Я вспоминаю, как Джейкоб выплюнул слова Чарлтона Хестона, когда пристав схватил его за руку, и широко улыбаюсь.
— Он «подстраивает» для меня места совершения преступлений, — негромко признается Эмма. — Чтобы я, взглянув на улики, смогла воссоздать картину преступления. Но мне следовало развить эту тему дальше. Мы с ним никогда не говорили о том, что происходит потом. Что происходит сейчас.
— Я понимаю, что вы расстроены, но у нас будет время все выяснить. Сегодняшнее заседание — для «галочки».
Она удивленно смотрит на меня. Я, когда учился в колледже, всегда восхищался девушками, у которых на подбородке остаются следы зубной пасты или теми, которые засовывали карандаши в спутанные волосы, чтобы они не падали на лицо. Девушки, которыми я был сражен наповал, так мало заботились о своем внешнем виде, что возвращались к естественной, безыскусной красоте. Эмма Хант, вероятно, лет на десять старше меня, но до сих пор настоящая красавица.
— Сколько вам лет? — через секунду спрашивает она.
— Не думаю, что биологический возраст подходящее мерило…
— Двадцать четыре? — пытается угадать она.
— Двадцать восемь.
Она прикрывает глаза и качает головой.
— Мне было двадцать восемь уже тысячу лет назад.
— В таком случае вы отлично выглядите для своего возраста, — замечаю я.
Прищурившись, она пристально смотрит мне в глаза.
— Обещайте, — велит она, — обещайте, что вытащите моего сына отсюда!
Я киваю, и в этот момент мне хочется быть белым рыцарем, хочется иметь право сказать ей, что я знаю закон так же хорошо, как умею подковать норовистую кобылу. И я не хочу при этом выглядеть лжецом. В этот момент из-за угла выглядывает пристав.
— Мы готовы, — сообщает он.
Как бы я хотел сказать то же самое о себе!
Пустынный зал судебных заседаний выглядит совершенно по-другому. В воздухе висят пылинки, а звуки моих шагов по паркету похожи на выстрелы. Мы с Эммой подходим к первым рядам скамеек. Я усаживаю ее прямо за перилами, а сам занимаю место за столиком подсудимого.
Дежа вю.
Джейкоба вводят приставы. Он в наручниках, и я слышу, как Эмма у меня за спиной громко вздыхает, когда видит их на сыне. Но опять-таки его выводили из зала суда силой, и есть причины полагать, что он выкинет такой же фортель еще раз. Джейкоб садится рядом со мной, и наручники звякают у него на коленях. Он плотно сжимает губы — они превратились в ровную полоску, — как будто давая понять, что помнит мои инструкции.
— Встать! Суд идет! — объявляет пристав.
Я встаю и дергаю Джейкоба за рукав, чтобы он тоже поднялся.
Входит судья Каттингс. Он тяжело опускается в кресло, и его одежды надуваются, словно на ветру.
— Надеюсь, вы поговорили со своим клиентом о поведении в зале суда, господин адвокат?
— Да, Ваша честь, — отвечаю я. — Прошу прощения за этот приступ. Джейкоб аутист.
Судья хмурится.
— Вы гарантируете его адекватность?
— Да, — отвечаю я.
— Отлично. Мистер Бонд, вашему клиенту предъявляется обвинение в убийстве первой степени согласно статье 13, пункт 2301, Уголовного кодекса штата Вермонт. Есть необходимость сейчас зачитывать его права?
— Нет, Ваша честь.
Он кивает.
— В таком случае, я должен убедиться в его недееспособности, чтобы признать его невиновным.
Мгновение я медлю в нерешительности. Если судья должен убедиться в недееспособности, означает ли это, что мне тоже необходимо в этом убедиться?
— У подсудимого на данном этапе есть вопросы, требующие судебного решения, господин адвокат?
— Не думаю, Ваша честь…
— Отлично. Тогда слушание по делу назначается через две недели, в девять утра. Увидимся в суде, мистер Бонд.
Пристав покрупнее приближается к скамье обвиняемого и рывком ставит Джейкоба на ноги. Он взвизгивает, но потом вспоминает правила поведения в суде и замолкает.
— Минутку… — возражаю я. — Ваше честь, разве вы только что не разрешили нам уйти?
— Я разрешил идти вам, господин адвокат. Ваш клиент, с другой стороны, обвиняется в убийстве и будет содержаться под стражей в ожидании слушания по делу о его недееспособности по вашему же собственному требованию.
Он покидает скамью и возвращается в кулуары, а Джейкоба опять выводят из зала суда — на этот раз он молчит, — чтобы на две недели отправить в тюрьму. Я набираюсь храбрости и поворачиваюсь к Эмме Хант, чтобы признаться: только что я поступил так, как обещал не поступать.
