— Все! Держаться больше нечем и некому! Разбегайся, ребята! Пусть каждый пес сам себе под хвостом лижет!
Начинается общее бегство. На углу улицы Нуэва заключенные королевской тюрьмы в последний раз стреляют из пушки по французским гренадерам, наступающим от Платерии, и, по совету галисийца Соуто сделав ее непригодной для дальнейшего использования, а проще говоря — вогнав гвоздь в запальное отверстие, разбегаются по окрестным улицам. Раненого Доминго Палена подбирают с земли и тащат товарищи. Во время этого отступления, едва лишь выскочили, все в мыле, на улицу Амаргура, угольщик-астуриец Доминго Хирон и арестанты Соуго, Франсиско Хавьер Кайон и Франсиско Фернандес Пико сталкиваются нос к носу с шестью польскими уланами, принуждающими их сдаться. Они уж готовы побросать на мостовую ножи и пики, но в дело неожиданно вступает Фелипа Викальваро Саэс, 15 лет, которая со своего балкона принимается швырять в кавалеристов чем попало и метко пущенным молотком сбивает одного с коня. Гремит выстрел, девочка падает мертвой, арестанты же, воспользовавшись заминкой, со страшной бранью вновь берутся за ножи.
Перерезав глотку спешенному, четверо несутся по Калье-Майор. Поляки преследуют их, стреляя на скаку, и на углу улицы Бордадорес пуля догоняет угольщика. Другая еще через несколько шагов, уже на Лас-Агуас, разбивает коленную чашечку Фернандесу Пико.
— Помоги! Не бросайте меня!
Но подковы звенят уже совсем близко. Ни Соуго, ни Кайон не оглядываются. Раненый пытается доползти до подъезда, однако улан нагоняет, резко осаживает коня и, перегнувшись с седла, медленно полосует упавшего саблей. Так окончил жизнь Франсиско Фернандес Пико, 18 лет, по роду занятий — пастух, осужденный за то, что пырнул ножом кабатчика, подавшего ему разбавленное вино.
* * *
Под аркой Кучильерос собрались в прежнем составе те, кто последним ушел с Пласа-Майор: Теодоро Арройо со спуска Лас-Анимас, кондуктор почтовых дилижансов Педро Линарес, выживший в нескольких предшествующих схватках, валлонские гвардейцы Монсак, Францманн и Веллер, неаполитанец Бартоломе Печирелли, рядовой 3-й инвалидной роты Фелипе Гарсия Санчес и сын его, сапожник Пабло Гарсия Велес, Николас Каналь и Мигель Гомес Моралес, служащие в иностранных посольствах, портной Антонио Гальвес и остатки отряда, собранного ювелиром с улицы Аточа Хулианом Техедором де ла Торре и другом его, шорником Лоренсо Домингесом. Всего набирается у арки семнадцать человек, и французский взвод, посланный за брошенной у выхода на площадь пушкой, замечает их. Поскольку стрелять бессмысленно — испанцы прячутся за толстыми колоннами аркады, — французы бросаются в рукопашную. Падает, пропоротый штыком, Теодоро Арройо, а почтарь Линарес катается по земле, обхватив сержанта.
— Паль! Берегись, Паль! Сзади!..
Валлонский гвардеец Франц Веллер слишком поздно подал сигнал тревоги, и товарища его, Монсака, уже закололи штыками. Вне себя от бешенства, Веллер и Францманн бросаются на французов. Те и другие орут во всю мочь, подбадривая себя и наводя страх на противника. Падают люди, брызжет во все стороны кровь. Поле боя остается за инсургентами — французы оттеснены.
— За ними! — вопит Пабло Гарсия Велес. — Отступают! Не давай уйти! Кончай их!
Веллер и Францманн, легко раненные — у одного глубоко рассечена бровь, у другого проколото плечо, — знают, что почтарь в данном случае выдает желаемое за действительное, пребывая в плену иллюзий, под сенью химер, а потому понимающе переглядываются, отбрасывают ружья и бегут сквозь колоннаду, пригибаясь под пулями, летящими с площади. Так достигают они Провинсии и там сталкиваются с несколькими французами, которые, к несказанному удивлению гвардейцев, при виде двоих в мундирах и без оружия не проявляют враждебных чувств, более того — даже помогают перевязать раны. Мешая французские и немецкие слова, Веллер и Францманн объясняют, что получили их, когда пытались разнять сражающихся.
— Но с испанцами этими, vous savez,[30] никакого сладу нет, — говорит Францманн. — Форменные зверюги, все до одного. Ja.[31]
Вслед за тем, руководствуясь указаниями французов, растолковавших, как идти, чтобы не влипнуть в беду, оба валлонца направляются вниз по улице Аточа к Главному госпиталю, где намерены излечить свои раны. Спустя несколько часов, уже ближе к вечеру, венгр и эльзасец вернутся в казармы — без приключений, но в тягостном предчувствии столь же неотвратимой, сколь и суровой кары за самовольное оставление части, сиречь дезертирство. И с несказанным облегчением убедятся, что из-за всеобщей неразберихи никто их отсутствия даже не заметил.
* * *
Гораздо меньше повезло портному Антонио Гальвесу, который после того, как рассеялся отряд, дравшийся у арки Кучильерос, попытался спастись бегством. Когда он несся с улицы Нуэва на площадь Сан-Мигель, вслед, дробя облицовку тротуаров, хлестнула картечь, и портной рухнул наземь — несколько пуль попало ему в ноги. С неимоверным трудом поднявшись, вновь бросается было бежать, шатаясь, спотыкаясь и хромая, — люди с балконов кричат и подбадривают, — но, сделав всего несколько шагов, валится как подкошенный. Ползет, но настигающие французы, несколькими залпами очистив балконы от сочувствующих, нагоняют его и зверски избивают прикладами. Он сочтен мертвым и оставлен валяться на мостовой, но несколько позже добросердечные женщины подбирают его, переносят в дом по соседству, приводят в чувство и выхаживают. Антонио Гальвес выжил, но остался до конца дней своих калекой.
* * *
Неподалеку от этого места, благополучно покинув Пласа-Майор, ищет своего отца сапожник Пабло Гарсия Велес, 20 лет. Когда на подмогу французам, снова бросившимся в штыки, прискакали с улицы Империаль сколько-то кирасир и под их палашами погибли остатки отряда, дравшегося под аркой Кучильерос, сапожник с отцом — сорокадвухлетним мурсийцем Фелипе Гарсией Санчесом — потеряли друг друга в суматохе. И сейчас, сунув нож за пазуху, утирая кровь, сочащуюся из неглубокого разреза на, как сказали бы лекаря, «волосистой части головы», в изнеможении от боя и бега, он, припадая к стенам, прячась в подворотни, сторожко кружит по окрестностям, отыскивая отца и того не зная, что в эту минуту Пабло Гарсия Велес, сумевший добежать только до угла улицы Пресиадос, уже распростерт на мостовой с двумя пулями в спине.
— Берегитесь, сеньор, дальше не ходите. Там французы!
Гарсия Велес оборачивается, вздрогнув от неожиданности. В полутьме подъезда, на деревянных ступенях он видит девушку лет шестнадцати.
— Подымайся, барышня, домой. Опасно здесь.
— А это не мой дом. Я пережидаю, когда можно будет выйти.
— Ну, тогда сиди. Жди, пока не стихнет.
Гарсия стоит на пороге, оглядывая улицу в оба конца. Все вроде бы тихо, если не считать одиночных выстрелов, доносящихся с Пласа-Майор. Шагах в пятнадцати от подъезда на мостовой навзничь лежит убитый.
«Господи, сделай так, чтобы отец успел уйти целым и невредимым», — думает сапожник.
И тотчас вспоминает о других. Обо всех, кого разметала последняя атака французов. Убегая, он оглянулся и увидел, что многие товарищи его поднимают руки, сдаваясь. Едва ли их помилуют, мелькнула в голове мысль, если трупы стольких лягушатников устилают подступы к площади.
— Хотите хлебца кусочек?
У Гарсии Велеса во рту маковой росинки не было с тех пор, как он рано-рано утром вышел из дому. И, присев на ступени рядом с этой девушкой, он принимает от нее половину краюхи из тех двух, что лежат у нее в корзинке. Девушка не блещет красотой, но вовсе и не дурна. Называет свое имя — Антония Ньето Кольменар, объясняет, что швея, живет в этом квартале, в доме по соседству с церковью Святого Иакова. Вышла за покупками на площадь, а тут нагрянули французы, вот она и спряталась в ближайший подъезд.
— Гляди, подол в крови выпачкала, — говорит сапожник.
— У вас тоже кровь на руках, да и на лице.
Гарсия Велес с улыбкой оглядывает темные запекшиеся сгустки на пальцах и рукояти ножа. Потом дотрагивается до здоровенной ссадины под волосами и кривится от боли.
— На руках-то — это французская кровь, — слегка напыжившись, говорит он.
— А я испачкалась, когда наклонилась вон над тем убитым, хотела как-то ему помочь, да ничего не смогла. И прибежала сюда… А оттого что я в крови, меня не впускают никуда. Как увидят, так и захлопнут дверь перед носом. Если вообще, конечно, отворят… Неприятностей никому не надо.
Сапожник слушает вполуха, жадно откусывая хлеб. Но уже третий кусок проглотить не получается — во рту сухо. «Жизнь бы сейчас отдал за кварту вина», — думает он. И с этой мыслью поднимается по лестнице, стучит в три-четыре ближайшие двери. Никто не открывает и не откликается, и Гарсия Велес, смиряясь с неудачей, идет вниз.
