темно-русый, и седина, какая уже есть, пока еще совсем не заметна. А вот у Виталика шевелюра темная, почти черная, вьющаяся – он в маму, – но он тоже не седеет, хотя ему за сорок и уже полагалось бы. И кожа у него по-прежнему гладкая, и движения остались грациозными и непринужденными. Таких, как он, в любом возрасте называют дамскими любимчиками, а Виталик еще из своей лучшей поры не вышел. Только с годами избавился от некоторых простецких замашек и приобрел лоск, которого у него раньше не было.
Лет десять назад его визит меня не удивил бы, в какое бы время суток он ни состоялся. Мы любили попить пива с раками или посидеть за виски – когда в компании наших жен, а когда и без них, вдвоем. Сейчас приход Виталика меня насторожил. С чего бы это? Не слишком часто в последнее время он меня навещал просто так, без повода. Оказалось, повод был.
– Слушай, братишка, а ты помнишь, несколько лет назад у нас был пистолетик? Ты его спрятал в подвале тогда, если я не ошибаюсь. Или нет?
– Я прекрасно помню пистолетик, – осклабился я. – Что это ты вдруг его вспомнил ни с того ни с сего?
– Ну как это ни с того ни с сего? Мальчика Наташиного застрелили. Причем из пистолета Макарова, той же марки. Просто я подумал, что опасно держать машинку в доме.
– А раньше не боялся? Я же говорил и тебе, и Рите, что от него надо избавиться, зачем вам надо было, чтобы он дома лежал?
– Честно говоря, не знаю, – пожал плечами брат, – я даже не понимаю, что мною руководило, когда я припер его в дом. Просто попросили.
– Ну а тот, кто попросил? Где он теперь?
– Теперь? Ну… хм… там, где долго еще не спросишь, еще года два-три. Скажи, Джексон, а где это чудо-машинка теперь?
– А почему ты спрашиваешь? И откуда ты знаешь, из какого пистолета убили Алекса?
– Боже упаси! Откуда я могу это знать? Отношения СМИ и пресс-служб правоохранительных органов давно уже не те, что были лет пятнадцать назад. Даже не рядом. Это раньше мы вместе выпивали, делились всякими подробностями, на рейды ездили… А сейчас все строго. Там сидит мадам при нормальных погонах, и мимо нее ничто не проскочит. Нет, нереально что-то узнать, я уже об этом думал.
– Так откуда же тебе известно, что Алекса застрелили именно из «ПМ»?
– Про то, что застрелили, менты же сами вчера и сказали, вроде никакого секрета. А про «ПМ» подслушал. Кто говорил, не видел, их там несколько человек было. Поэтому я и спросил: где наша пукалка? Мало ли что? Вдруг Наташка его вытащила из сейфа и того…
– Пукалки нет, – оборвал я полет фантазии моего брата, – пропала. Не спрашивай, я не знаю, где она. Ее просто нет. И кто мог ее взять, не имею ни малейшего представления. Может, ты? Нет, не брал?
Насколько застыл мой Виталик? На минуту? Или всего на пятнадцать секунд? Не знаю, но он застыл. А когда отошел, заморгал глазами, задвигал челюстями, как будто это могло что-то изменить в ходе вещей.
– Хрен с ним, потом разберемся, – сказал он, – я аж испугался, когда ты спросил. Ладно, давай еще по одной, и я пойду.
– Ну это если будет кому и с чем разбираться, – невесело заметил я. – Скорее всего, разберутся без нашего участия. Ладно, братишка, давай просто выпьем…
– Ты говоришь загадками… Ты знаешь что-то такое, что мне неизвестно?
– Из нас двоих филолог ты, – ответил я, – поэтому нет смысла препираться, иначе я ответил бы: откуда мне знать, что именно известно тебе, чтобы ответить, не известно ли мне больше.
Виталик поднес ко рту свой стаканчик, опрокинул его, и, бросив на прощание: «Ладно, пока», вышел из моего кабинета. Я не пошел его провожать. И Мона не сдвинулась с места.
Глава 4
– Итак, Евгений Петрович, теперь мы можем приступить непосредственно к ответам на вопросы, которые нас интересуют.
Молодой следователь, который при нашей первой встрече показался мне слишком уж лощеным для такой профессии (хотя откуда мне знать, каким должны быть следователи, если я ни разу с ними не общался?), при дневном свете и в утреннее время выглядел еще более тщательно ухоженным. Не будь на нем формы, я бы охарактеризовал его как молодого метросексуала – надушенного, с бритыми височками и идеальным маникюром. Все это было при нем, не хватало только соответствующего прикида и протяжных гласных… На самом деле я просто стал старым брюзгой, который хочет представить в невыгодном свете молодого человека, который тщательно следит за собой. И когда это было недостатком? Разве мне больше понравились бы обкусанные ногти и стойкий перегар, который нельзя выветрить через открытую форточку?
Меня вызвали на третий день после обнаружения трупа Алекса в парке. За это время Наташа так и не захотела поговорить со мной и задать мне тот вопрос, который – точно знаю – интересовал ее больше всего. Она избегала меня, а сам я не стал проявлять инициативу, потому что никакой пригодной версии у меня не было, любая ложь выглядела бы из рук вон плохо, а говорить правду я пока не хотел. Время еще не пришло.
Следователь, которого, как теперь выяснилось, звали очень красиво – Артур Анатольевич Андрейчук, записал мои данные в бланк допроса, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний и поднял на меня ясные голубые глаза.
– Если не возражаете, Евгений Петрович, мы начнем издалека. Из вашего прошлого, – начал он, – мне кажется, так будет логичнее. Вам была знакома женщина по имени Алина Кински? Или вернее, Алина Дюжева, если иметь в виду ее девичью фамилию.
– Нет, фамилию Дюжева я слышу впервые, – уверенно ответил я.
Мне показалось, что следователь даже обрадовался такому ответу, во всяком случае, он не смог скрыть едва заметную улыбку, тронувшую уголки его красиво очерченных губ. Ну не удача ли – подловить допрашиваемого на первом же вопросе?
Он достал из папочки фотографию Али.
– Вы хотите сказать, что никогда не встречали эту женщину? – спросил он.
– Встречал. Даже был близко с ней знаком, – спокойно ответил я, – но только я не знал, какая у нее фамилия.
– Но вы же встречались?
– Да.
– И никогда не интересовались ее фамилией?
– Не было нужды, – пожал плечами я, – мы тесно общались, но паспортные данные друг у друга не спрашивали. Возраст был такой, знаете ли… Другие у нас были интересы.
– И какие же?
– Мы вместе занимались в
