— А что он, в Польшу часто ездит? — сразу встрепенулась жена, с упреком поглядев на меня: «Вот видишь!»
— Да нет,— объяснила Даша.— Он вообще в Польше живет. А Светка с мамой здесь.
Мы с женой поглядели друг на друга.
— Может, и мне тоже в Польшу за подушечками? — усмехнулся я.
— Пожалуйста! — обиженно сказала жена.— Можем хоть и вообще развестись! Выменяю я себе комнатку в центре и буду жить припеваючи. Еще умолять меня будешь, чтобы зайти ко мне на чашечку кофе с коньяком.
— В таком разе, я думаю, придется приносить с собой не только коньяк, но и чашечку кофе!
Усмехаясь, мы глядели друг на друга, и вдруг резкая боль, почти забытая, скрючила меня.
— Чего это ты? — недовольным тоном спросила жена.
Я не ответил. Продолжая улыбаться, выпрямился. Но сам-то за эту секунду оказался совсем, можно сказать, в другой опере. Все понятно. Опять! Рецидив болезни! Какой-то я получаюсь рецидивист…
После завтрака, сказав, что помчался на работу, я пошел в поликлинику. И вот снова — выветрившийся почти из сознания медицинский запах, длинные унылые очереди с разговорами о болезнях. Что делать? В молодости мы все кажемся себе вечными и гениальными…
Нормальный ход человека: юность — семья — больница. Еще, кому дико повезет,— творчество. И мне повезло. Все-таки, положа руку на сердце, сделал кое-что — и в работе, и в жизни. О чем же, собственно, еще мечтать? Все нормально. Нормальный ход.
— У кого двенадцатый номерок?
— У меня! — ответил рыхлый мужчина.
Подсел я к нему, и тут же он с больничной непосредственностью стал рассказывать:
— Сейчас хирурги через какую-то трубу прямую кишку у меня смотрели… Говорят, какие-то полипы у меня там.
— Да?
— Я что думаю? Не рак ли это? Может, направление в онкологию у них попросить? Но маленькие, говорят, полипы. Ноль два на ноль два. А у вас, извиняюсь, что?
— Рак пальто!
Да-а. Веселая у меня теперь компания!
Другой мужчина, интеллигентный, элегантно одетый, к нам подсел.
— Я, собственно, не по своим делам сюда,— виновато улыбнувшись, говорит.— Насчет сына узнал.
— Ну и как?
— Считают, не больше трех месяцев жить ему осталось. Да сын и сам уже об этом догадывается!
— Ну… и как?
— Просит все, чтобы мы брюки ему шили с раструбами внизу, как модно сейчас. Мы шьем.
Было тихо, потом появилась маленькая красноносая уборщица, стала мести, стуча шваброю по ножкам кресел. Особенно она не усердствовала, половину оставляла — видно, процесс этот не особенно ее увлекал…
Двенадцатый номер, сидевший передо мной, вдруг стал изгибаться, сползать с кресла, болезненно гримасничать. Я хотел уже спросить его: «Что с вами?» — но тут он дотянулся до бумажки, оставленной возле его кресла, и щелчком подбросил ее в общую кучу…
Наконец я вошел в кабинет.
Врачиха спросила мою фамилию, достала из папки мою карточку и стала читать. Долго, не шевелясь, она читала мою карточку, потом стала писать. Писала минут пятнадцать, не меньше, потом закрыла карточку, положила ее и захлопнула папку.
— Все,— сказала она.
— Как все?! — Я был потрясен.
— А что вы еще хотели бы?
— Я?.. Да, собственно, ничего. Может, мне к хирургу на всякий случай зайти?
— Зайдите.— Она пожала плечами.
Хирург, крупный лысый мужчина, размашисто ходил по широкому светлому кабинету.
— Видели? — Он обвел рукою свой кабинет. Как надо отвечать? Видел? Или — нет? — А вы думаете, это они? Я все отделал своими силами! Благодаря старым связям с генеральными директорами предприятий. Вы видите,— постучал он ногтем по стене,— бак-фанера. Вы строитель, кажется? — Он мельком поглядел на мою карточку.
— Да.
— Вы представляете, что это значит — достать бак-фанеру?
— Представляю.
— И я благодаря своим связям достал бак-фанеру на всю поликлинику. Я говорю им: «Пожалуйста, берите!» И знаете что они мне отвечают?
— …Что?
— У нас нет для этого транспорта!
Он сардонически захохотал, потом, обессиленный, брякнулся рядом со мною в кресло, посмотрел мне в глаза умно и проницательно, как единомышленнику. Мы мило побеседовали с ним о бак-фанере, и я пошел.
Дома меня не ждало особенно сильное сочувствие. Жена, как я понял, отнеслась к болезни моей, как к мелкому недоразумению. Поведение мое вызывало у нее лишь недоумение и презрение: в то время как настоящие люди зарабатывают бешеные деньги и одевают своих жен, этот выдумал какую-то глупость, никому больше не интересную, кроме него!
