Но было еще что-то. Дневник Лары, похищенный Евой (так давно все это было, что перешло в разряд мифов о прежней жизни) в доме бабушек в ночь удачного покушения на неудачное убийство. Настало время, наконец, прочесть его.
«Так, что тут у нас такое?» Чуть не потирая руки, Ева достала дневник. По инерции начав было углубляться в анализ почерка (ну как все же много общего у нее с Сеньорой!), она резко оборвала себя, приказав читать, а не видеть.
…Страшно. Я полагаю – это то, от чего я умру. Может быть, даже прямо сейчас. Кажется, содержимое головы выдавливается из черепной коробки через уши – совсем как фарш из дырочек мясорубки. Стремительные розовые черви скручиваются на плечах в колечки. Как будто вырастают хвосты у невиданных животных.
Изнуряющая. Непрерывная. Изматывающая.
Ужас. Такая доисторическая, реликтовая мощь. Бьется кто-то. Все давится наружу, сквозь скорлупу моей черепной коробки. Каменное яйцо – кто там? Цельнометаллическая змея или нежный пуховый комочек? Улетит, уползет, а скорлупка – всмятку.
…Вчера, наконец, приехала к Фани. Как же я устала! Не надо было позволять им запирать меня в этом аду и пичкать седативными. Все затягивает. Эффект привыкания есть не только у наркотиков. Чем дольше находишься в темноте, тем меньше хочется света. Чем больше одиночество, тем меньше нуждаешься в людях. Чем больше ешь мяса, тем непонятнее фрукты. Выходит, и белки, и углеводы – наркотик.
У нас появился сосед. Я видела его издалека – он живет в охотничьем домике за болотом. Если бы Фани не послала меня за травами, я бы не встретила самого важного человека в своей жизни.
Соль тянет за собой соль, моря соли, потому что дозы надо все время увеличивать – привыкание. Движение – наркотик и неподвижность – тоже. Может, мертвые – это те, кто просто-напросто слишком привык к неподвижности? Чем сложнее выйти из шкафа, в который зашел в шутку, тем невозможнее признаться в своей глупости. Уже слишком велико горе и ужас близких людей, потерявших тебя.
Жизнь – наркотик, к ней привыкаешь. К смерти привыкание сильнее, более мощный препарат. Я попробовала «сойти с рельсов», и меня унесло, закружило, мне не выплыть. Не из тех я, кому показаны такие перемены. Лишнее это было, не мое. Я ведь была правильной, была, я точно помню. Был порядок, все убеждения лежали на своих полках, каждая мысль, эмоция знали свое место. Я была чистая, хорошо пахла, по линейке чертила все линии, зачем я взялась вести эти линии от руки?
Вчера опять приходила Лени. Я уже не пытаюсь ее снять или записать ее голос. Для кого? Я знаю, что Лени приходила, и мне плевать, верит ли этому кто-нибудь еще или нет. Она плакала, зачем она меня мучает? Она говорит, что знает все. И всем остальным расскажет. Расскажет о НЕМ. Яне смею пожаловаться ему, но знаю, что только он может прекратить это. Он говорил уже, что может… убить ее. Надеюсь, ей не будет больно – ведь она все равно уже мертвая, разве нет?
А вдруг мне все это только показалось – и Лени жива, играет себе в Гамбургской филармонии, как и собиралась? Все тетушки живы. Фани собирает травы и заполняет книгу. Катрина все еще смотрит свои безумные сны и не желает видеть разницу между миром грез и миром нашим, обычным.
Обычный мир – как я по нему скучаю! Что же правда – то, что мне хотелось бы видеть, или то, что я вижу?
Бабушки за всем присматривают, добрые и все всем прощающие – от разбитой вазы до слишком позднего возвращения домой с прогулки по лесу. А сейчас они меня даже видеть не хотят. Все против меня – кроме Фани. Даже он всего лишь притворяется – я же вижу его насквозь, но почему верю? Эти его глаза. Темные глаза и светлые волосы – как будто он притворяется блондином. Откуда у него такая власть надо мной, не понимаю. Как я могла кому-то позволить такое? Что же правда все-таки – то, что он мне говорит, или…
Теперь я уже все знаю. Но все равно не верю. Ева? Зачем понадобилось убивать Лени той, которую и так все любили? Ну как же – удивительные способности, красавица, умница, все-то ей дается даром! Другим приходится тяжко трудиться, работать, соглашаться на меньшее, а Еве дается право жить так, как ей хочется, никогда ничего никому не должной. Напротив, все с восторгом наблюдают за ней, за каждым ее шагом. А Лени была настоящим талантом, и вот сидит в своем пруду, и скрипка ее пылится на чердаке, и контракт расторгнут и всеми забыт.
