечего. Скуки ради я рискнул углубиться в подробности:
– Война вошла в нашу жизнь. От нее невозможно было спрятаться. Даже там, где я родился.
– И где это?
– В Нуэва-Икике. Сонный прибрежный городок вдалеке от главных полей сражений. Но у каждого хоть кто-то да погиб – из родственников, из знакомых. По идее, у каждого был повод, чтобы ненавидеть противника.
– А вы испытывали к врагу… личную ненависть?
– Я бы так не сказал. Для ненависти существует пропаганда… но, если разобраться, по ту сторону фронта про нас тоже рассказывали всякие небылицы. Ну конечно, кое-что было правдой. Не надо ничего придумывать – жестокости и грязи хватало и тем и другим.
– А война действительно началась из-за того, что случилось во Флотилии?
– В общем, да.
– Так, значит, проблема заключалась не столько в идеологии, сколько в территории?
– Меня это не интересует. Поймите, Квирренбах, все это давние дела.
– А что вы знаете о Небесном Хаусманне? Я слышал, на вашей планете до сих пор живут его почитатели.
– Ну, кое-что знаю.
Мне попался заинтересованный собеседник. Казалось, чуть напряги слух и уловишь, как он делает в голове записи, готовя материал для своей симфонии.
– Это входит в вашу систему воспитания?
– Не совсем так.
Мне действительно нечего терять. Я поднял руку и продемонстрировал Квирренбаху рану посредине ладони:
– Видите? Это знак того, что до меня добралась церковь Небесного. Я инфицирован индоктринационным вирусом. Теперь вижу сны о Небесном Хаусманне, даже когда мне этого не хочется. В конечном итоге вирус, естественно, распадется, но очень нескоро. Я получаю дозу Небесного каждый раз, когда закрываю глаза.
– Это ужасно. – Он изо всех сил старался держаться в рамках приличия, вот только глаза сияли от восторга. – Но полагаю, что вы, просыпаясь, хотя бы отчасти остаетесь…
– В своем уме? Да, безусловно.
– Я хотел бы узнать об этом побольше, – пробормотал Квирренбах. – Вы не против продолжить разговор?
Одна из громоздких труб рядом с нами с пронзительным свистом извергла струю едкого пара.
– Боюсь, он будет не слишком долгим.
– В самом деле? – Похоже, мой собеседник приуныл.
– Извините, Квирренбах… я предпочитаю работать в одиночку. – Мне хотелось, чтобы отказ прозвучал как можно мягче. – И вам тоже нужен покой, чтобы трудиться над вашими симфониями…
– Да, да… но это позже. К чему торопиться? Нам еще многое предстоит сделать, Таннер. Меня все же беспокоит плавящая чума. Вы действительно считаете, что здесь опасно?
– Говорят, она еще не ушла окончательно. У вас есть имплантаты, Квирренбах?
Он явно не понял, о чем речь, и я пояснил:
– Сестра Амелия, которая ухаживала за мной в хосписе, сказала, что иногда у иммигрантов удаляют имплантаты, но тогда я не понял зачем.
– Черт побери! – вырвалось у него. – Мне следовало удалить их еще на стоянке. Но я не решился – те, кто предлагал свои услуги, выглядели уж больно несимпатично. А теперь придется искать какого-нибудь живодера в Городе Бездны…
– Я уверен: в желающих помочь недостатка не будет. Мне, кстати, тоже придется поговорить с такими людьми.
Коротышка-композитор почесал свою жесткую щетину:
– Ах, и вам тоже? Но тогда есть смысл путешествовать вместе.
В тот миг, когда я подыскивал предлог, чтобы ему отказать, чьи-то руки сомкнулись вокруг моего горла.
Меня грубо стащили со стула и весьма чувствительно приложили об пол. Воздух вырвался из груди стайкой напуганных птиц. Я балансировал на грани обморока, не находя в себе сил отдышаться, тогда как все инстинкты вопили, что спасти меня может только движение.
Но Вадим уже склонился надо мной, уперев колено в мою грудную клетку:
– Сознайся, Мирабель, что не ожидал снова увидеть Вадима. Небось жалеешь теперь, что не убил.
– Я не… – прохрипел я, не в силах закончить фразу из-за нехватки воздуха в легких.
Вадим разглядывал свои ногти, делая вид, будто его одолела скука.
Поле зрения темнело по краям, но я видел Квирренбаха, который стоял со сведенными за спиной руками: какой-то тип крепко держал его. На заднем плане расплывчатыми пятнами маячили пассажиры. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания.
Он ослабил хватку, и я глотнул воздух.
– Продолжай, – милостиво произнес Вадим. – Валяй, говори, я весь внимание.
– Ты должен быть благодарен мне за то, что я не убил тебя, Вадим. Но для такого подонка слово «благодарность» – пустой звук.
Он изобразил улыбку и снова надавил мне на грудь. Похоже, я ошибался на его счет. У него был напарник – тот тип, который держал Квирренбаха. Получается, широкая сеть помощников – это не просто байка.
– Это я-то подонок? Ха-ха, кто бы говорил. Вижу, ты не побрезговал моими часами, гадкий воришка.
Вадим повозился с браслетом на моем запястье и с победной ухмылкой стащил часы. Потом поднес их поближе и сощурил глаз с таким умным видом, будто изучал работу механизма:
– Надеюсь, ты их не поцарапал…
– Забирай на здоровье. Вообще-то я тут ни при чем.
Вадим надел часы и покрутил рукой, любуясь возвращенным имуществом:
– Хорошо. Хочешь сказать еще что-нибудь?
– Ага, имеется вопросик.
Одна рука оставалась свободной, но я не пытался пустить ее в ход, и он не обращал на нее ни малейшего внимания. Я не успел вынуть ее из кармана, когда меня стащили со стула. Ну что же… может быть, у Вадима богатый опыт, но профессионализма ему не хватает. Я понял это, когда мы сцепились в кают-компании.
Теперь пора вынуть руку из кармана.
Движение было быстрым и плавным, словно атака гамадриады. Понятно, что Вадим оказался к такому совершенно не готов.
Одна из его черных палочек-экспириенталий сама легла в кулак. Получилось просто идеально. Когда моя рука пошла вверх, Вадим оказался как раз на таком расстоянии, чтобы я смог дотянуться до его физиономии. И изумленно раскрытый глаз – легкая цель, словно Вадим мне подыгрывал.
Именно туда я воткнул палочку.
Помню, я засомневался, уж очень этот глаз смахивал на искусственный. Но когда увидел, как блестящий кончик экспириенталии вошел в глазницу, то убедился: это не стекло.
Вадим грохнулся навзничь и завопил, кровь хлестала из его глаза гаснущим закатным протуберанцем. Он безумно размахивал руками, но не смел даже коснуться инородного тела, которое сидело в его глазнице.
– Черт! – проговорил его напарник.
Пока я с трудом поднимался на ноги, Квирренбах внезапно пнул его, а в следующий миг уже удирал прочь.
Мыча, Вадим повалился на наш столик. Напарник поддерживал раненого и лихорадочно нашептывал что-то на ухо – похоже, втолковывал, что пора смываться.
Мне тоже было что сказать:
– Я в курсе, Вадим, что это чертовски больно, но тебе необходимо кое-что узнать. Эту штуку я мог бы всадить тебе прямо в мозг. Для меня это пара пустяков. Но не всадил. Какой из этого вывод?
Он ухитрился поднять голову, обратив ко мне похожее на окровавленную маску лицо:
