Женщина потянулась, вспомнила, как недавно поймала на себе пытливый взгляд коммерческого директора.
Вот ведь интересно! Сколько лет вместе работаем, а он словно впервые увидел. Иль не замечал, иль раньше хуже была? Ну да, держалась что мышь в кафтане, из своего угла глянуть боялась. Глаз ни на кого не поднимала. Весь свет в окне — семья. О себе и не думала. А теперь вот вспомнила, одеваться начала как женщина. А то все на Кольку с Борькой тянула. И получила! Даже от сына! «Эх ты, мальчонка! Не знаешь еще, какими бывают матери! Если б услышал, никогда не назвал бы плохой. Я била? А разве без дела? Герасим чаще вступается? Сколько он живет с нами? То-то и оно! Своих он не имел. Не был бы таким! Иль я не знаю, как изводил ты учителей? Все плохими не бывают. Но суть не в том. Куда теперь приткнуть сына? Не воткни в учебу — со шпаной иль с крутыми свяжется, либо с ворами сдружится. А и пристроить с умом надо, чтоб не надрывался, но свой твердый заработок имел. Может, с нашим коммерческим директором посоветоваться? — улыбнулась сама себе. — Нет! Пусть Герасим расстарается. У него в городе много всяких знакомых. Вдвоем с Борькой они быстрее придумают. Хотя и я исподволь разузнать смогу кое-что».
Услышала, как хлопнула входная дверь, осторожные, тихие шаги в сторону кухни.
— Не греми, спит она! Давай сами поначалу все обговорим. Ведь решение серьезное. С ног на голову. Но предупреждаю загодя: жизнь и работа там не легче, чем в армейке. Привыкнуть не всякому дано. Тем более тебе — домашнему. Оно и учиться придется. Года два или три, чтоб разобраться в сути. Зато никто в твои дела не влезет! Самостоятельность полнейшая!
— А вдруг и туда из-за болезни не возьмут?
— Там даже чахоточных берут, а они через год здоровыми мужиками становятся. Знаешь, как с дедом Данилой в нашей деревне приключилось? Не слыхал? И бабка не сказывала? Как же забыла? — рассмеялся тихо и заговорил: — Я еще беспортошным был, когда его хоронить собрались. Ходил он враскорячку, словно колом просраться вздумал.
Весь обомшелый, что лешак с болота. Морда как печеная картоха. И на все дыры одним махом кашлял, случалось, что при этом портки ронял. Ну, короче, сколосилось у деда со всех сторон. Он уж и сам ничему не рад, кончины себе запросил.
— Сколько лет ему было? — перебил Борис.
— А годов немного. Дело не в возрасте. Он, бедолага, враз с войны в зону попал.
— На какой войне он был?
— Отечественную прошел. А в Прибалтике в плен взяли. Контуженого. И в концлагерь. Чуть не сдох в том Дахау. Свои достали, вернули в Россию и по приказу Сталина всех, кто был в плену, давай отправлять в зоны, вот и его назвали шпионом, диверсантом, а Данила даже выговорить тех слов не мог. Ну какой из него шпион, если мужик расписывался крестиком. Ни читать, ни писать не мог. Ну а к двадцати пяти приговорили. Сунули его на Колыму. Жене сообщили обо всем. Она поняла, что ждать ей некого, и, приглядев безногого калеку, приняла в дом хозяевать. У него, кроме одной ноги, все остальное на месте. Ну и довольна баба. А Данилу приметил начальник зоны. И пожалел мужика, не послал на трассу, в каптерке оставил, это значит на складе. Потом определил его в пекарню на зоне. А мужик ну никак не выздоравливает. На него без мата смотреть нельзя было. Думали, вот-вот помрет. Ан тут Хрущев успел реабилитировать, и наш Данила вернулся в деревню. Глянула на него баба, плюнула чуть не в бороду мужику и вернулась к своему калеке, Данилу даже в дом не пустила. Тот к властям. Те помочь ему были обязаны и не долго думая отправили в лесники, объяснив, что от него требуется. Ну, стрелять его война научила. Выживать приловчился в концлагере и в зоне. Не выжить на воле было бы грешно. Тем более что зимовье Даниле дали готовое, оружия всякого, харчей навезли. Он до зимы сам себе заготовил дров. И загодя завез муки и соли, сахару да курева. Так и остался в зиму бедовать, как сыч в лесу.
Все наши деревенские, кто видел Данилу, не верили, что до весны дотянет. Сквозь него деревья можно было посчитать. Рядом с ним даже чхнуть боялись, чтоб не рассыпался ненароком. Но неподалеку от Данилы лесничиха жила.
