Что значит поздно?
— В это странствие должен был отправиться такой человек, каким я был когда-то...
Тут я не выдержала:
— Как ты можешь так говорить? Ты же так долго ждал!
— Вот именно. И эти годы меня износили.
— Чепуха! Ты в расцвете сил.
— Я ощущаю бремя лет на плечах, холод времени в костях... Мне пятьдесят четыре года.
— И что? Ты же выиграл сражение!
— И при том, Исабель, потерял силы и веру. Я старик.
— Ты? Старик? Какой ты старик, Альваро! Ты можешь всё. И я с тобой. Вместе мы можем сотворить невозможное. Ты же знаешь!
— Твои братья уже поссорились с капитанами, Кирос — с Мерино-Манрике... Подождём-ка ещё месяц.
Он высказал как раз то, о чём я думала. Все эти доводы крутились у меня в голове весь день, и я пришла к такому же заключению.
Подождать? Да я только этого и хотела!
Да, но как? Один только взгляд на оставленный в помещении кавардак убеждал: мосты мы уже сожгли. Наш дом был продан, энкомьенда заложена, движимое имущество тоже распродано. У нас в Перу ничего больше не оставалось.
«Так. Ну и что? — говорил мне внутренний голос. — Что с того, что вокруг беспорядок? Мы всё-таки можем остаться! Надо просто устроить жизнь заново. И в Лиме для нас всё пойдёт на лад...»
Верно, верно, мы можем ещё помедлить. Ещё подождать.
Только чего?
Я отмела эту мысль и сказала мужу как раз обратное тому, на чём настаивала несколько часов назад:
— За братьями я прослежу. Кироса, Мерино-Манрике и адмирала отодвину. Мне хватит сил облегчить тебе бремя.
Правда была в том, что меня тоже сковывало сомнение. На той неделе, среди хлопот и суеты, я заступилась за Лоренсо. Вмешалась в драку, когда поссорились Мерино-Манрике и Кирос. Но теперь...
Теперь я думала: мы ведь и в самом деле не обязаны рисковать, покидая любимую землю... К чему пускаться на поиски этого нового континента? Осваивать неведомые острова? Просвещать варварские племена? Строить церкви, дворцы, города? К чему? Какая надобность самих себя заставлять заниматься такими глупостями?
Нет, было ещё не поздно. Я могла остаться дома и снова зажить счастливой жизнью с любимым человеком.
Сердце сжималось при мысли о матушке. О тебе, Петронилья... Увижу ли я вас снова? Увижу ли отца? Где мы будем, где я буду через год? Кем стану? Королевой четырёх частей света — или блюдом на пиру каннибальского царя? Может, мои руки и ноги зажарят на вертеле, как зажарили людей аделантадо? А череп расколют, как грецкий орех?
К чему это?
Но Альваро тосковал, и я была обязана отогнать от себя все эти вопросы, успокоить его, весело сказать:
— Наше плавание будет удачным! Всё у нас получится!
— Всё получится? Да у меня в Перу слава рассказчика баек про континент и острова, которых вовсе нет на свете! А вдруг мои враги правы?
— Но ты же не выдумал свои острова, ты их видел!
— Откуда тебе знать? Да и мне самому — откуда? Прошло столько лет!
Успокаивать его, пробуждать силы к жизни... Не в том ли была моя роль все эти десять лет?
На самом деле если бы Альваро не предложил отложить отплытие, я бы потребовала этого сама. Тем более что мой — наш с тобой — отец в апреле девяносто пятого года был сильно болен. Помнишь, Петронилья? Он уже стал терять зрение и не вставал с постели. Я совсем не хотела теперь оставлять его. Завтра, когда он поправится — ради Бога. Но не теперь!
Но искушение дона Альваро, внезапное желание бросить всё в конце жизни, полной борьбы и разочарований, покончило с моими собственными страхами и слабостями.
Он ещё раз сказал:
— Думаю, нам надо бы подождать более благоприятных обстоятельств...
Я не выдержала:
— Подождать? Чего, чего подождать, Альваро? День за днём... так и останемся здесь!
Он выпрямился в кресле и больше не сказал ни слова. Может, мои слова были тем ответом, которого он от меня и желал? Он снова принялся быстро писать: могучий, с ясным взором, с крепкой рукой.
Он одолел страх. Пришёл в себя. Но я так и не знаю: если бы...
Голос Исабель дрогнул. Петронилья ожидала, что будет дальше. Но ничего не было.
— Если бы? — переспросила Петронилья.
Изабель нерешительно продолжала:
— Если бы я повела себя иначе... Не так ответила...
Она вздохнула.
— В общем, я покончила с колебаниями, которые могли удержать его. Отказаться от путешествия было уже нельзя. На другой день церемония отплытия должна была напоминать отправление в крестовый поход.
* * *
И опять воцарилась тишина.
Обе сестры вспоминали тот торжественный день. День отплытия. Одни и те же картины возникали в их глазах. Цвета, ароматы, звуки...
В тот день, на рассвете пятницы 9 апреля 1595 года, колокола кафедрального собора в Лиме вовсю звонили к торжественной мессе.
Статуя Божьей Матери Мореплавателей — та, которую теперь Исабель называла Божьей Матерью Пустынницей, а аббатиса — Божьей Матерью Раскаяния, — возвышалась на золотом помосте перед алтарём. Пресвятая Дева, широко раскинув руки, охраняла четыре корабля аделантадо Менданьи, написанные в трёхмерном изображении на её хитоне. Полная сострадания и любви. Она склонялась к капитанам, матросам, солдатам, поселенцам, даже к семьям, остававшимся на берегу, к огромной коленопреклонённой толпе в соборе и на самой Пласа де Армас. Восемь участников экспедиции вскоре пронесли её через весь город в гавань, на лодке перевезли на рейд и
