Он надел две белых нижних безрукавки и широкие жёлтые шаровары, затем бледно-жёлтый кафтан, завернул вокруг ног штанины и подтянул к плечам рукава, растрёпанные с ночи волосы не расчесал, а собрал в пучок и завязал на темени, поверх нахлобучил и сдвинул на затылок шапку эбоси, шнурки же от неё плотно повязал на лбу. Затем он взял меч и снова, нагнувшись, выглянул наружу. В предутреннем сумраке ещё не различить было цвета доспехов.
Враги, сбившись в кучки, выжидали удобный миг. Он подумал, нельзя ли под покровом темноты проскользнуть между ними? Но враги явились в панцирях, с луками наготове и на конях. Они помчатся в погоню, осыпая его тучами стрел. А если его ранят легко и он умереть не успеет? Его доставят живым в Рокухару и спросят: «Где Судья Ёсицунэ?» Он ответит: «Не знаю». Тогда скажут: «Раз так, церемониться с тобой не будем», – и станут его пытать. Пока хватит сил, он будет твердить: «Не знаю!», но как только дух его от мук ослабеет, он расскажет обо всём, как было. Печально обернётся его решение отдать жизнь за господина в горах Ёсино! «И всё же надобно во что бы то ни стало бежать отсюда», – подумал он.
Он вышел на веранду срединного входа и увидел, что над нею имеется ветхая гостиная. Он мигом поднялся туда и огляделся: как во всех старых домах столицы, крыша была из хилых досок и местами дырявая, так что сочился сквозь дыры лунный свет и виднелись звёзды. Таданобу, человек крепкого сложения, упёрся обеими руками и её проломил, выскочил наверх и помчался стремглав, словно птица, вспорхнувшая с ветки. Увидев это, Ходзё Ёситоки вскричал:
– Глядите, он убегает! Стреляйте в него!
Отборных лучников он окликнул и приказал им стрелять, но слишком лёгок на ногу был для них Таданобу и успел уйти далеко за пределы полёта стрелы. Ещё только светало, улицы и переулки были забиты всевозможными телегами, оставленными на ночь, шаг коней то и дело сбивался, скакать было совсем невозможно, и враги потеряли Таданобу.
Казалось бы, что, бежавши таким манером, он мог скрыться куда угодно, однако он понимал: старший и младший Ходзё не махнут на него рукой, отдадут камакурским дружинникам приказ плотно оцепить окраины, а сами со своим отрядом обыщут каждый дом в столице. И будет весьма печально, если его загонят в угол и расстреляют какие-нибудь стражники из простолюдинов. «Пойду-ка я во дворец Хорикава, где два года обитал Судья Ёсицунэ, – решил он. – Пойду словно бы с тем, чтобы лицезреть своего господина, а там пусть случится то, что случится». И он направил стопы на Шестой проспект ко дворцу Хорикава.
Возвратившись на место, где он жил ещё в прошлом году, он увидел, что всё теперь там изменилось. Нет больше привратника. На верандах толстым слоем лежит пыль. Все раздвижные и подъёмные двери сломаны. Шторы изодраны ветрами. Раздвинув сёдзи, он заглянул в одну из комнат. Видны лишь спутанные клочья паутины. «Аварэ, в те дни было совсем не так, как ныне», – подумалось Таданобу. Даже его неустрашимая душа затуманилась печалью воспоминаний. Оглядев всё, что ему хотелось увидеть, он вошёл в приёмную залу, срезал бамбуковые шторы и распахнул дверь на веранду. Затем он уселся на пороге, обнажил и вытер рукавом меч. «Будь что будет», – сказал он себе и стал в одиночестве ждать, когда появятся две сотни всадников младшего Ходзё.
«Что мне младший Ходзё! – подумал он. – Вот если бы сам Ходзё Токимаса! Какой превосходный был бы у меня противник! В Восточных землях он тесть Камакурского Правителя, здесь в столице он наместник, глава Рокухары! Да я его просто недостоин! Прискорбно, что при встрече с таким почётным врагом мне придётся погибнуть зря, как собаке. Ах, будь у меня добрые доспехи и полный колчан! Уж я бы всласть сразился с ним напоследок, прежде чем вспороть себе живот!» И тут он вспомнил, что доспехи есть в этом доме, в этом самом дворце Хорикава!
В прошлом году тринадцатого дня месяца симоцуки они покинули столицу, чтобы отплыть на Сикоку. Ёсицунэ горестна была разлука со столицей. Он остановился на ночь в Путевом дворце Тоба у Южных Ворот и, призвавши к себе Хитатибо, спросил:
– Как ты полагаешь, кто теперь будет жить в моём дворце Хорикава?
Хитатибо ответил:
– Никто не будет там жить. Станет он обиталищем гневных духов тэмма.
