Каким-то чудом Кир сумел снискать любовь и доверие к себе многих воинов мидийского войска, которое в своем большинстве перешло на его сторону. Когда же Кир наголову разбил Астиага, взял своего коварного деда в плен, и все вокруг с замиранием сердца стали ожидать, какую казнь он назначит своему заклятому врагу с младенческих лет, Кир снова сделал то, чего никто от него не ожидал. Он простил Астиага и отпустил его с миром доживать свою старость.
Этот поступок персидского царя, который в глазах Ксеркса мог считаться не иначе, как постыдной слабостью, прибавил Киру множество сторонников среди разных народов и сильно укрепил его войско.
И хотя Кир подчинял своей власти все новые и новые земли, персидского царя все равно называли "освободителем", "спасателем", "мужем правды", "мессией", и многим он казался владыкой, поставленным на землю небесными богами.
В отличие от ассирийцев и многих других восточных завоевателей, Кир с пониманием и даже с почтением относился к обычаям и верованиям покороенных народов, не допускал массовых убийств и пыток пленных, устанавливал умеренные подати, искал дружбы с местными жрецами.
Покорив своей власти Вавилон, Кир распорядился оцепить войсками храмовые здания, чтобы не допустить грабежей и запретил персидским воинам под страхом смерти грабить дома мирных жителей. Не мудрено, что когда Кир торжественно въезжал в покоренную им столицу мира, улицы Вавилона были устланы ветвями и цветами, и толпы людей на улицах встречали его не как завоевателя, а как своего желанного господина. Эта победа была настолько не похожа на все, известные когда-либо прежде, что о ней были сложены легенды и песни. В них пелось, что когда Кир Персидский взял Вавилон, в городе не было ни одного пострадавшего от его руки, и во время той войны ни один кирпич, ни одна доска с домов вавилонких не была сдвинута с места, хотя, конечно же, такого никак не могло быть.
"Когда я мирно вошел в Вавилон, и при ликовании и веселии во дворце занял царское жилище, Мардук, великий владыка, склонил ко мне благородное сердце Вавилонии за то, что я ежедневно помышлял о его почитании", - вот что написал потом Кир для памяти потомкам, в том числе - и для Артаксеркса Ахменида.
"Благородное сердце", "почитание" - таких слов Артаксеркс никогда не слышал из уст своего отца, - тот считал их словами рабов, признаком слабости, мешающей одерживать великие победы.
Кир старался не убивать пленных, а лишь обкладывал покоренных князей данью, и заметно этим обогащался. На всякий случай он боялся гневить и своих, и чужих богов, и даже нарочно приказал восстановить в Вавилонии и Эламе многие храмы, разрушенные его предшественниками, выделяя на это деньги из своей казны, и за то боги посылали ему победы.
Именно Кир когда-то издал указ, позволяющий всем пленным иудеям вернуться из Вавилона в Иерусалим, на родину предков, и предписал начать в Иерусалиме восстановление сожженного храма. В виде особой милости он даже вернул иудеям священную храмовую утварь, вывезенную когда-то в качестве военных трофеев, и выделил иудейским старейшинам на восстановление "дома божества Сионского" деньги из своей казны.
Почему-то именно при Кире, которые не любил даже вида человеческой крови, персидское царство достигло небывалого могущества, и стало господствовать над половиной мира - отстальным ахмениды по большей части лишь укрепляли прежние границы и постепенно прорубали длинным мечом выход на новые пространства, крепко удерживаясь на землях, когда-то завоеванных Киром.
Почему? Как удавалось Киру сохранять благородство в самых немыслимых ситуациях? Или прав все-таки прямодушный Ксеркс, который не боялся быть жестоким и не тешил свое самолюбие красивыми сказками?
Артаксеркс неоднократно ездил поклониться гробнице Кира, и она всякий раз поражала его своим сдержанным величием, которое царь перенес даже на свою могилу. Золотой гроб стоял на ложе с кованными из золота ножками, и ложе это было застлано тигриными шкурами, окрашенными в пурпурный цвет. Вокруг гроба, на таких же шкурах, лежали царский плащ, браслеты, любимый кинжал Кира и другие вещи, доказывающие, что он не был особенным любителем роскоши, если учесть, что золотой гроб изготовили уже те, кто позаботился о посмертном прославлении владыки.
Артаксеркс знал, что в гробнице покоилась лишь голова Кира, который погиб во время войны с массагетами, когда его отрубленная голова была брошена в мешок, наполненный кровью, а потом за золото продана персидским старейшиным.
Но больше всего Артаксеркса в свое время поразило все же другое. Рядом с гробницей находилось маленькое помещение для магов, охраняющих святилище, и когда Артаксеркс бросил оттуда взгляд на последнее жилище Кира, то заметил, что по форме гробница сильно напоминает ларец, а открытая дверь замочную скважину, куда вставляется ключ.
