Ну что же, проблему можно было решить и так — зажать оседланного тульпой инкуба в угол и там уж заново начертать треугольник проявления. Тогда монстру будет уже не отвертеться, подумал Епископ, а что дед Эфраим станет костерить его за медлительность, так это — первые двадцать секунд. На двадцать первой буйный дед вспомнит, из чьих рук хлеб ест, и сразу пойдет на попятный.
Все бы так и получилось, если бы не лопата. Этим сельскохозяйственным орудием оседланный тульпой инкуб действовал, как алебардой, и даже так, как ею действовал в веке примерно шестнадцатом дикий ландскнехт с двадцатилетним стажем.
Он плашмя треснул лопастью по башке Гамаюну, тут же развернулся и сбоку, из-под локтя, ткнул палкой в пузо налетевшего Алконоста. После чего, лупя, как дрыном, прошиб оборону ошалевшего Сирина — и был таков.
— Чего смотрите! Сволочи, дармоеды! — заорал дед Эфраим. — За ним!
— Ни фига себе... — отозвался сидящий на земле Гамаюн, ощупывая голову.
— Вставай, птенчик, вставай! — дед Эфраим, подбежав, стал тыкать его коленкой в богатырское плечико. — Чего расселся?..
— Тихо, Эфраим... — сказал Епископ. — Это не просто тульпа и не просто инкуб. Арифметику знаете?
— Ну? — спросил Сирин.
— Десять плюс десять?
— Ну, двадцать, — тут Сирин и дед Эфраим переглянулись. Для того, чтобы в такую минуту заниматься арифметикой, нужно было спятить окончательно.
— А десять помножить на десять?
— Ну, сто...
— Этот идиот Серсид каким-то непостижимым образом не сложил тульпу с инкубом, а пе-ре-мно-жил их! Теперь — ясно?! — заорал Епископ. — Он создал существо, с которым так просто не справиться! Видели?
— Сложно, но можно, — перебил его дед Эфраим. — Сейчас приведем птенчиков в порядок, наложим на всех обереги, каждый-каждый, сволочи! — выстроит себе треугольник проявления! Лодыри, дармоеды! Каждый-каждый! — введет себя в транс! Далеко эта тварь не уйдет!
Маленький дедок раскомандовался почище Наполеона Бонапарта. Но и действовать начал раньше всех — опустился на колени рядом со свернувшимся в шиш Алконостом, наложил ему руки на голову и принялся гнать волны расслабляющего тепла к пострадавшему от лопаты брюшному прессу.
Епископ подошел к Гамаюну.
— Кожу не рассек?
— Нет. Но искры из глаз посыпались, — честно признался тот. — Я даже на ноги встать боюсь — вдруг заносить начнет?
Епископ потрогал птенчикову башку.
— Жить будешь. Почему на себя оберега не поставил?
— Дурак потому что, — отозвался за Гамаюна дед Эфраим. — Ну, живо, живо, живо! Уйдет этот идол за шоссейку — не поймаем!
Действительно — трудно было бы брать беглеца в оборот среди многоэтажных и еще не угомонившихся на ночь домов, свидетели начнут мешать советами, подумал Епископ. Он бы охотно убрался сейчас с огородов домой — но был над ним некто, не только дававший советы, а проверявший, как выполняются приказы. Этот некто уже дважды напоминал об инкубе. Приходилось, увы, продолжать погоню...
— Алконост, Гамаюн — за нереалом! — приказал Епископ. — Сирин — к машине! Эфраим, куда этот сукин сын понесся? Где он должен вынырнуть на шоссе?
— Там! — дед ткнул пальцем во мрак.
— Где — там? Примета есть?
— Ну, остановка? Автозаправка? — подсказал Сирин, уже готовый стартовать.
— Клен!
— Тьфу! — Епископ, человек городской, сильно сомневался, что кто-то из птенчиков отличит впотьмах клен от ясеня. Впрочем, и при дневном свете — тоже.
— И фонарь рядом, — не слишком уверенно добавил дед.
Фонарный столб и дерево — это уже было кое-что.
— Понял, убоище? — спросил Епископ Сирина с таким видом, как будто сам знал это место с младенчества.
— А чего не понять!
— Подгони туда тачку!
Оставшись наедине с дедом Вороном, Епископ вздохнул. — Нечего охать! — одернул его дед. — Живо, живо, живо!
Зашвырнув в кусты клетчатую сумку, он отнял у начальства трость и, вцепившись в епископский локоть, поволок своего кормильца темной тропинкой, ворча и матерясь самым заковыристым образом.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЧТО БЫВАЕТ, КОГДА ОПРОМЕТЧИВО ВЕЗЕШЬ В ГОСТИ К ОТСТАВНОМУ ДЕКАНУ СЛЕДОВАТЕЛЯ УГРОЗЫСКА
Васька метался, как проклятый, но и Башарин, и нереал как сквозь землю провалились. Кроме всего прочего, башаринская жена осознала, что потеряла не мужа, но сущего ангела, и осаждала Ваську, требуя вернуть своего красавца живым, целым и невредимым.
Окончательно разочаровавшись в магах и видеть их не желая, Вася домогался информации по инкубам, суккубам, тульпам и двойникам у нашего бывшего декана Георгия Никаноровича. Тому надоело давать консультации по телефону, и он пригласил следователя в гости.
Я же потребовался по технической причине. Во-первых, я знал, где живет декан, а живет он, кстати, в таком микрорайоне, что без карты с параллелями и меридианами пропадешь. Идешь, считаешь дома — шесть, восемь, десять, и вдруг — сорок семь, сорок пять, сорок три! Оказывается, улица свернула направо, сделала там крюк и вернулась обратно, а ты при этом оказался на нечетной стороне. Другая прелесть в том, что домов за шесть десятков, а свернувшаяся клубком улица — одна. Во-вторых, я подрядился сделать большой материал с выставки старинных книг и, желая блеснуть гравюрами восемнадцатого века в качестве иллюстраций, выклянчил в конторе дигиталку. На один день! Конечно же, я проболтался Ваське, а тот сообразил, что проще снять страницу с текстом на дигиталку и потом сделать распечатку, чем тратить время, свое и деканское, на конспектирование.
Но оказалось, что мы зря ее с собой тащили. Ничего ценного Георгий Никанорович сообщить не смог.
И мы, хорошо осознавая, что время позднее, решили не тратить полчаса на ожидание общественного транспорта, а взять вскладчину такси. В микрорайоне они появлялись постоянно, нужно было только выйти на шоссе.
Мы и вышли.
По ту сторону были уже огороды. Мы стояли неподалеку от бездействующего фонаря, а прямо перед нами, если перебежать шоссе, торчал фонарь, единственный на километр, где горела длинная голубая лампа.
На обочине шоссе под рабочим фонарем вдруг объявился человек — крепкий, плечистый, озирающийся, и с лопатой. Лопату он держал так, будто собирался немедленно треснуть ею по лбу незримого врага. Он возник на свету и сделался виден так отчетливо — хоть снимай его без вспышки!
Где-то я видел этого голубоватого человека...
— Васька... — прошептал я. — Гляди!.. Это же — он!
— Кто?
— Нереал!..
— Ты уверен? — и по Васькиному голосу, и по глазам я понял, что говорить этого не следовало. И лучше бы мне было затолкать себе в рот собственный кулак, чем признаться, что я узнал в мужике того безумца, который штурмовал редакцию “Отчего дома”. Лучше бы казенную дигиталку сожрать!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