Но поругаться мы в этот раз не успели: пришел Леха.
— Вот что, старик, хватит дурака валять! — сурово проговорил он.— Один раз ты проэкспериментировал со своим организмом, теперь тебе надо к хорошему хирургу. Хватит! Дийка вот сговорилась тут через своих знакомых. Тут вот написано, к кому и куда. Скажешь, от Телефон Иваныча…
Я посмотрел.
— Ядрошников… Интересно. И первый мой хирург Ядрошников был… Ну тот, который практиковался на мне.
— Однофамилец! — сурово Леха говорит.— Этот классный специалист, все рвутся к нему. По полтора года в очереди стоят, чтоб под нож к нему лечь. Благодари бога, что у Дийки знакомые такие!
— Благодарю.
Пошел по указанному адресу. Больница та самая, в которой я и раньше лежал! Говорю вахтерше:
— Мне к Ядрошникову.
— К Федору Ляксандрычу?
Тут только и понял я: это же Федя, который первую свою и одновременно первую мою операцию делал! Когда-то просил, чтобы оперировать его допустили, а теперь, наоборот, рвутся к нему. Надо же, какой путь проделал! И с моего живота восхождение его началось. Просто счастлив я был это узнать.
— Счас он выйти должен,— говорит вахтерша.
И появляется гигант Федя! Но выглядит потрясающе: бархатный костюм, сверху замшевая куртка, кожаное пальто переброшено через руку.
— О,— тоже обрадовался, увидев меня.— Снова к нам?
— Ну как? — Я на него внимательно посмотрел.— Жизнь удалась?
— Да,— говорит.— Пошли дела с твоей легкий руки.
Сели мы с ним в машину. Федя выжал на своем «жигуленке» под девяносто, потом говорит:
— Домой надо срочно, дома меня ждут. Так что извини, около метро тебя выброшу.
— Девушка, что ли? — улыбаясь, спрашиваю.
Федю даже перекорежило.
— Да ну! — возмущенно говорит.— Вот еще! Придумал тоже, девушка… Клиенты! Клиенты меня ждут. Рентгенограммы смотрю их, анализы. Решаем мирком да ладком, кто башляет мне за операцию, кто нет. Знаешь, как говорят: «Кто лечится даром — даром лечится!» Тебя на какое записать?
Вылез я у метро, совершенно убитый. Знал бы я, что таким он окажется, не помогал бы ему карьеру начать. А он разогнался, гляжу, и вот как теперь использует свой талант! А где я возьму деньги (сто рублей)? Я и семье-то, уходя, семьдесят пять всего оставляю (все рассчитано). Да-а. Жизнь не удалась.
Прихожу домой. Жена спрашивает:
— Ну что?
— Договорился, в принципе.
— Ну, а как тебе твой хирург?
— Потрясающе! — говорю.— В твоем вкусе.
— Вот это здорово, повезло тебе! — радостно говорит.— А где будешь оперироваться?
— Да в той же самой больнице. На Обводном.
— Ну-у, как неэлегантно! — разочарованно жена говорит.
— Ну, ясно,— говорю.— Ты бы, конечно, мечтала, чтоб я в «Астории» оперировался или, в крайнем случае, в «Европейской».
Кивнула. Смотрели, улыбаясь, друг на друга.
Потом она в магазин отправилась, я на кухне сел, тупо в окно смотрел и по новой вдруг загрустил.
Возвращается она, видит меня, говорит:
— А когда тебе уходить-то?
— Девятого,— встрепенулся.
— Ну,— легкомысленно говорит,— это еще черт знает когда!
Конечно, черт знает когда, но и я тоже знаю — через четырнадцать дней.
Стал в кабинете бумаги свои раскладывать: это — сюда, это — туда. Стихи свои прочитал. Странные какие-то! Откуда взялись они, непонятно, куда зовут — тоже неясно. Какая перспектива их ждет? Никакой! Прочитал еще раз — и безжалостно сжег! Но по одному экземпляру на всякий случай оставил.
Потом Дзыня приехал на немыслимом «шевроле», целый веер вариантов передо мной развернул: одна больница, другая, при этом одна лучше другой!
— Ну, прямо глаза разбегаются! — ему говорю.— И это все, чего ты в жизни добился?
Обиделся, ушел.
Оставшиеся дни отдыхал я, читал, чего за свою жизнь не успел еще прочесть, с дочкою разговаривал, театры посещал… Но настал все-таки последний день. У всех когда-нибудь последний день настанет!
Встал рано я, по квартире побродил. Жена с дочкою спали еще. Дочь, как специально, накануне тоже заболела, ангиной. Посмотрел я на нее: температура, видно, губы обметанные, потрескавшиеся, спит неспокойно.
Перешла недавно в новую школу. Как радовалась вначале, но потом все так же сложилось, как и в прежней. Человека-то не изменишь!