– Нельзя допустить, – сказал тогда Ёсицунэ, – чтобы место, где я прожил не один год, сделалось обиталищем демонов. Говорят, что тяжёлые доспехи, если хозяин оставляет их в доме, служат охранительным талисманом и злые духи такого дома сторонятся.
Так-то и были оставлены во дворце Хорикава доспехи с узором в виде цветов вишни, белозвездный шлем, шестнадцать стрел с фазаньим оперением и грубый лук из неотделанного дерева.
«Здесь ли ещё всё это?» – подумал Таданобу, поспешно взобрался на чердак и заглянул. Шёл час Змеи, солнце сияло над горами на востоке, лучи пробивались сквозь щели, и «белые звёзды» шлема ярко сверкали под ними. Таданобу перенёс всё вниз, облачился в доспехи с набедренниками ниже колен, закинул за спину колчан, нацепил на лук тетиву и для пробы несколько раз натянул и отпустил, отчего она загудела, словно колокол в храме. Теперь оставалось только затвориться и ждать две сотни всадников Ходзё, и они тут как тут появились.
Передовой их отряд ворвался во двор, прочие остались за воротами. Ходзё Ёситоки, встав за дерево на углу площадки для игры в ножной мяч, крикнул:
– Стыдно, Таданобу! Выходи, не скрывайся! Тебе всё равно не убежать! Мой начальник – наместник Ходзё Токимаса, и говорю тебе это я – Ходзё Ёситоки! Выходи!
Услышав это, Таданобу пинком отшвырнул дверь на веранду, наложил на лук стрелу и закричал в ответ:
– Я должен кое-что тебе сказать, Ёситоки! Жаль, что все вы такие невежды в законах войны! Сражения времён Хогэн и Хэйдзи были делом между высокородными господами, такие люди могли вести себя как им вздумается, без оглядки на самого государя и государя-монаха. А ныне совсем иное. У нас с тобой будет личная схватка. Камакурский Правитель есть отпрыск императорского конюшего Ёситомо. Мой господин – тоже сын императорского конюшего. Положим, что из-за клеветы вышла между братьями размолвка, но Камакурский Правитель будет думать совсем по-другому, когда правда окажет себя. И горе тогда роду твоему!
С этими словами спрыгнул он с веранды, встал на камень под водостоком и принялся со страшной быстротой выпускать одну стрелу за другой.
Трое воинов, во главе которых гарцевал Ёситоки, рухнули замертво на месте. Двое были ранены. Остальные вместе с Ёситоки, словно листья, сорванные бурей, заметались и, толкая друг друга, устремились по восточному берегу пруда к воротам. Увидев это, стоявшие за воротами вскричали:
– Срам, господин Ёситоки! Против вас не пять и не десять всадников, а всего один человек! Поворачивайте назад!
И беглецы, развернув коней, взяли Таданобу в кольцо и двинулись на него.
Таданобу в мгновение ока расстрелял все шестнадцать стрел до единой, отбросил пустой колчан и выхватил меч. Яростно ринулся он в самую гущу врагов и принялся без остановки разить направо, налево и на все стороны. Он не разбирал, где люди, а где кони, и немало врагов порубил он тогда. Затем он встряхнул на себе панцирь и подставил себя под тучи стрел. Стрелы отборных лучников застревали в панцире, стрелы рядовых воинов отскакивали от него, но вот уже множество стрел вонзилось между пластинами, и Таданобу почувствовал себя словно в бреду.
Бежать уже было никак невозможно, и он не хотел, чтобы ему отрезали голову, когда он впадёт в беспамятство. «Время вспороть живот», – подумал он и, потрясая мечом, вскочил на веранду. Там он уселся лицом к западу, скрестивши ноги и сложив ладони, выпрямил спину и произнёс такие слова:
– Вот что я должен сказать тебе, господин Ёситоки. Жалкими дурачками показала сейчас себя вся эта твоя молодёжь из Идзу и Суруги, не ожидал я такого; но ты на время забудь о них и посмотри, как вспорет себе живот настоящий храбрец. Воин из Восточного края убивает себя в знак верности господину, из-за нежданной беды или чтобы не дать врагу отрезать голову, и пусть это будет примером для всех. Расскажешь Камакурскому Правителю, как я себя убил, передашь ему последние мои слова.
– Пусть будет так. Дайте ему вспороть живот с миром и затем возьмите голову, – сказал Ёситоки и, бросив поводья, стал смотреть.
С умиротворённой душою Таданобу громким голосом прочёл тридцать молений Амиде-Нёрай, владыке Западного Рая.
– Благие деяния мои да послужат на пользу людям, и да будет ниспослано всем нам прозренье Пути, и да увидим мы по смерти нашей Счастливую Землю!
Так закончил молитву Таданобу, а затем обнажил большой меч, единым движением взрезал завязки панциря, встал на колено, выпрямился и, взявшись за меч поудобнее, с размаху вонзил его себе под левый бок. Легко прорезал живот слева направо, извлёк меч из-под пупка, обтёр лезвие и произнёс:
