– Питухов много, а фляга одна. Вволю не будет. Ну, хоть понемножку.
Обнёс по очереди товарищей, а тем, что осталось, три раза наполнил чарку для себя самого.
– Пусть хоть дождь, хоть ветер, а нам сегодня ночью и горя мало, – объявил он затем.
И эта ночь благополучно миновала.
Настало утро двадцать третьего числа двенадцатого месяца.
– Трудны эти горные тропы, – сказал Ёсицунэ. – Давайте спускаться к подножию.
Они покинули Вишнёвую долину Сакурадани, спустились к Северным холмам Кита-но ока, где храм Будды Грядущего, и выступили в долину Сигэми. Близко уж было отсюда до людских поселений, и уже стояли рядами убогие лачуги бедняков. Тогда вассалы сказали:
– Беглецам с поля боя опасно таскать на себе доспехи, хоть это им и в привычку. Такие доспехи можно достать где угодно. А сейчас нет ничего дороже жизни.
Под старым деревом в долине Сигэми одиннадцать из них бросили панцири и доспехи, и все стали прощаться, чтобы разойтись кто куда.
Ёсицунэ им сказал:
– В конце месяца муцуки или в начале кисараги будущего года я выступаю в край Осю. К этому времени надлежит нам встретиться в столице у перекрёстка Первого проспекта и улицы Имадэгава.
И они расстались. Кто подался на гору Ковата, на реку Кицугава, в столичные предместья Дайго и Ямасину, кто ушёл в горы Курама. Кое-кто и в столицу пробрался. Судья Ёсицунэ остался один. Не было больше при нём ни самураев, ни слуг, ни «разноцветных». Облачённый в любимый свой панцирь «Сикитаэ», с мечом у пояса, он в ночь на двадцать четвёртое число двенадцатого месяца вступил в город Нара и явился в обитель Праведного Кандзюбо.
Часть шестая
О том, как Таданобу тайком пробрался в столицу
Итак, Сато Сиробёэ Таданобу двадцать третьего числа двенадцатого месяца дошёл до столицы. Дни он проводил, скрываясь в окраинах, а по ночам забирался в город и разузнавал о Судье Ёсицунэ. Однако слухи ходили самые разные, и доподлинно никто не знал. Одни слыхали, будто Ёсицунэ бросился в реку Ёсино, другие говорили, будто он через земли Северного побережья ушёл в край Осю. Так, слушая и не зная, чему верить, проводил Таданобу дни в столице.
Между тем наступило двадцать седьмое число двенадцатого месяца. Ещё два дня прожил он в беспокойстве, и вот уже из старого года остался лишь сегодняшний день. Завтра сменяется год, начинается новая весна, и плохо тому, кто не празднует три дня смену трех дат. А Таданобу не знал, где провести хотя бы одну из этих ночей.
Надо сказать, что жила в столице женщина, беззаветно влюблённая в Таданобу. Отцом её был некто Косиба-но Нюдо, и проживала она у него в доме на перекрёстке Четвёртого проспекта и переулка Муромати, а звали её Кая. Ещё в дни пребывания Судьи Ёсицунэ в столице она с первого взгляда влюбилась в Таданобу и предалась ему всей душой. Когда на рассвете тринадцатого дня месяца симоцуки он вместе с Судьёй Ёсицунэ покидал столицу, она провожала его до самого города Кавадзири в Сэтцу, умоляя взять её с собою хотя бы на самой утлой лодке в самое бурное море. Но Таданобу полагал неразумным даже то, что его господин посадил на корабль свою жену и других своих дам. «Как могу я помыслить взять её с собой?» – подумал он, решительно прервал горькое прощание и уплыл на Сикоку один. Но любовь эту он не забыл и двадцать девятого ночью отправился к ней.
Она выбежала навстречу, безмерно обрадовалась, укрыла в своих покоях и всячески обиходила. Потом поведала о госте своему батюшке, и тот, призвав Таданобу к себе, сказал:
– С той поры, как вы соизволили оставить на время столицу, нам ничего о вас не было известно. Сердечно рад, что вы сочли возможным ввериться моему недостойному попечению и явились сюда.
И тут же пригласил его проводить старый год. А Таданобу про себя решил: как только наступит весёлая зелёная весна, стают снега на горных вершинах и покроются листвой подножия гор, он тут же уйдёт в край Осю.
Но недаром говорится: «Небо уст не имеет, а глаголет через людей». Никто никого с умыслом не извещал, однако пошли разговоры, что-де Таданобу в столице, и вскорости стало известно, что люди из Рокухары его разыскивают. Прослышав об этом, Таданобу сказал: «Не ляжет из-за меня позор на других» – и порешил покинуть столицу четвёртого числа первого месяца, но ему сказали, будто этот день для него несчастливый, и он отложил уход. Пятого числа он опять не ушёл, не в силах расстаться с возлюбленной. Но он решил непременно уйти на рассвете шестого.
