— И что же? — спросил я.
— Действительно ли Хамис, пройдя указанную церемонию, увидел Изиду, и не было ли явление богини плодом его воображения!
Все вновь замолчали. Затем -
— Друг мой, — сказал Морис Клау, — у меня есть дочь, которую назвал я Изидой. Почему я назвал ее так? Знайте же, мистер Брирли, что имя это имеет мистическое и возвышенное значение. Но скажу вам — я счастлив, что дочери моей Изиды здесь нет! Мистер Брирли — берегитесь! Берегитесь, говорю я: вы играете с горящим огнем; друг мой — берегитесь!
Его слова произвели на нас глубокое впечатление; словно омут, они скрывали нечто зловещее, что нельзя было разглядеть на поверхности.
Фэйрбенк пристально поглядел на Брирли.
— Верно ли я понимаю, — тихим голосом заговорил он, — что вы готовы признать истинность видения Хамиса?
— Безусловно! — с уверенностью отвечал Брирли.
— И вы готовы также признать наличие сущности, именуемой Изидой?
— Я готов признать существование чего угодно, пока не будет доказано, что оно не существует!
— Если вы признаете вероятность существования Изиды, чем она или оно, по вашим предположениям, является?
— Вопрос не в предположениях, а в научном исследовании!
Доктор искоса глянул на Айлсу Брирли, чье прелестное личико отражало тревогу за брата.
— И это расследование — каким образом вы намереваетесь его провести?
— В обстановке, наиболее приближенной к той, что описана в папирусе, — воодушевляясь все больше, ответил Брирли. — Я проведу церемонию слово в слово, так, как описал ее Хамис!
В его глазах сиял еле сдерживаемый восторг. Мы, четверо слушателей, молча смотрели на него; и вновь доктор нарушил молчание.
— Вы говорите, что во время церемонии звучат слова?
— Первая ее часть включает длинную молитвенную песнь.
— Но ведь древнеегипетский, в качестве разговорного языка, давно мертв?
— Точное произношение утрачено, спору нет; однако многие умеют говорить на этом языке, в том числе и я.
— И я, — мрачно загромыхал Морис Клау. — Но необходимая обстановка? А, друг мой?
— Вот уже год я разыскиваю предметы, упомянутые в папирусе. Теперь моя коллекция полна. Кое–что я сам изготовил из описанных Хамисом материалов. В ряде случаев материалы эти было крайне трудно раздобыть. Но мне удалось целиком воссоздать храм Изиды! Точнее, орудие инициации Хамиса — маленькую камеру, которую он описывает сжато и детально. Моя реконструкция завершена; поэтому я и просил вас встретиться со мною этим вечером.
— Сколько времени вы потратили на свои исследования? — спросил Фэйрбенк.
Он задал вопрос тоном врача, расспрашивающего пациента о симптомах болезни; Брирли тотчас распознал этот тон и буквально взорвался от негодования.
— Фэйрбенк, — хрипло проговорил ученый, — мне кажется, вы считаете меня сумасшедшим!
Его бледное, исхудалое лицо, длинные, растрепанные светлые волосы и гневный взгляд, устремленный на собеседника, и в самом деле навевали мысли о желтом доме.
— Право, старина, что за странная идея! — успокоил его доктор. — Признаюсь, мой вопрос был вызван профессиональными соображениями: я подумал, что ваши труды отняли у вас слишком много сил. Вы последний человек на свете, которого я мог бы заподозрить в сумасшествии, Брирли, но за нервы ваши я не поручусь, если вы не бросите на время свои занятия.
Брирли улыбнулся и снова беспечно помахал рукой.
— Прошу прощения, Фэйрбенк, — сказал он. — Обычному человеку мои идеи и впрямь могут показаться фантастическими. Полагаю, это и делает меня таким раздражительным.
— Вы чересчур надеетесь на результаты того, что в лучшем случае является гипотетическим предположением, Брирли. Перевод манускрипта сам по себе — немалое достижение. На вашем месте я предоставил бы оккультные материи разного рода обществам духовидцев. «Сапожник, не суда…», знаете ли[47].
— Я слишком далеко зашел, — возразил Брирли. — Нужно довести дело до конца.
— Вы слишком многое поставили на карту, — строго произнес доктор. — Обещайте мне, что если ваш последний эксперимент ничего не даст, вы откажетесь от дальнейших исследований.
Брирли задумался.
— Вы вправду считаете, что я чересчур увлекся?
— Конечно, — был ответ. — Отдохните месяц–другой.
— Это невозможно.
— Почему же?
