Ехать было не так чтоб очень далеко — не вдоль растянувшегося по речному берегу города, а как бы поперек.
Но на подступах к огородам обнаружилась ерунда — дед Ворон-то шастал туда от шоссе тропиночкой и только эту дорогу к приюту нереала знал, а если бы заехать с другой стороны — то он бы непременно заблудился: И Епископ не сказал ни слова насчет сверхъестественных способностей деда, в нужную минуту негодных к употреблению. Во-первых, не время было ссориться, а во-вторых, когда по сотне гектаров раскидано полторы тысячи халабуд в самом диковинном беспорядке, то тут, пожалуй, и магия бессильна...
Хорошо, что птенчики догадались одеться попроще. Епископу же в его элегантном костюме приходилось тяжко, и потому он шел замыкающим, предоставляя подчиненным спотыкаться и выявлять опасные места. Трость с черным набалдашником он не пускал в ход даже рискуя грохнуться — она предназначалась совсем для других дел.
— Сюда, сюда, вот туточки! — командовал дед Эфраим. — Они с девонькой заняли будку, где раньше Анна Кузьминична жила. Хорошая такая старушка, душевная, ласковая. Я к ней чай пить ходил. Варенье у нее — язык проглотишь! Хозяйка! А потом, как сил у нее не стало, совсем в город перебралась. Все забываю позвонить, спросить — как там, сын не обижает ли, невестку удалось извести? Ты куда?!
— К лягушкам, — прокомментировал Гамаюн, глядя, как зазевавшийся Сирии выдергивает ногу из канавы. — А мог и кроссовку там оставить! Во лягушкам был бы праздник! Жилплощадь типа “Найк”!
— Не галди, птенчик, — одернул его дед Эфраим. — Ваше святейшество, почти прибыли.
И показал на будку с двумя крошечными окошками, которую еще нужно было знать откуда высматривать — заплетенный несъедобным диким виноградом заборчик хорошо ее прятал от соседей.
— Что-то там тихо, — заметил Епископ. — Может, гуляют?
— Девонька — та, может, и гуляет. Я ее пару раз в такую рань встречал — несется на каблучищах к будке. А тульпа треклятая допоздна не шастает. Тьфу! Да вот же он!
Не дожидаясь приказа. Епископ с птенчиками присели и, раздвигая ветки, вытаращились на мужскую фигуру, бредущую в отдалении с пластиковым пакетом в одной руке и с лопатой — в другой.
Птенчики дружно забормотали — заговаривали глаза на ночное зрение.
— Точно — он? — спросил Епископ.
— Я тоже сразу не распознал, — признался дед Эфраим. — Мужик как мужик, а подойдешь поближе, сразу ясно — тульпа! С сильным носителем, от человека почти не отличить, но тульпа!
— Хочешь сказать, что от нее и тепло идет? — усомнился Епископ.
— И еще как идет! Инкубы — они же горячие. Но я это тепло от человечьего так же отличу, как ты, к примеру, голого мужика от голой бабы...
Тут дед Эфраим понял, что дал маху. Епископ, хотя до той поры и не имел дела с инкубами, которых оседлала тульпа, но в магии смыслил немало, ауру видел и прочие тонкости разумел. Обижать своего кормильца дед Эфраим никак не собирался. Но тот, должно, и не обратил внимания, вглядываясь в добычу.
— Если бы с ним можно было работать на расстоянии! — вздохнул Епископ.
— Наше счастье, что нельзя, — резонно возразил дед Эфраим. — А то бы этот шкодник Таирка давно свою пропажу выловил, тульпу отцепил, а инкуба ненадежнее припрятал. С ними, как я разумею, можно получить хорошие результаты только на таком расстоянии, когда возможен обмен теплом и соприкосновение полей, я бы даже выразился — взаимоналожение, при котором инкуб сперва по неразумию пытается использовать вторгшееся поле как донора и открывает канал.
— Ого... — прошептал Алконост, не ожидавший от деда с его деревенскими манерами таких тонкостей.
— Между прочим, даже Таирка бы не заклял инкуба, если бы не прихватил его, подлеца, на горячем, — завершил дед Эфраим свой научный тезис. — На бабе, то есть. Ну, что, приступим, благословясь? Вот и тросточка!
Епископу не очень-то хотелось вылезать из кустов и браться за работу. Заклинание Таира, переданное ему Серсидом, конечно же, должно было сработать — но Епископ предпочел бы опробовать его без зрителей.
Однако и отступать было некуда — за тем и шли на огороды, чтобы раз и навсегда покончить с блужданиями бестолковой тульпы, таскающей свое драгоценное содержимое леший знает где, а инкуба прибрать к рукам.
Епископ взял трость на манер шпаги, выбрался из кустов и пошел навстречу тому высокому плечистому мужику с мешком и лопатой, которого опознал дед Эфраим Ворон.
Он остановился прямо перед этим мужиком, ощущая тепло, но, к ужасу своему, не ощущая разницы между теплом человека и инкуба.
— Закурить, что ли? — грозно спросил мужик. Епископ уже дочерчивал тростью по земле треугольник проявления. Его можно было создавать лишь на растущей луне, а наиболее удачным он получался в пятый или седьмой лунный день, да еще в среду. Новолуние миновало неделю назад, так что шансы у Епископа были неплохие, невзирая на четверг.
— Анафаксетон, — прошептал он, мысленно выкладывая незримые буквы по левой стороне треугольника. И тростью начертал крест, но не обычный, а косой и снизу вверх.
Мужик озадаченно уставился на эти действия.
— Ну, ты, родной, крыша что ли съехала? — неуверенно осведомился он.
— Вато, ова, наде, аминь, — сказал на это Епископ и вдруг ощутил присутствие силы, словно проснувшейся где-то вдалеке и открывшей глаза. После чего он кинул на правую сторону треугольника еще одно великолепное слово: Тетраграмматон. И, перекрестив его, быстро произнес:
— Глогол, ода, сафи, аминь.
Сила там, в непостижимой дали, шевельнулась и стала стягиваться к единой точке — как если бы на ровном месте вдруг принялась расти островершинная гора. Откуда-то снизу она прикоснулась к пока еще запертому треугольнику.
Осталось сделать только основание — и сила, исходящая из треугольника, будет готова влиться в четкую форму заклинания, составленного мальчишкой Таиром!
— Я те покажу аминь! — и ошалевший мужик, бросив пакет, замахнулся на Епископа лопатой.
Это была не магическая, а вполне конкретная лопата, и Епископ шарахнулся от нее с удивительной для кабинетного деятеля ловкостью. При этом он невольно вскинул вверх трость, как бы собираясь отбить лопату.
Первым сообразил, что дело неладна, птенчик Гамаюн. Он возник над кустами, как будто им выстрелили из рогатки.
— Слева заходи! — заорал дед Эфраим. — К забору его прижимай!
Ну что же, проблему можно было решить и так — зажать оседланного тульпой инкуба в угол и там уж заново начертать треугольник проявления. Тогда монстру будет уже не отвертеться, подумал Епископ, а что дед Эфраим станет костерить его за медлительность, так это — первые двадцать секунд. На двадцать первой буйный дед вспомнит, из чьих рук хлеб ест, и сразу пойдет на попятный.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