ТЕО
Мама редко плачет. Первый раз, как я уже рассказывал, она расплакалась в библиотеке, когда истерику устроил я, а не Джейкоб. Второй раз это случилось, когда мне было десять, а Джейкобу тринадцать и ему задали на дом задание по навыкам безопасной жизнедеятельности — дополнительному предмету, который он терпеть не мог. Дело в том, что кроме него в классе учился только один ребенок-аутист. Но у того был не синдром Аспергера, он был более отсталым и на уроках большую часть времени выкладывал непрерывную цепочку из карандашей. Еще у троих был сидром Дауна либо нарушения в развитии. Поэтому на этих занятиях отводилось много времени на гигиену — элементарные вещи, которые Джейкоб уже давно усвоил, и лишь крохи — на социальные навыки. Однажды учитель велел им завести друга к следующему занятию.
— Нельзя «завести» друга, — нахмурился Джейкоб. — Нельзя подружиться с человеком по указке, как приготовить макароны с сыром, следуя инструкции на пачке.
— Тебе лишь необходимо запомнить шаги, о которых рассказывала миссис Лафо, — заметила мама. — Посмотри человеку в глаза, назови его по имени, спроси, не хочет ли он поиграть.
Даже в десять лет я понимал, что подобные «правила» обязательно закончатся тем, что тебе надерут зад, но Джейкобу этого объяснять не собирался.
Мы все трое потащились на ближайшую детскую площадку. Я сел с мамой на скамейку, а Джейкоб пошел заводить друга. Трудность заключалась еще и в том, что на площадке не было его ровесников. Самому старшему ребенку было лет десять, как и мне, он висел головой вниз на «шведской стенке». Джейкоб подошел и наклонился вбок, чтобы заглянуть ему в глаза.
— Меня зовут Джейкоб, — произнес он своим обычным голосом, к которому я-то уже привык, но посторонним он мог показаться странным — ровный, как лист алюминия, даже в тех местах, где должно звучать восклицание. — Хочешь поиграть?
Мальчик ловко спрыгнул на землю.
— Ты, это… отсталый, что ли?
Джейкоб задумался над его словами.
— Нет.
— Спешу сообщить, — сказал мальчик, — ты он и есть.
Мальчишка убежал, оставив Джейкоба одного у спортивного снаряда. Я собрался было прийти брату на выручку, но он вдруг начал медленно поворачиваться. Я не мог понять, что он делает, пока до меня не дошло: ему нравится звук сухого листа, шуршащего под обутыми в кроссовки ногами.
Джейкоб на цыпочках, намеренно наступая на листья, направился к песочнице. Там две крошки — одна белокурая, вторая рыжая с двумя косичками — «пекли» из песка пиццу.
— Вот еще одна, — сказала первая девочка и шлепнула пригоршню песка на деревянный бортик, чтобы подружка могла украсить ее пеперони из камешков и моцареллой из травы.
— Привет, я Джейкоб, — представился мой брат.
— Меня зовут Анника. Когда я вырасту, то стану единорогом, — сказала белокурая малышка.
«Косички» не отрывали глаз от ряда готовых пицц.
— Моего младшего брата стошнило в ванной, он поскользнулся и упал на задницу.
— Хотите поиграть? — спросил Джейкоб. — Мы могли бы раскапывать динозавров.
— В песочнице нет динозавров, только пицца, — возразила Анника. — Мэгги украшает пиццу сыром и колбасой, а ты можешь быть официантом.
Рядом с этими девочками Джейкоб смотрится в песочнице настоящим великаном. Какая-то женщина бросает на него сердитые взгляды, и я мог бы поспорить на пятьдесят баксов, что это мама Анники или Мэгги, которая не может понять, чего ждать от тринадцатилетнего лба, играющего рядом с ее драгоценной доченькой. Джейкоб поднимает палочку и начинает рисовать на песке скелет динозавра.
— Аллозавры имели вилочки, как и остальные хищные динозавры, — говорит он. — Совсем как у куриц.
— Вот еще одна, — возвещает Анника, плюхая кучку песка перед Мэгги.
Между ними и Джейкобом существовала хорошо заметная граница. Они играли не вместе, они играли рядом друг с другом.
В этот момент Джейкоб поднимает голову и улыбается мне. Потом кивает на девочек, как будто говоря: «Эй, смотри, я завел двух друзей».
Я смотрю на маму и тут замечаю, что она плачет. Слезы катятся по ее щекам, а она даже не пытается их вытереть. Такое впечатление, что она не понимает, что плачет.
