– Я пойду.
Потом Носков назвался. За ним неожиданно – Липень.
– Схожу-ка по старой памяти, – сказал Половец.
И тут – совсем некстати – Алексей. Если хотел – сразу надо было, тогда Толя не вылезал бы.
Остальные пойдут с Кругликом. Волжак договаривается с ним, где и когда встретятся, а Толя смотрит на безразлично-хмурого брата и злится. Стоит и пилит зубами травинку, ему, как тому Волжаку, все равно, огорчен ты или обрадован.
Кружили по песчаным косогорам, поросшим сосняком, перебегали дороги, хлюпали по болоту. Волжак все время впереди: маленький, галифе широкие, рука на расстегнутой кобуре.
К ночи набрели на глухую лесную деревеньку. Сосны прямо на улице. Когда шли огородами, в сарайчике забеспокоились куры.
– Тебя почуяли, пси-и, кхи-и. – Волжак оглянулся на Половца.
Чья-то тень движется через двор. Волжак мигом оказался там.
– Бабка, кто в деревне главный?
– Никого немашака.
– Вот и ладно. Значит – мы. Едоки слабые, одно название.
Алексея оставили на улице. Остальные все вошли в хату.
Печь пылает. Хозяйка, очень толстая, рыхлая, занята чугунами и кувшинами. Картошку высыпала прямо на темный стол, кислое молоко налила в большую глиняную миску.
– Бабка, – засветил редкими зубами Половец, – по молоку я ног не поволоку.
– Немашака, – спокойно ответила хозяйка и руки на животе сложила.
– У меня тут штука такая, – показывает Половец на компас, – гляди, бабка, точно укажет: где солнце, где самогон.
– Знаю, – спокойно говорит тетка, – там нарисовано, где какая держава.
– Образованная бабка, – замечает Волжак, – а вот прусаков развела в хате.
Фу-ты, и правда! Стены глянцем отливают, желтоватым, как поливанная миска на столе. И этот глянец, особенно напротив печки, где светлее и теплее – звучащий, шуршащий, движущийся.
– А если зимой их выморозить? – спрашивает Волжак.
– Боже сохрани! – испугалась женщина. – Разозлятся – жизни не будет.
Вышла баба в сени – Половец тут же оторвался от лавы и как бы поплыл по хате: заглянул в ведро, за печку, под печку.
– Иди сюда, – позвал Липеня. Как гипнотизер этот Половец: сказал – и вот уже толстый ленивец лезет в узкую дыру, под печь. А Половец тем временем заглянул за сундук – показывает горшочек:
– Витамин «не» – маслице.
Быстренько поставил его на стол.
Вошла хозяйка. Липень поднялся с колен и сообщил ей:
– Певень[9] у вас там.
– А ты, сынок, думал – магазин?
Увидела горшочек на столе. Ничуть не удивилась. Сказала только:
– Вы хоть детке оставьте.
– А сколько ж тебе лет, тетка? – удивился Носков.
Вдруг открывается дверь и появляется широколицый и широкоплечий мужчина.
– Добрый вечер.
– Ты кто? – спросил Половец.
– Садись, маслица тебе оставили, – сказала хозяйка.
Волжак выронил ложку и стал сползать под стол. Оттуда просипел:
– Детка, ей-бо!..
Половец грозно спросил:
– Ты – детка?
Парень – а ему, пожалуй, не больше двадцати – обрадовался:
– А вы – веселые. Гы!
Шли по улице и шатались от хохота. Волжак посмотрит на Липеня и просипит: «А Липень тоже де-етка» – и чуть не повалится.
– Нет, а как баба тащила нашего Липеня из-под печи, – напоминает Носков. Уже «тащила» – Толя что-то не помнит.
Небо раздождилось. Недалеко лают собаки. Снова деревня. В эту входили «неводком»: Половец и Волжак посредине улицы, остальные у заборов. Не спит еще деревня. Женский голос зовет какого-то Федьку, шум непонятный, даже далекая музыка. Навстречу идут. Стремительный шепот Волжака:
– Стой! Кто такие? Кто играет там?
Толя подошел ближе. Между низеньким Волжаком и нависающим Половцем стоят двое. Отвечает один:
– Девки собрались, а музыканта увели в Каменку. Там свадьба у начальника над добровольцами. А молодая из нашей деревни. Сестра полицейского.
В голосе – юношеская счастливая струна. Догадывается.
– А вы куда идете? – спрашивает Волжак.
– А мы идем взять бубен. Девки собрались, им абы стук.
– Абы стук, говоришь? В какую хату идете?
– Вот в ту, белые ворота. А это мой дядька, он глухонемой.
– Ну и ты пока сделайся таким же. Понял?
– Понял.
– Ты знаешь, кто мы?
– Вроде знаю.
– Ну, значит, молодец.
Шли дальше, через всю деревню. Началось поле, потом кусты.
– Снимите ленточки с шапок, – приказал вдруг Волжак.