Это несправедливо… всем досталось, кроме меня. Способность чувствовать, любить, светить… Мне едва хватает энергии, чтобы просто жить. Я, как не заправленная маслом лампа, – прозрачное стекло, стерильная внутри – как можно светить без огня?!
…Последние сомнения рассеяны. Абсолютная ясность, острая и тонкая, как скальпель. Марфа, сама не зная того, подтвердила его слова. Никакого сговора, они ведь с ним не знакомы. Тем более, она только передала то, что думают бабушки. Я в полной растерянности, но должна сделать то, что должна. Сегодня мы с ним обручились. Кольцо принадлежит мне по праву – я ведь теперь самая старшая в поколении… теперь, после смерти Лени. И я не верю ей, ее предупреждениям. Она из зависти наговаривает на него, из-за того, что он предпочел ей меня. Кольцо мое, а не ee!
Он следит за мной все время. Голову набок склоняет, не отрывая глаз, – привычки рептилии. Линия губ – вниз. Квадратный подбородок – саламандра. Он говорит как Бог. Он может одним словом и убить, и воскресить. «Ты знаешь, что главное в жизни?» – спрашивает он и смотрит в меня, в мою пустоту. А каждый раз, когда я оглядываюсь по сторонам, стены все сильнее надвигаются на меня. Хочу в лес, к траве и деревьям. А он все говорит, говорит: «Не надо убивать! Сделай вид, что убиваешь!» Но ведь я всего лишь провизор. Мое дело готовить лекарства, а не убивать. Он говорит: «Сделай лекарство от жизни». Это, пожалуй, дело по мне. Сделаю. Мне обещано, что Ева будет скоро здесь. Необычно для нее самой сюда явиться, но ведь он уже не раз доказывал, какой властью обладает над поступками людей. Я буду готова.
Он сильный, гораздо сильнее, чем я. Никогда никто не был до сих пор сильнее, чем я. Красивей, удачливей, любимей – да. Сегодня он разговаривал с Евой. Как он смотрел на нее… Ева тоже хочет отнять его у меня. Все против меня сговорились!
Ева отложила рукопись и устало откинулась на спинку кресла, закрыв глаза. Вот странно, откуда появляется эта погрешность – разница между тем, что думают о нас окружающие, и тем, какими себя мы считаем сами. А насколько катастрофические последствия эта погрешность вызывает, изменяя формулы расчета жизни. И нашей, и чужой.
Никогда она не думала, что Лара (чистюля, любимица всех теток поголовно, аккуратистка, всегда точная, как барометр или… что там еще – циркуль, что ли?) такого неприглядного мнения о ней. Сама Ева, всегда совершенно искренно ценившая Ларин ум, Ленин талант, Марфину любовь к жизни, себя почитала последней и самой неудачной в том поколении их семьи.
Да-да, все понятно, болезнь, бред… Но даже у самого откровенного параноика внутренние страхи имеют происхождение в реальной жизни. И кто это, позвольте спросить, ОН? Лени была, Фани, Марфа, бабки – есть. А вот кто же прототип этого персонажа в сюрреалистической повести, сложившейся в больной голове Лары? Кольцо, кольцо… Это, вероятно, то самое, которое бабушки передали Лени, незадолго до ее смерти. Ужасный тяжелый перстень с необработанным камнем передавался в их семье каждому новому поколению – старшей девочке. Дурацкая традиция, и Ева лично ни за что не стала бы носить на своей руке такую тяжесть. Но Лени кольцо чрезвычайно шло, что правда, то правда… Лени, как и Марфа, была увлечена всевозможными украшениями, желательно в несусветном этническом стиле. Кольцо, действительно, было несколько… гм… средневековым по дизайну. Надо спросить у Виолы, откуда эта чудовищная вещь в семье.
От грустных размышлений ее отвлекло странное ощущение. «Не надо было есть этот бутерброд!» – с досадой попеняла себе Ева, и возразить было нечего. Но вдруг она поняла, что дело вовсе не в подозрительном бутерброде – это ее дети потянулись! Поздоровались с ней, со своей мамочкой: как, мол, ты там, а мы рядом, внутри. Скоро будет уже и тесно! Улыбаясь во весь рот, Ева вертела головой, не веря, что всем окружающим наплевать на такое чудо – внутри нее живут люди!
Родной город встретил ее ласково. Шел дождь. Мелкий. Очень. В одной капельке – не больше одного-двух миллионов молекул воды. Они начинали испаряться уже в воздухе, не долетев до земли. В полете они то и дело стукались друг о друга, распыляясь аэрозольными фонтанчиками во все стороны.
Все было покрыто водой, и воздух уже был не воздух вовсе, а водный раствор, насыщенный газами. Люди, как большие сытые рыбы, плавали по улицам. Причем дождь был такой мелкий, незаметный и всепоглощающий, что мало кто из прохожих вообще вспоминал о зонтиках. Шел дождь, а над ним, отслаиваясь от серого неба, опускался туман.
