Фемистокл старался, как только мог - от души! Когда пришло время изображать царицу Атоссу, которая увидела страшный вещий сон о поражении персов, Фемистокл приложил к лицу женскую маску с приклееными седыми волосами и придал своему голосу заметное сходство с женским.
"...Он, мол, только дома сидя храбр
и нисколько не умножил обретенного отцом.
И, упреки эти часто из недобрых слыша уст,
Он в конце-концов решился с войском в Грецию идти", - жаловалась своему покойному мужу, который явился к ней в виде тени, Атосса на сына Ксеркса.
Для призрака Дария больше всех годилась страшная маска с широко раскрытым ртом, изображающая страдание и ужас.
Сквозь прорези глаз Фемистокл хорошо видел текст, который ему сейчас приходилось читать, но проворными своими глазами он успевал также посдмечать, насколько внимательно слушали его царь и Эсфирь.
"Войной на греков не ходите в будущем,
Каким бы сильным войско наше не было:
Сама земля их с ними заодно в бою..." - поучал Дарий, обращаясь словно бы непосредственно к своему внуку, Артаксерксу, который смотрел на грека с лицом, ещё больше похожим на неподвижную маску.
Странные чувства испытывал сейчас царь Артаксеркс: он как будто бы понимал каждое слово, но все же ничего не понимал. Слишком все это было похоже на насмешку, на злую шутку, недопустимую по отношению к владыке трона, на явное издевательство...
А Фемистокл постепенно вошел в азарт - он все больше размахивал руками повышал голос, быстро меняя на лице маски и перестраивая голоса. Похоже, что теперь эта затея доставляла ему огромное удовольствие, и грек вообще забыл, что занимается ей теперь по прихоти царя.
Он даже не заметил, что на словах: "Ведь лохмотьями висит на нем одежда разноцветная, которую он в клочья разодрал, скорбя", сказанные про Ксеркса, молодой царь ещё сильнее напрягся и сделался похожим на льва перед прыжком.
"Рви на себе, скорбя, о войске, волосы!"
"Я рву, я рву, я плачу громко!"
"Пусть льются слезы!"
"Слезы льются!"
"На вопли воплем отвечай!"
"Кричу, воплю!" - надрывался на разные голоса Фемистокл, но вдруг захлебнулся криком, потому что царь в ярости вскочил со своего места, подбежал к чтецу и сорвал маску с его лица.
Теперь Артаксеркс нисколько не сомневался, что, пользуясь прикрытием масок, наглый эллин просто издевался, вовсю хохотал над ним и его прославленными предками. Если это так - то больше он не жилец на этом свете!
Но как только Артаксеркс сорвал маску, он невольно замер от неожиданности: на глазах у Фемистокла были слезы, самые настоящие слезы. Он так вошел в образ несчастного Ксеркса, что давно уже рыдал по-настоящему, и голос его дрожал вовсе не от смеха, а от сдавленных стонов.
Эллин вытер с лица слезы, вздохнул и тут же приветливо улыбнулся:
- Тут осталось всего несколько строк, - сказал он как бы с сожалением. - Я не успел закончить.
- Хватит, ступай, - приказал Артаксеркс, указывая эллину на двери.
"Войной на греков не ходите в будущем", - вспомнив царь, некоторое время ещё покрутив в руках маску, которая только что была лицом Дария.
Он мечтал о ясности, и теперь для себя вдруг понял, что все равно никогда не сумеет распознать этих странных греков и потому сделает все возможное, чтобы не вступать с ними в сражения. Нет, он постарается избежать этого, потому что при вопоминании о хохоте и рыданиях Фемистокла царя Артаксеркса до сих пор...
4.
...поневоле пробирал озноб.
Был самый холодный месяц в году, десятый месяц тебефе, когда с самого утра на землю принимались выливаться холодные дожди, нередко выпадал град, то и дело сверкали молнии и громыхал гром, как будто бы наверху среди туч то и дело гневались и ссорились между собой невидимые небесные божества.
Никогда прежде царский свадебный пир не назначался на такое время года и в такую ужасную погоду, но исчисленные семь месяцев с того момента, когда Артаксеркс Великий во всеуслышание обявил, что берет к себе во дворец, выпали именно на этот срок и во дворец на празднечные пиршества начали снова собираться гости.
Всем князьм Персидским и Мидийским, а также служащим при них надлежало повиноваться царскому приказу, и, несмотря на наводенения и стужу, срочно явиться в престольные Сузы, к трону молодого царя.
Первым прибыл во дворец Каршена, который держался достаточно весело, несмотря на небольшую простуду, и Артаксеркс принял его со всеми почестями, как подобает принимать великого персидского князя.
На второй день со своим караванам перед лицо царя явился Шефар с длинной бородой, похожей на большую сосульку, и Артаксеркс принял его, как подобает принимать великого князя. Так как если бы встреча получилась короче, чем с Каршеной, Шефар мог бы расценить это, как великую обиду для себя, а тем более вид у него уже и без того был мрачным и обиженным.
Затем прибыл в большой повозке с балдахином Адмафа, до кончика носа укутанный в меха и теплые верблюжьи покрывала, и Артаксеркс принял его, как подобает принимать великого князя
Четвертым из семи приближенных к царскому престолу из дальних краев прибыл продрогший до костей Фарсис, окоченевший настолько, что целый кувшин горячего вина не сразу умерил его дрожь, и Артаксеркс принял его, как подобает принимать...
После этого ко дворцу прибыл великий князь Мерес, Артаксеркс и его принял, как подобает...
Как было заведено с давних времен, шестым по очереди со своим караваном явился великий князь Марсена, опечаленный, но ещё больше напуганный тем, что все его лошади и верблюды чуть было не погибли из-за жестокого ливня и разлива реки в предгорье Киссии, и Артаксеркс его принял.
С большим нетерпением все ждали прибытия во дворец старого Мемухана, но он почему-то не явился ни на седьмой день, ни даже на восьмой день перед назначенным пиром. Но Артаксеркс все равно распорядился начинать праздник без Мемухана, и лишь на десятый во дворец пришла весть, что старейший из князей не явился перед лицо царя, потому что скончался по дороге от старости, а также от простуды, и его тело пришлось срочно доставлять обратно в княжество для должного захоронения.
Но даже такое печальное известие не смогло омрачить пышного празденства, которое устроил Артаксеркс Великий в лютый месяц тебефе. В глибине души царь даже обрадовался известию о Мемухане, потому что не мог простить старому князю указа об Астинь, считая, что каким-то образом он нарочно тогда все подстроил, чтобы возвеличиться в глазах остальных старейшин. Поэтому Артаксеркс воспринял кончину Мемухана, как добрый для себя знак, и во все дни великого пира царь находился в таком хорошем, добром расположении духа, какого уже давно у него никто не видел, кроме царицы Эсфирь. На радостях царь даже объявил льготы всем областям, а всех молчаливых, недовольных князей одарил щедрыми подарками.
Для царицы Эсфирь и для девиц, что служили при ней, был сделан отдельный пир, но при этом царю ни разу не пришла в голову сумасбродная мысль показывать всему красоту новой царицы. Даже великие князья видели её всего только один раз, да и то наполовину сокрытую от глаз белым, свадебным покрывалом.
Великим князьям Персидским и Мидийским так и пришлось разъехаться назад в свои дальные области, как следует не разглядев, ради кого им пришлось столько дней месить копытами грязь и подвергать свою жизнь опасности. Но все же они везли с собой домой имя новой царицы - Эсфирь, и на обратной дороге время от времени щурились на небо, пытаясь разглядеть в сиянии звезд загадочное лицо новой царицы, что взошла на персидский трон.
Вдовствующая царица Аместрида сдержала свое слово и не явилась на свадебный пир. Мало того, узнав о смерти великого князя Мемухана, она срочно отправилась в его княжство для участия в траурной церемонии, по большей части для того, чтобы лишний раз показать царю Артаксерксу, как слабо он до сих пор разбирается в главных и неважных государственных делах и сделать ему очередной тайный вызов.
...Облаченная в белые праздничные одеяния, Эсфирь вошла в комнату, где её никто не мог увидеть, и опустилась на свю любимую низенькую скамейку. За окном шел дождь, и такой монотонный и сильный, что, казалось, он будет продолжаться бесконечно и больше никогда не наступят ясные, счастливые дни.
Эсфирь вспомнила излюбленные рассказы своих прежних подруг о веселых свадебных процессиях, какие приняты были у иудеев в древние времена, когда множество людей, украшенных миртой, шли впереди новобрачных, лили на дорогу вино и масло, сыпали орехи и жареные колосья, пели песни, танцевали.
"Тебе не нужны ни румяна и пудра, ах, ты и так прекрасна, как серна!" - пели провожатые, восхваляя невесту.
А ей сейчас предстяло идти на женский пир в холодный, украшенный каменными изваяниями зал, где собрались ниболее знатные женщины города, и не было ни одного близкого лица, где никто не говорил и не пел на родном языке. Значит, такова воля всевышнего - но она все равно будет сегодня улыбаться, и веселиться, думая о тех, кто мог бы быть с ней мысленно в этот день и сейчас незримо присутствовал в этой комнате.
