Дочитав последнюю строку, бледный Заволоцкий осторожно поднял глаза на Стешку. Но, к его великому изумлению и негодованию, цыганка не удостоила его даже взглядом. Она с открытым ртом смотрела через его плечо.
Недоумевая, студент обвёл глазами цыган и увидел, что все они как один уставились на что-то за его спиной. Заволоцкий обернулся.
В дверях залы стояла Настя. Даже в полумраке залы было заметно, как сильно она похудела. С осунувшегося лица лихорадочно блестели запавшие глаза. Под резко обозначившимися скулами лежали тени. Небрежно заплетённые косы, как растрёпанные смолёные верёвки, висели до колен.
Настя молчала. Молчали и цыгане. Звенящую тишину внезапно разорвал гулкий звук: это упала с колен Ильи на пол гитара.
– Осторожнее, чёрт… - машинально сказал Митро. И, опомнившись, кинулся к сестре: - Настька! Дэвла! Ну… как ты? Как ты, девочка? Ты… зачем встала-то?
– Добрый вечер всем, - тихо произнесла Настя. Слабо улыбнулась. Под ошеломлёнными взглядами цыган подошла к Заволоцкому:
– Владислав Чеславович, вы это свои стихи читали? Что за прелесть… Помоему, куда лучше, чем раньше.
– Настасья Яковлевна… - растерянный Заволоцкий взял её за руку, коснулся губами запястья. - Как вы себя чувствуете?
– Хорошо… Хорошо. Это наши дурни вас напугали? - Настя снова улыбнулась. - Я давно уж и не больна, всё прошло. Ой, да гостей-то много!
Никита Аркадьич, и вы, барин, - здравствуйте. Давно что-то не захаживали. К маменьке ездили или экзаменья сдавали?
– Чёрт возьми, как я рад вас видеть! - смущённо проворчал Рыбников, поднимаясь и беря Настю за обе руки, утонувшие в его огромных ладонях до самого локтя. - Как ваше драгоценнейшее? Вы изрядно перепугали всю Живодёрскую общественность. Помилуйте, разве можно так себя вести?
– Да уж простите меня, дуру, - в тон ему повинилась Настя, присаживаясь на диван. - В самом деле - распустилась… А какие стихи-то чудесные, Владислав Чеславович! Особенно вот это - про глубину речную… Давайте из этих стихов новый романс сделаем!
Бледный от счастья Заволоцкий теребил в пальцах край сюртука и бормотал, что ради бесценнейшей Настасьи Яковлевны он готов не только романс, но и кабацкую песню сотворить из собственного опуса. Стешка сидела надутая. Цыгане взволнованно переглядывались. На лице Митро появилась недоверчивая улыбка. Илья, сидящий на полу, жадно, во все глаза смотрел на Настю.
Вот уже месяц, как он не видел её. Месяц - с того самого проклятого вечера, когда у ворот княжеского особняка отказался от своего слова. Слышал, конечно, о ней - от Варьки, от забегавших в дом цыган, знал, что больна.
Иногда настоящий смертный ужас подкатывал к горлу - вдруг помрёт… Илья заходил в церковь на углу, до рези в глазах смотрел в тёмные, неласковые лики святых, пробовал молиться - не выходило, неумелые просьбы застревали в горле. А потом, ночами, чуть не выл, вспоминая - по кому сохнет, из-за кого умирает Настька. Ведь любила же князя, проклятая! Любила, дрянь, любила, потаскуха, любила, подстилка барская, любила… Так любила, что не боялась ни отца, ни хора, сама, средь бела дня ходила к нему… Если б он, Илья, раньше знал про то - шагу бы к ней не сделал. И тут к горлу подступала нестерпимо горькая, до слёз, обида. За что же Настька так обошлась с ним? Он ведь не просил… Не бегал за ней, не докучал, ничего не хотел, душу не мотал всякой любовной чепухой… Зачем же обманывать было, клясться, что любит, что согласна уехать с ним? Неужто просто хотела позабавиться? При мысли об этом темнело в глазах, Илья до боли вжимался лицом в подушку, шептал самые страшные ругательства, какие только знал… А перед глазами, хоть режься, стояло бледное лицо с мокрыми от слёз глазами, растрёпанные косы, дрожащие губы… Он вставал, крестился, пил воду в сенях. Помогало, успокаивался. Ненадолго.
Сколько раз Илья представлял себе их встречу. Сколько раз уверял себя, что в сторону её не повернётся, не взглянет даже, уйдёт, как только увидит…
И вот - сидит и смотрит, как дурак, во все глаза! А она, проклятая… Как будто его тут нет вовсе. Сидит и разговаривает с Рыбниковым, и манит к себе Митро с гитарой, и смеётся над Стешкиными глупостями, и… и как будто не было ничего.
Цыгане, смеясь и подталкивая друг друга, сгрудились возле рояля, за который важно уселся Рыбников:
– Послушайте, Настасья Яковлевна! - он рассыпал по клавишам арпеджио, взял аккорд, вполголоса запел: - "Как хо-о-очется хоть раз, последний раз поверить…" Так?