Ядреная озорная баба. Ей едва за сорок. И как назло мужик на войне погиб, не оставив детей. Так вот Дарья к Даниле из жалости ходить стала. Там, коль напрямки, километра три будет. То чаю лесного иль малинового варенья принесет. А он ей — свой хлеб! Ох и знатные ковриги пек. В зоне научился. Неделями тот хлеб не черствел. Так-то и повадилась Дашка. Она соседу картохи полмешка, он ей хлеб! Там и сам к ней наведался, дров подрубил. Она у него в избе приберет да постирает. За зиму вовсе снюхались. А Дарья Даниле то барсучьего, то ежиного жира в еду плеснет. Потом в баньке стали вместе париться. Так-то заявился Данила в деревню весной, а его свои не узнали.
— Почему?
— Выздоровел, помолодел. Он, сам себя в зеркале увидев, глазам не поверил. Настоящим мужиком стал. Весь выровнялся, подобрался. Перестал пердеть и кашлять. Ноги не волочил, стоял на них уверенно. И вот тогда он нам проговорился, что всю эту зиму, помимо всего, не выпускал изо рта живицу. А она многие болезни лечит. Так-то и выходился на радость Дарье и себе. Я уже здоровье терять стал, сколько людей в деревне поумирало, а дед Данила и нынче в лесниках. На охоту на перелетных ходит. Собак завел. И Дарью балует. Они даже не стареют. Как два яблока, лишь румянее становятся.
— А жена его жива?
— Вовсе скрючилась. Возьми у нее клюку, совсем ходить не сможет. Согнулась в коромысло. Ее безногий года три назад умер. Хотела она Данилу в семью свою воротить, да мужик не согласился. Рассмеялся в ответ и сказал: «Мне, мужику, на что старая кошелка? Глянь, всю юбку пропердела. Да кому нужна такая? Меня в зимовье королевна ждет! Баба из баб! Красавица! Ни на кого ее не променяю…»
— А ты был у него в зимовье?
— Конечно! Скажу честно, в деревне не густо таких домов. Сущий терем. А вокруг березы с рябинами хороводы водят. Грибов в тех местах видимо-невидимо. Рядом река. Вода в ней, что девичья слеза, прозрачна. А еще мне понравилась баня у Данилы. С крутым паром, с березовым веником да с клюквенным квасом, что может быть лучше для мужиков? Да и не видел я в наших местах больных лесников. Они сами из себя любую хворь изгонят. Потому многие в лес уходят жить и работать, чтоб сберечь главное — свое здоровье. Его лишь потерять легко. Я сам только недавно понял, почему именно в лесу люди здоровее городских и живут дольше. Истины простые, сотни раз проверенные — живущего в дружбе с природой сама природа бережет.
— А почему ты сам не пошел работать лесником? — тихо спросил Борька.
— Надоумить, подсказать было некому. А мне, как тебе в армейку, в город захотелось. Не знаю зачем. Если б не эта блажь, человеком бы стал. Нельзя мечтать о невозможном. Потому что реальное силы и здоровье отнимает. Приводит, как тебя, на мост, а меня — под мост. Впрочем, для души это одинаково больно и гибельно. К тому ж теперь мне уже поздно что-либо менять, а тебе — самое время. Хотя еще подумай, есть лучший вариант — закончи школу, а там в институт поступишь.
— Нет, хватит в пацанах канать. Я уже устал от затянувшегося детства. Пора самому себя кормить и обеспечивать.
— Борька! Если только это — сиди дома! Суть не в заработке! Учись!
— Ей-богу, меня школа умнее не сделала… А вот несчастнее — это точно.
Наталья внимательно слушала их разговор из-за перегородки, боясь обнаружить свое любопытство. Она вздрагивала от страха перед будущим сына. Ведь там, в глухомани, дикое зверье — волки, медведи, рыси. А ее мальчишка совсем беззащитный, слабый и больной. Кто ему там поможет? Кто накормит и обстирает? Чуть не плакала баба и тут же успокаивалась, улыбалась, когда Герасим предлагал Борьке учиться дальше; «Молодец мужик! Как настоящий отец за сына беспокоится. Такой не отдаст пропасть…»
Наталья еще долго слушала своих. Иногда они заглядывали в спальню и, убедившись, что женщина спит, а баба прикидывалась умело, говорили громче, уверенные, что она их не слышит.
«Нет, не стану вмешиваться покуда. Борька, как ни уговаривай, все равно поступит по-своему», — решила женщина и услышала:
— Впрочем, у тебя есть хорошая возможность присмотреться к жизни в лесу. Поезжай к Даниле недели на две. Там, в зимовье, все виднее. Одно дело разговоры, другое — на месте самому все увидеть. Там у него на участке лесозаготовка пойдет. Посмотришь, как ее делают. Если проснется что-то в душе, продолжим разговор. А коли не ляжет на сердце та жизнь — вернешься, подумаем и подыщем другое. Выбор у тебя большой!