Но теперь ключ к тайне возвышения и величия Кира был утерян, и хотя гробница была открыты для посещения всех членов царской семьи и великих князей, этот ларец невозможно было открыть..
"Я Кир - царь Ахменид", - вот и все, что написано на стене гробницы в Пасаргадах.
Маленький Артаксеркс, приложив ко лбу ладонь от солнца, почему-то никак не мог в тот день оторваться взглядом от гробницы, стоящей на постаменте из широких каменных плит, от дверного проема, куда как раз заходил его отец Ксеркс со своей свитой, и где только что побывал он сам. Наверное, именно в тот момент, когда отец своей могучей спиной заслонил черный проем, напоминающий замочную скважину, стало ясно, что он не мог стать ключом, способным открыть тайну величия Кира. И сам Артаксеркс, и никто другой из людей, проникающих в прохладный полумрак гробницы, тоже не был таким ключом. Не было на земле больше силы, способной вновь привести в движение жизнь Кира, чтобы тот сам смог ответить на все вопросы и поделиться своей мудростью.
Поэтому каждому новому владыке все, с самого начала, приходилось решать самому.
Ксеркс и Кир. Злой и добрый. Царь жестокий и царь милосердный.
Для Атаксеркса эти два имени словно бы постоянно качались на весах, которые нужно было как-то привести в равновесии, чтобы раз и навсегда решить для себя: в какой степени следует быть жестоким, и насколько кротким, чтобы удерживать врагов в повиновении? Как добавиться подчинения, не становясь при этом для чужих народов горше гусиной желчи?
Эти странные весы постоянно качались, перевешивая то в одну, то в другую сторону, а иногда молодого царя и вовсе заносило в немыслимые крайности, одинаково далекие обоим его предшественникам.. И хотя Артаксеркс старался как можно глубже прятать свои сомнения, они все равно пробирались наружу и сильно отравляли его жизнь.
Все началось с того дня, когда Артаксеркс услышал известие о смерти отца от рук заговорщиков, и почувствовал тайный страх. Он был ещё не готов ни к предстоящим битвам за власть, ни к самой власти. Артаксерксу не хватило, может быть, года, или месяца, а может быть - одного дня, чтобы привести эти невидимые весы в необходимое равновесие. И потому молодого царя бросало от щедрости к скупости, от безграничного доверия до мести, от внезапной жалости к жестокости, то к воздержанию, то снова к неумеренному пьянству. Он был ещё слишком молод - и этим все сказано. Но времени обжигать кирпичи у него не было - приходилось закладывать в фундамент необожженные.
Церемония вступления на престол прошла с пышным великолепием - с щедрыми жертвоприношениями богам в храме Агурамазды, где нового царя называли избранником бога. Нет, Артаксеркс пока что не чувствовал себя божеством, спустившимся наконец-то на землю - какое там! Но про это никто не должен был догадываться, ни одна душа. Для себя Артаксеркс определил, что для начала он просто должен постараться не быть для своих поданных...
2.
...как комар, любящий пить чужую кровь
Иной человек - как комар, что стремится пить чужую кровь, и не успокоится, сколько его не сгоняй. Вот ведь и будет портить жизнь, пока его совсем не прихлопнешь.
Так и нечестивые: они не заснут, пока не сделают зла, и не успокоятся, если не доведут кого до падения, не увидят чужой крови.
Путь их - как тьма кромешная, и они не знают, обо что споткнуться, но прежде, чем упадут, много зла успевают натворить, потому что привыкли есть хлеб беззакония и пить вино хищения.
Мардохей сидел в большой, убранной в восточном духе комнате Эсфирь среди ковров, невиданных растений, птичьих клеток, больших расписных ваз и мягких подушек, но мысли его были далеко отсюда, и он никак не мог сосредоточиться на разговоре с той, кто теперь была персидской царицей.
В последние дни Мардохей неотступно думал про Амана Вугеянина, царского везиря, и всякий раз от этих мыслей в душе у него возростало возмущение и горечь.
"Что нужно ему от меня? Зачем он непременно хочет меня растоптать? Зачем он нарочно чуть ли не каждый день пробегает мимо моих ворот и злобно сверкает глазами? А слуги Амана подходят близко и говорят со смехом: вон, смотрите, этот иудей опять не покланялся нашему хозяину, поглядим, сколько он тут ещё простоит, все знают, что его дни жизни уже сочтены на пальцах", - невесело размышлял Мардохей. И вгляд его надолго останавливался то на ярком узоре веера, то на ножке стола в виде серебряной змеи, то на разноцветных птичьих перьях большого опахала, но старательно избегал накрашенного и напудренного лица своей бывшей воспитанницы.
