— Стань истинным горианцем, господин.
— Может быть, я так и поступлю.
Пегги прижалась ко мне, явно не желая, чтобы я уходил.
— Спасибо тебе за то, что поговорил с простой рабыней, — прошептала она.
— Почему бы тебе просто не лечь на живот перед тем — чей ошейник ты хочешь носить, — спросил я, — и со слезами, целуя его ноги, не взмолиться, чтобы он купил тебя?
— Я не осмеливаюсь.
— Понятно, — сказал я.
— Он может рассердиться и убить меня. Или Тасдрон, мой хозяин, обнаружив подобное преступление, убьет меня за такую дерзость.
— Понятно.
— Я вижу его почти каждый день, — продолжила Пегги, — но при этом не смею выказать никаких чувств, кроме чувств альковной рабыни, обязанной ублажать любого мужчину, который может позволить себе купить у ее хозяина кружку паги.
Я крепко обнял девушку.
— Видишь, господин, не так уж сильно мы отличаемся друг от друга. Ты лишился рабыни, я не могу позволить себе обрести своего господина.
Я нежно поцеловал ее. Пегги задрожала, всхлипывая в моих объятиях, и подняла на меня глаза, полные слез.
— Трудно быть рабыней? — спросил я.
— Да, господин… Могу я попросить господина о снисхождении?
— Проси.
— Пожалуйста, господин, хоть я и рабыня, возьми меня нежно.
— Будь по-твоему, рабыня.
— Спасибо, господин, — еле слышно прошептала она.
Пегги лежала рядом со мной, перебирая пальцами свою цепь.
— Мне нравится быть на цепи, — промолвила она.
— Цепи полезны тем, что позволяют женщине осознать ее рабское положение, — отозвался я.
— И не позволяют ей ни на миг позабыть о том, что у нее есть господин, — улыбнулась рабыня.
От ответа я воздержался, однако по существу она сказала чистую правду. Цепь или веревка порой оказывают на сексуальность женщины потрясающее воздействие, и это особенно справедливо в отношении только что обращенных в рабство девушек. Рабыня, освоившаяся со своим положением, как правило, возбуждается уже от простого щелчка пальцами или повелительного кивка ее господина. Покорность, однако не пассивная, а сопряженная со страстным, всепоглощающим желанием, — это то, к чему земляне оказываются совершенно не готовыми.
Чтобы довести обычную, вовсе не фригидную свободную земную женщину до оргазма, требуется, как правило, не менее пятнадцати — двадцати минут, в то время как горианская рабыня или обращенная в рабство и соответствующим образом обученная земная девушка начинает испытывать близкое к оргазму состояние уже в тот момент, когда взгляд господина небрежно скользнет по ее телу. Разумеется, эти различия имеют почти исключительно психологическую природу.
Сексуальность, как известно, практически полностью представляет собой функцию мозга, сопряженную с воображением. Рабыня даже на уровне подсознания осознает, что, коль скоро она рабыня, страстная сексуальность не только разрешена ей, но и вменяется в обязанность. Если девушка покажется господину недостаточно страстной, если он вообразит, будто она отдается ему лишь по обязанности, но без желания, ее ждет самое суровое наказание.
Таким образом, в ее подсознании образуется рефлекторная связь между сексуальным возбуждением и чувством самосохранения.
Поначалу (и господам это прекрасно известно) обращенные в рабство девушки лишь изображают страсть, чтобы избежать порки, но очень скоро, к собственному стыду и испугу, обнаруживают, что они действительно всецело желают, чтобы господа владели ими. Притворяться больше не приходится, ибо покорность и самоотдача доставляют рабыне подлинное, не сравнимое ни с каким другим наслаждение.
К тому же связь между рабским положением и сексуальностью закрепляется с помощью множества специфических приемов: например, рабыне предписываются особые позы и особая манера речи. Скажем, обращаясь к свободному человеку, рабыня именует его не иначе как господином или хозяином и, если ей не приказано иное, становится перед ним на колени.
Одежда рабынь, как правило, недорога и чрезвычайно откровенна. Иногда это едва прикрывающие наготу лохмотья, призванные, с одной стороны, напоминать женщине о ее положении, а с другой — подчеркивать и выставлять на всеобщее обозрение ее сексуальную привлекательность. Шея такой девушки, само собой, охвачена стальным ошейником, на каковом выбито имя хозяина, а порой еще и кличка, которую ему было угодно присвоить своей рабыне. На бедро — реже на ягодицу — девушки ставится клеймо.
Все это в совокупности превращает ее в красивое, чувственное, всецело принадлежащее своему владельцу животное. Даже кличка дается ей господином, лишь если ему заблагорассудится: он вполне может обойтись и без этого.
Кроме того, на психику рабыни оказывает влияние весь склад горианской цивилизации, сложной, многогранной, яркой, цветистой и чрезвычайно чувственной. В этом великолепном, богатом, одаряющем впечатлениями мире рабыне отводится особая роль, и место ее определяется обычаями, традицией, историей и всем жизненным укладом.
Избежать своей участи в этом структурированном кастовом обществе решительно невозможно, и рабыня воспринимает свое положение в нем как нечто совершенно естественное. Не станет же птица огорчаться из-за того, что она не рыба? Ну а из естественного положения всегда можно извлечь радость.
— Мне нравится, когда ты силен и властен, — сказала Пегги. Она лежала рядом со мной, приподнявшись на локтях, цепь свисала с ее ошейника.
— Женщина, — пробормотал я.
— Да, и как женщина я презираю слабых мужчин, — сказала она. — Я знаю, что я женщина. Я хочу, чтобы со мной обращались как с таковой. Как иначе могу я исполнить свое природное предназначение? Я желаю, чтобы они властвовали надо мною, унижали меня. Это позволяет мне ощутить власть господина и отдаться ему во всей полноте счастья.
— Но ведь еще недавно ты просила взять тебя нежно, — напомнил я.
— Да, господин, у меня появилось такое желание, и я безмерно благодарна тебе за то, что ты снизошел до него.
— Но я могу быть и грубым.
— Мне ли этого не знать, господин. Ведь потом, когда у тебя снова появилось желание, ты овладел мною именно так, как господин владеет жалкой рабыней.
— Ты отдалась мне, как подобает.
— Могло ли быть иначе, господин?
Пегги взяла мою руку и, покрывая ее поцелуями, прошептала:
— Ты сильный, господин.
Я промолчал.
— Господин?
— Что тебе?
— Возьми Пегги еще раз. Пегги молит об этом.
— Я подумаю. Возможно, так и быть, снизойду до твоей мольбы.