— Церемония должна состояться в первую ночь месяца Паи- ни, десятого месяца священного года Сотис[48]. Он соответствует апрелю юлианского календаря.
— Да, — громыхнул Морис Клау, — нынешняя ночь!
— Ну как же! — воскликнул я. — Разумеется! Вы хотите сказать, Брирли, что собираетесь провести свой эксперимент прямо сейчас?
— Именно так, — последовал спокойный ответ. — Я пригласил вас всех, и в особенности мистера Мориса Клау, с тем, чтобы провести его в присутствии компетентных свидетелей.
Морис Клау покачал массивной головой и принялся многозначительно пощипывать свою реденькую, бесцветную бородку. Слова Брирли застали нас всех врасплох; у меня мелькнула мысль, что первое апреля — самая подходящая дата для подобного предприятия[49]. Говоря по правде, я начинал серьезно сомневаться в здравом рассудке Брирли.
— Слугам я дал выходной, — сказал ученый. — Они отправились в театр; никто не сможет прервать эксперимент.
Его лихорадочный энтузиазм оказался заразителен и странным образом начинал оказывать свое воздействие и на меня.
— Поднимемся наверх, — продолжал он. — Там я объясню, что следует делать.
Морис Клау увлажнил свой лоб вербеной.
II
Доктор Фэйрбенк!
Фэйрбенк вздрогнул и остановился, ощутив на руке прикосновение женской ладони. Айлса Брирли отстала от брата и теперь стояла перед нами. В густой тени коридора едва различалась ее фигурка, и лишь один заблудший луч высвечивал чистый овал ее лица и золотил белокурые локоны.
Ей нужна была помощь, поддержка. Я и раньше читал это в ее глазах. Уголки ее прелестного рта горестно опустились, и я ощутил в сердце жалость.
— Доктор Фэйрбенк! Я весь вечер хотела вас спросить — вы думаете, что он... — Она не смогла выговорить страшные слова и отвернулась, кусая губы.
— Мисс Брирли, я положительно опасаюсь, что у вашего брата в любую минуту может случиться нервное расстройство, — ответил доктор. — Он отдал все силы своего ума этому исследованию и намеренно создал вокруг себя болезненную атмосферу.
Айлса Брирли с тревогой посмотрела на него.
— И мы позволим ему продолжать?
— Боюсь, что любая попытка остановить его будет иметь самые разрушительные последствия, учитывая его состояние.
— Но…
Она явно хотела сказать что–то еще.
— Но, помимо всего прочего, — она внезапно и чуть ли не инстинктивно повернулась к Морису Клау, — мистер Клау — правильно ли — проводить такую церемонию?
Он взглянул на нее сквозь стекла пенсне.
— В каком смысле «правильно», дорогая мисс Брирли?
— В том — я хотела сказать — что это идолопоклонство, не так ли?
Ее слова поразили меня. Подобное соображение раньше не приходило мне в голову.
— Вероятно, вы гораздо лучше нас осведомлены о природе данной церемонии, мисс Брирли, — сказал Фэйрбенк. — Вы хотите сказать, что речь идет о поклонении Изиде?
— Он всегда избегал прямого ответа, когда я его об этом спрашивала, — ответила она. — Надо полагать, так оно и есть. Перевод манускрипта я никогда не читала. Уже почти год, как он придумал для себя самую невероятную диету! С тех пор, как мастера закончили работу, никто не входил в камеру, которую он соорудил рядом со своим кабинетом; он проводит там долгие часы каждый день — и каждую ночь!
С каждым словом ее тревога становилась все явственней.
— Вы ведь заметили, что за обедом он ничего не ел, и решили, скорее всего, что он попросту кабинетный ученый с чудаковатыми привычками? Уверяю вас, здесь кроется большее! Зачем он отослал из дома слуг? Ах, доктор Фэйрбенк! У меня ужасное предчувствие! Я так боюсь!
Свет в ее глазах, воздетых на него в полумраке коридора, нотки ее голоса, ее трогательный призыв — ошибки быть не могло. Последние три года Фэйрбенк провел за границей, и я понял, что между ним и Айлсой Брирли давным–давно вспыхнула любовь, в которой они боялись друг другу признаться. Я едва не почувствовал себя лишним. Морис Клау на мгновение отвернулся. И тогда -
— Дорогая моя юная леди, не бойтесь, — отечески пророкотал Клау. — Я, старый всезнайка, так счастливо здесь! Быть может, опасность существует — да, я признаю это; опасность возможна. Но опасность та обитает здесь, — он притронулся к своему желтому лбу. — Это опасность разума. Ибо мысли вещественны, мисс Брирли: вот в чем коренится опасность, в мыслительных формах -