На что никогда мужчине нельзя полагаться, так это на женское сердце. Вчера ещё давала клятву «так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах птиц четой неразлучной летать; так быть вместе навеки, чтоб нам на земле раздвоенной веткой расти!». И вдруг, словно одержимая злым демоном тэмма, в одну ночь она сердце своё меняет!
Когда в прошлом году Таданобу отбыл на Сикоку, приглянулся ей другой, и влюбилась она немедля. Это был камакурский воин, уроженец Восточных земель по имени Кадзивара Сабуро. Власти его ласкали, Таданобу же был от властей беглецом. Она не могла предпочесть беглеца счастливцу и решила рассказать обо всём Кадзиваре: пусть он убьёт Таданобу или возьмёт живым и доставит к Камакурскому Правителю, а уж насчёт награды за такое дело можно не сомневаться. Решивши так, она направила к Кадзиваре в дом, что на перекрёстке Пятого проспекта и проспекта Ниси-но Тоин, посыльного, и Кадзивара поспешно к ней явился.
Спрятав Таданобу в одном из покоев, она поставила перед Кадзиварой угощение. Затем она сказала ему шёпотом на ухо:
– Я призвала вас вот для чего. Между вассалами Судьи Ёсицунэ есть человек по имени Сато Сиробёэ Таданобу. После боя в горах Ёсино он успел скрыться, и с вечера минувшего двадцать девятого числа он находится в этом доме. Завтра он намерен уйти в край Осю. Вы не должны сердиться на меня, что я не сообщила вам раньше. Чтобы не затрудняться самому, пришлите сюда пеших стражников. Они его убьют либо возьмут живым, вы доставите его к Камакурскому Правителю и попросите награду!
Выслушав это, Кадзивара Сабуро некоторое время молчал, остолбенев от неожиданности. Было ли когда что-либо столь отвратное, жалкое и бессмысленное? Да, женская любовь ещё более призрачна и мимолётна, чем молнии блеск или марево в жару, чем снежинка, упавшая в воду. Злосчастному Таданобу и во сне не снилось, что, доверившись этой женщине, он обрёк себя бесславной гибели.
И сказал Кадзивара Сабуро:
– Я всё понял. Однако я приехал в столицу по важнейшим делам дома Кадзивары на три года, а сейчас пошёл только второй год. Меж тем отбывающему в столицу не дают два поручения разом. Потому и нет у меня повеления убить Таданобу. Если даже я из жадности и вступлю с ним в бой, выказывая тем верность своему господину, никакой награды мне не будет, ибо не было на то мне приказа. А если я к тому же бой проиграю, это ляжет позором на весь мой род. Так что я не пригоден к такому делу. Поищите того, кто ненавидит Таданобу сильнее.
С этими словами он повернулся и торопливо ушёл домой. «Этой женщине неведомы человеческие чувства, нет у неё сердца», – подумал он и больше никогда её не посещал.
Предавши любовь Таданобу и отвергнутая Кадзиварой, девица Кая словно бы повисла между небом и землёй. А кто виноват, что её отвергли? Как ни поверни, а выходит, что Таданобу теперь её враг! И она решила сама сделать донос в Рокухару. Явилась туда в ночь пятого числа, вызвала Ходзё Ёситоки и долго его упрашивала, пока не впустили её к самому Токимасе, и она ему всё выложила.
– Не теряя времени идите и возьмите его! – раздался приказ, и отряд в двести всадников помчался к перекрёстку Четвёртого проспекта и улицы Муромати.
Накануне вечером Кая понудила Таданобу упиться прощальным вином, и он спал как убитый. А женщина, предавшая его, скрылась неведомо куда.
Конец Таданобу
Была в доме служанка, которая каждый день причёсывала Таданобу. И вот она вбежала в комнату, где он спал, и принялась неистово его тормошить с криком: «Враги наехали!» Он вскочил, схватился за меч и, пригнувшись, выглянул. Со всех четырех сторон кишмя кишели враги, бежать было некуда. Тогда Таданобу сказал себе так:
– Что имеет начало, то имеет конец. Всё живое неизбежно гибнет. Приходят сроки, и их не избежать. Я был готов к смерти у Ясимы, на земле Сэтцу, в бухте Данноура у берегов Нагато, в горах Ёсино, но ещё не исполнились тогда мои сроки, потому я и дожил до этого дня. Пусть так, но глупо было бы мне пугаться, что последний час наконец пришёл. Умру же я не собачьей смертью!
Он надел две белых нижних безрукавки и широкие жёлтые шаровары, затем бледно-жёлтый кафтан, завернул вокруг ног штанины и подтянул к плечам рукава, растрёпанные с ночи волосы не расчесал, а собрал в пучок и завязал на темени, поверх нахлобучил и сдвинул на затылок шапку эбоси, шнурки же от неё плотно повязал на лбу. Затем он взял меч и снова, нагнувшись, выглянул наружу. В предутреннем сумраке ещё не различить было цвета доспехов.