– Да нет, Никита Аркадьич. Мне по-иному слышится… - Настя облокотилась на рояль, тихо напела: - "Любовь нельзя понять, любо-овь нельзя измерить…" Выше, понимаете? Тогда за самое сердце берёт.
– Любопытственный термин… - буркнул Рыбников, беря мощное фермато. – Но что-то гениальное в этом есть… Эй, Заволоцкий! Автора на сцену! Хватит краснеть, дуй сюда! Как, по-твоему, будет ли сдиезированный соль-минор должным образом "забирать за сердце"? "Любо-о-о-овь нельзя понять…"
– Боже правый, да не так! - раздосадованно сказала Настя. - Митро, поди сюда! Ну, ты-то понимаешь, что я хочу? Играй!
По лицу Митро было отчётливо видно, что он понимает ещё меньше Рыбникова, но готов играть что угодно - лишь бы Настя не загрустила снова.
Перехватив гриф гитары, он наугад взял несколько аккордов, и, к изумлению всех присутствующих, Настя радостно воскликнула:
– Да, так! Ещё! Играй ещё!
Вскоре и самовар, и пряники были забыты. Молодые цыгане, усевшись возле рояля, жадно следили за схваткой Рыбникова, Митро и Насти. Мелодию для новоиспечённого романса подобрали довольно быстро, спели несколько раз под одобрительное покряхтывание присутствующих. Стешка уже сорвалась было звать Якова Васильевича на прослушивание, но Настя снова забеспокоилась:
– Нет… Опять не то что-то… Владислав Чеславыч! Господин сочинитель!
Нельзя ли ещё строчечку? Сюда бы припев хорошо, просто сам просится!
– Но… как же? - растерялся Заволоцкий. - Матка боска, не слишком ли будет длинно?
– А вы ещё что-нибудь про глубь речную. Это самое красивое, - серьёзно сказала Настя. Свечи тронули оранжевым отсветом её лицо, заблестели в глазах. Она стояла в двух шагах от Ильи, и на какой-то миг ему даже показалось - вот-вот взглянет… Но она не обернулась. Выжидательно смотрела на смущённого студента: - Пожалуйста, Владислав Чеславыч! У меня уж и первая строчка есть! Что, если так: "Пусть эта глубь - безмолвная…"
– Пусть эта даль - туманная… - неуверенно продолжил Рыбников из-за рояля, и Настя восхищённо закивала. Вдвоём они уставились на Заволоцкого, который, нахмурившись и раскачиваясь на пятках, напряжённо думал.
Цыгане боялись и рот открыть и лишь заворожённо следили за качанием "господина сочинителя", сопровождающимся невнятным бормотанием:
– Размер совсем другой… Меняется рифма… С женской на мужскую… Чёрт знает что… "Пусть эта глубь - безмолвная… Пусть эта даль - туманная…" Хорошо, чёрт возьми! - он перестал качаться, обвёл цыган загоревшимися глазами. - Настасья Яковлевна, а что, если так - "сегодня нитью тонкою связала нас судьба"?
– Правильно! - хором закричали Рыбников и Настя. - А дальше?
– Твои глаза бездонные… - подсказал, усмехнувшись, Митро.
– Твои стихи бездарные… - буркнул в рифму Рыбников, но на шутника гневно обрушились всей компанией, и он, замахав руками, завопил: - Отстаньте, вражьи дети! Дальше вам любой раёшник сложит! Твои глаза бездонные – и губы твои алые! И руки твои белые! И грудь твоя безмерная… прощенья просим у дам-с… Ну же, Заволоцкий! Кто из нас, в конце концов, пиит?
"Пиит" наконец добился внимания, перекричав поднявшийся в комнате хохот. Он заявил, что если некоторые варвары и неучи закроют рот, то он прочтёт почти сложившийся в голове вариант припева.
Настя отчаянно замахала руками на цыган, и стало тихо. Заволоцкий, запинаясь, прочел:
Пусть эта глубь - безмолвная, пусть эта даль — туманная,Сегодня нитью тонкою связала нас судьба!Твои глаза бездонные, слова твои обманныеИ эти песни звонкие…
Заволоцкий запнулся, виновато пожал плечами. Цыгане все как один подались к нему, чувствуя - рождается что-то небывалое. Настя сжала ладони, как на молитве. Рыбников сморщился, словно от сильнейшей боли, застонал:
– Ну давай же, Владька! Давай, сукин сын! Сущий пустяк остался! "Твои глаза бездонные, слова твои обманные и эти песни звонкие…"
– Свели меня с ума… - вдруг раздалось с пола.
Тишина. Чье-то тихое "ах…"
– Не сгодится так? - хрипло спросил Илья.
Вокруг молчали. Илья видел два десятка ошеломлённых взглядов, буравящих его. Ещё месяц назад он сквозь землю бы провалился от такого внимания к своей персоне. А сейчас видел лишь чёрные, лихорадочно блестящие глаза Насти. Впервые за вечер она повернулась к нему.