Неужели Волжак пойдет в Каменку, где полицаи, «добровольцы», поведет, ничего толком не узнав? Как в общей лодке: ни грести, ни плавать не умеешь, но веришь, что другие умеют, другие все знают. И вот несет тебя навстречу голосам, писку гармоники, зловещей неизвестности. Каждый следующий шаг кажется невозможным, не веришь, что вот так просто войдешь в деревню, где гуляют полицаи. Но уже идешь огородами. Наугад повел Волжак, надеясь на темноту, на свой пистолетик, и оказалось – прошли.
Кто-то бредет по темной улице.
– Какого тебе!.. – Пьяный матюк.
– Половец! – скомандовал Волжак. Неизвестно, что там проделал Половец, но голос, сразу протрезвевший, бодренько поправился:
– Виноват, понимаю…
– Теперь другой разговор. – Шепот Волжака насмешливо злой. – А ну, кто там веселится?
– А вы, интересуюсь, кто будете?
– Половец!.. – голос Волжака.
– Виноват. Так что доброволец один женится.
– Много их?
– Которые добровольцы – человек пять. И наши есть, простите, полицейские.
– Ложись.
– Хлопчики, да мы…
– Замри! У этого забора.
– Виноват, понял. Мы спали, ничего-никого.
– Ты тоже детка?
– Виноват, не понял.
– Ладно, и дружка своего ложи.
Никогда Толя не думал, что обыкновенное пиликанье гармоники может быть таким зловещим, что таким пугающим бывает свет, вываливающийся из окна хаты.
– Трое к окнам, – шепчет Волжак, – мы с Половцем и Толей войдем.
Во дворе вспыхивают папироски. Гармонист вдруг замолк, из сеней повалили еще люди, загалдели. Идущий впереди Толи Носков приостановился, Толя обогнал его, боясь отстать от Волжака. Случилось непредвиденное, но Волжак идет. Какие-то люди стоят на стежке, они разговаривали, теперь замолчали, ждут. Волжак идет стремительно, вплотную за ним Половец.
– Погуляем? – говорит Половец и хлопает кого-то по плечу.
Толя, оглушенный происходящим, видит, как во сне, пугливо-внимательные и удивленные лица. Вслед за Половцем вошел в сени, оставив зловещую неизвестность за спиной, ожидая ее впереди. Дверь из сеней в хату настежь, у порога толпятся девки, какие-то пацаны. Шум, пьяный, густой, плывет из хаты. И кажется, что он уже меняется, становится настороженным, вот-вот взорвется криком. А в сенях по-прежнему толпятся зеваки, будто и не замечая, что вошли партизаны. Это удивило, но и обрадовало. Принимают за полицаев: Волжак в полунемецком, физиономия у Половца нахально спокойная. Расступаются перед незнакомыми полицаями, но к освещенной двери подходит только Половец. Волжак стал в углу сеней, от руки к колену поблескивает пистолетная цепочка. Толя по его примеру прижался к стенке.
В хате – свое, в сенях – свое. Все такое нереальное, потому что обыкновенное. Толя снял с плеча заряженную винтовку, поставил прикладом на пол. Но тут же подставил под нее ногу. Сейчас, сейчас… Толя то поднимает винтовку вдоль ноги, то спускает вниз.
В хате поют «Галю молодую». А в освещенных дверях, как в раме, – Половец. Высокий, плечи приподняты. Из-под локтей его выпархивают встревоженные зеваки.
– Говорит речу, – сообщает Половец, слегка поворачивая голову, – молодой целует. Молодая ничего себе.
Половец все поднимает локти, будто лететь собрался, держа автомат над головами тех, кто занял «удобное» место в дверях и не хочет уходить.
С улицы в сени, отталкивая выбегающих, вскочил парень в светлом костюме. Брюки заправлены в голенища с форсистым напуском. Очень кучерявистый, в верхнем карманчике белеет бумажный цветок шафера, а из бокового торчит белая ручка немецкой гранаты. Наверное, братец невесты. Полицейский!
– Уходите, я знаю, кто вы, уходите…
Схватил Половца за локоть.
– Уходите, я знаю…
Половец выдернул локоть, толкнул его коленкой:
– Отойди, г…к.
Снова подняв автомат, Половец сообщает:
– Молодой встал… Сюда идет.
Парень с белым цветком будто только сейчас понял, что он знает, кто перед ним. Глаза испуганно округлились, задом, спиной он пошел к порогу, вытаскивая из кармана гранату. Поставил ногу на порог и тут встретился взглядом с Толиными глазами. Ужас, свой ужас увидел Толя в глазах парня. Руки Толи сами вскинули к плечу приклад винтовки. Но в тот же миг из угла, где стоял Волжак, грохнул выстрел, озарив сени резким пламенем. И сразу будто взорвался дом – автоматная очередь Половца. Свет в хате погас. Зазвенело стекло. Как в бочку, забахали выстрелы.
И сразу рванулись из сеней. Толя наступил на что-то мягкое (убитый!) и упал. Его вдруг стошнило. Перевалился через забор. Бежали втроем, потом шагом пошли. Потом остановились. А сзади топот бегущих. Не окликая друг друга, как-то ощутили, поняли – свои. Оказывается, дождь хлещет, не сразу и заметили. Долго пробирались по кустам, вошли в лес. Одежда липнет к телу, как капустный лист. На спине у Толи – словно чья-то холодная, чужая рука. А во рту кисло: что это с ним было?
