водрузили на борт флагманского корабля — «Сан-Херонимо».
Но пока что Мадонна ещё покоилась в густых клубах ладана и надзирала за последней мессой Своих мореходов в соборе Лимы. Она благословляла его высочество дона Гарсию Уртадо де Мендосу, когда он передавал королевский штандарт представителю Бога и Его Величества на всех морях и во всех неведомых землях.
Дон Альваро стоял перед вице-королём на коленях.
Петронилья видела его со спины.
Он был в доспехах, в шлеме с плюмажем на голове. Отовсюду в церкви можно было видеть его красный султан, склонённый на ступенях алтаря.
Истово, с бесконечной любовью дон Альваро поцеловал знамя. Потом встал и с пылающим взором, с лицом, овеянным огромной радостью, оборотился назад.
Высясь над молящимися во весь рост, являя осанку вождя, высокий, могучий и казавшийся ещё сильней благодаря стали кирасы, он развернул белое полотнище с вышитым крестом и поднял над собой. Пурпурный крест Сантьяго, крест святого Иакова — покровителя Испании — заколыхался над алтарём, затрепетал над головами коленопреклонённых людей.
Все встали, громыхая оружием.
Причастие очистило их души. Все подняли левую руку.
В один голос все собравшиеся поклялись в верности всемогущему Господу — своему небесному Государю. Его Величеству королю Филиппу II — государю земному. Аделантадо Менданье, под началом которого они отправлялись на завоевание новых земель, абсолютному хозяину их судеб.
Как сказать, что ощущала в тот миг Исабель?
Петронилья вспоминала: сестра, выпрямившись, стояла возле алтаря, в королевской ложе, рядом с вице-королевой. За ними виднелись дочери испанских грандов и супруги перуанских сановников. Все эти женщины были в роскошных уборах, но среди них наряд доньи Исабель Баррето де Кастро де Менданья был самым великолепным и приметным.
В тёмно-жёлтом муаровом платье, отражавшем пламя бесчисленных свечей собора, с лифом, усеянным топазами, в токе на светлых кудрях с пером того же цвета, что юбка, она казалась вся покрыта золотом. Как древний кумир. Она смотрела прямо перед собой, неподвижно, без всякого выражения. Но её волнение было физически ощутимо. Чёрные блестящие глаза её уставились в глаза супруга...
О чём она тогда думала?
— Это ты меня спрашиваешь, Петронилья? Не знаю, не помню! Вот честно — понятия не имею, о чём я думала в ту минуту.
— Ты молилась, Исабель?
— Нет. Должно быть, вспоминала по порядку в последний раз, не забыла ли я чего.
— И ты хочешь меня уверить, что составляла новые списки? Или продолжала подбивать счета? В такой момент?
— Кажется, я как раз поняла, что всё, совершенно всё, что в человеческих силах продумать и просчитать, я продумала и просчитала.
— Ни слову не верю из того, что ты мне тут наговорила! Ты сама себя не знаешь. Или представляешься хуже, чем на самом деле!
Петронилья помнила, с какой страстью, с какой гордостью, с каким упоением сестра следовала взором за каждым жестом дона Альваро перед алтарём.
— Ты не видела себя со стороны в тот миг, Исабель! Как любовалась ты благородством своего супруга, как светилось твоё лицо!
— Дон Альваро в самом деле казался мне неотразимо прекрасен. Да, я гордилась им. Мы отплывали! Но когда я смотрела на остальных: на Мерино-Манрике, на Кироса, на адмирала де Вегу, — мне становилось дурно. Я переводила взгляд с одного на другого, и сердце щемило.
— Чего тебе было бояться? Они же присягнули твоему мужу перед Богом!
— Наивная моя Петронилья, чистая душа... То, что эти люди присягнули аделантадо, ничего не значило. Все они ждали своего часа, жаждали занять его место. Я это знала, но утешала себя тем, что в нашем флоте есть верные люди. Человек сто, причём из лучших, принадлежали к нашему клану. Прежде всего Лоренсо.
— У тебя всегда было к Лоренсо недостойное пристрастие.
— Недостойное? Не оскорбляй его память, Петронилья! Ты знаешь не хуже меня: брат был чудом отваги и красоты.
— Верно, он был красив. Белокур. Хорошо сложён. И сильный. И смелый. Он походил на тебя, как две капли воды... Кроме одного. Он был простой исполнитель. Грубый и честолюбивый.
— А я что? Не груба, не честолюбива, по-твоему? Поговори-ка с навигатором Киросом, спроси, что он об этом думает!
— Перестань клеветать на себя, Исабель. Перестань себя обвинять. Может быть, вы с Лоренсо вели себя одинаково. Одинаково дурно. Твои грехи наверняка ужасны... Но у тебя другие недостатки!
— Во всяком случае, Лоренсо-то меня никогда не предавал.
Петронилья приняла эту фразу за оскорбление. Она указала на тома, лежавшие на постели, и резко возразила:
— Если ты намекаешь на свой сундук, так я тебе возвращаю то, что там было. Вот твои книги и карты. Делай с ними что хочешь! А я больше не хочу о них слышать. Никогда. Поняла?
Исабель сделала вид, что не заметила её гнева:
— Помолимся вместе за упокой души Лоренсо, нашего любимого брата, который не заслужил твоего укора. А журналы мы положим обратно под крыльцо к аббатисе. Или, лучше, на хорах, в постамент Божьей Матери Пустынницы. Там легче и спрятать, и достать, если...
Исабель сделала паузу и не терпящим возражения голосом продолжила:
— Если Господь призовёт меня к Себе раньше, чем дона Эрнандо де Кастро, — поклянись, Петронилья, что ты отдашь их ему.
— Никогда я ни в чём подобном не поклянусь! Из этой экспедиции ты привезла только раздоры в нашу семью, ссоры и несогласия в мой монастырь, и я хочу сохранить о ней только одно воспоминание: как все Божьи твари восходили к тебе на корабль. Ноев ковчег!
— Да, ты права: Ноев ковчег...
Сёстры опять замолчали. Обе прекрасно помнили слова Библии: «И сказал Господь Ною: войди ты
