швырнул зеленый кушак, шляпу с обвисшими полями, выхватил из-за голенища нож, распорол себе живот и заорал: «Не саженью, моими кишками меряйте мои покосы!»
Ананде стало страшно, а кто-то сказал: «Что ж, можно и кишками», - пошел и потянул кишки, как простую веревку. Ананда проснулся и больше уже не смог заснуть. Успокоился только днем, когда увидел учителя живым и здоровым…
Постепенно Ананда начал привыкать к своим обязанностям, ему даже стало нравиться, что он в комиссии.
Рядом с домом Ананды стояла ветхая юрта, в которой жила старуха Борсой, одинокая, бедная, беспомощная. У нее была единственная коровенка с теленком. К осени теленок начал есть так же много, как и коровенка, известная на весь улус обжора. Старуха Борсой никогда не могла запасти сена на всю зиму.
Ананда часто думал об этой старухе, перед его глазами стоял ее покос - сухая высокая трава с колючими цветами, с черными плешинами. И корова ее тоже вспоминалась: тощая, некрасивая, она и мычит-то зимой не как другие - жалобно, точно проклинает свою горестную, голодную судьбу, выпрашивает самое малое, самое нужное для коровьей жизни - клочок сена с овчинную шапку… И Ананда решил добиться, чтобы старухе Борсой нарезали хороший покос.
Эта мысль не стала давать Ананде покоя… Старухе надо выделить покос на лучшем участке учителя Данзана Ламажапова, где самая густая, самая сочная трава. Эта мысль совсем захватила и очаровала Ананду, он даже начал сердиться, что комиссия медленно делает все, что надо.
Но вот пришли долгожданные и беспокойные дни: ранним утром члены комиссии вышли на луга с саженью, принялись мерить вдоль и поперек покосов и утугов, делая саженью огромные журавлиные шаги. Тут сразу и началось… Одни ходили за ними, не отставали ни на шаг, слезло умоляли, чтобы не трогали их утугов… Просили, угрожали, предлагали взятку. Другие требовали, чтобы им дали наделы именно на утугах богачей Данзана Ламажапова, Норбо, Галсана и Гындына. Но члены комиссии никого не слушали, никому не отвечали, словно они были глухи и немы, и неумолимо делали свое дело.
Потом комиссия долго заседала: наверно, за целый год все женщины улуса столько раз не перекраивали овчину и сермягу, сколько в те дни комиссия изрезала бумаги. В иной засушливый год столько воды по канавам не утекло, сколько чернил было истрачено…
Наконец комиссия закончила свою работу. Решение было толковым и справедливым, все бедняки получали в два, в три раза больше покосов, чем раньше.
Все это время Ананда видел перед собою двух улус-ников: учителя Данзана Ламажапова, у которого они изрезали покос, как бычью кожу на подошвы, и старую Ворсой, которая нынче впервые за свои шестьдесят два года будет косить настоящую траву и поставит не семь-восемь копен, а столько, сколько ей самой лет - шестьдесят две, никак не меньше. Ананда добился, чтобы старухе дали хороший покос, и не где-нибудь, а на зимнике Данзана Ламажапова. Так и записали: «Бальжировой Ворсой выделить четыре десятины на зимнике Данзана Ламажапова, от двух сухих сосен вниз, через левую коновязь до большой канавы, между покосами Гатыла Давбаева и Соднома Нимаева». Решение комиссии должны были объявить на собрании.
Накануне собрания приехал из Верхнеудинска Шагдыр Самбуев. Он вернулся совсем другим человеком, будто даже выше стал ростом, красивее, стройнее. Только еще более беспокойным сделался… Одет был в новый костюм, видно, бросил свои полосатые штаны, какие, может быть, одни узбеки носят. На груди у него, на красной ленточке, был приколот портрет Ленина.
В день собрания люди с утра начали собираться возле ликбеза. Всем не терпелось узнать, кому какая земля достанется. Богачи будут злиться на комиссию, на соседей, на Советскую власть, на весь белый свет… На это тоже интересно посмотреть. Ну, а беднота обрадуется!
А Данзан Ламажапов?
Ламажапов надеялся, что его утуги трогать не станут. Его с другими не сравнишь, он ведь учитель, уважаемый человек… Давно не держит батраков, никому плохого не делает, со всеми живет в дружбе, всех угощает, нищих жалеет. Всем делится, даже своими знаниями. И Данзан Ламажапов шел на собрание так же спокойно, как вечерами ходил на занятия в школу.
Из школы ликбеза был принесен стол, накрыт материалом, таким красным, как флаг над крышей школы, таким широким, как сама земля. Вокруг стола было десять стульев. На них разместились представители аймачного центра и сомонного Совета, члены комиссии. Ананда примостился сбоку на табуретке.
Пока вслух читали постановление комиссии, было тихо. Все терпели, знали, что мешать нельзя. Дети и те не шумели. А как только кончилось долгое чтение, поднялся гул. Большинство было довольно, но не все поняли, где именно отведены им покосы, не сообразили сразу, где лучше земли, где похуже, но все радовались, что теперь не будет никакого сравнения со старым.
Ананда следил за бабушкой Борсой. Стриженая, седая, маленькая, она сидела, плотно сжав губы. На ней был коричневый халат, такой же кушак. На груди висели крупные четки, а на коленях она держала короткую толстую палку. На лице у нее не было ни радости, ни огорчения. Ананда подумал, что старуха не поняла, что стала хозяйкой доброго покоса. Вот поймет и вся засияет…
Из общего гула и шума вырывались чьи-то слова:
- Я ничего не прошу… Только, уважаемые члены комиссии, верните мне хоть половину моих зимников… Я всю жизнь… Как это можно? Остальное пускай глотают, пускай давятся…
- Ничего! И проглотим, и не подавимся.
- Садись, комиссия знает, что делает. Не ты ее избирал, не тебе и учить.
Тут раздался новый голос:
- Спасибо вам… Спасибо, улусники, спасибо, комиссия… - это проговорил старый Дарижап, размазывая грязь и слезы по своему темному лицу, по седым усам.
- Не нас, Советскую власть благодарите, - отозвался председатель комиссии.
Поднялась и старая Борсой. Она ни у кого не попросила слова, смотрела куда-то мимо людей и заговорила так, словно была в чем-то виновата. Голос у нее дрожал и срывался, будто она никогда в жизни не говорила, а всегда только горько рыдала. Все ждали, что она скажет слова благодарности, никто не поверил тому, что услышал.
- Уважаемые наши нойоны, - с великим трудом выговорила старая Борсой. - Я всю жизнь прожила без чужого покоса, без чужого добра… Мне и жить-то осталось мало… Ради всех богов, не давайте мне чужого, не надо мне… Пожалейте меня, не давайте мне покоса Данзан-бабая… Зачем мне его земля? Она мне поперек горла встанет… Я за всю жизнь чужой
