Просторная и с высоким потолком, комната поначалу казалась уютной и даже создавала какое-то представление о роскоши; однако при более внимательном осмотре впечатление менялось. Огромная кровать с балдахином на резных стойках, горделиво красовавшаяся малиновым бархатным пологом, сразу привлекала взгляд, но и роскошные драпри не могли скрыть разрушительное действие времени и жучков-точильщиков, похоже было, будто это утратившее благородство сооружение не один месяц простояло под дождем и солнцем, ибо бархат сохранял свой первоначальный цвет только в складках, а в остальных местах малиновый цвет перешел в розовый, а то и в желтый. Бледная обивка давно утратила всякие следы узоров и отставала от сырых стен длинными тяжелыми полосами, качавшимися при самом легком сквозняке, точно пальмовые листья. Были тут и бюро красного дерева со вздувшимися панелями, и обтянутые плюшем кресла, щетинившиеся конским волосом, — все это свидетельствовало о былом стремлении к роскоши, от которой теперь остались лишь жалкие следы. Ни в одном комоде не было ящиков: все они стояли на полу без всякого порядка, до краев наполненные грязным бельем, некоторые из ящиков стояли даже на кровати. Все здесь было расползшееся, рваное, грязное. На камине, рядом с кастрюлькой, неизвестно для чего оказавшейся там, стояла керосиновая лампа без абажура и заливала безжалостным светом все помещение, выглядевшее как после стычки с повстанцами.
Не успела Элизабет все как следует разглядеть, как господин Бернар потребовал у нее деньги, которые уже считал своими.
— Вот, пожалуйста, — сказала она, перейдя через всю комнату, чтобы вручить ему требуемое.
Больной сидел на маленьком стуле с прямой спинкой в нише окна, прикрывшись от света занавеской.
— Можно подумать, что вы кого-то выслеживаете, — сказала Элизабет, подавая ему шестнадцать франков.
Он ощупал монеты, после чего они исчезли в одном из карманов жилета.
— Это я-то кого-то выслеживаю? Вы шутите, дитя мое. Кого мне выслеживать, Господи Боже мой! С моими-то глазами! Скажите-ка лучше, не пахнет ли на лестнице обедом?
— Да нет.
— Странно. Однако…
По привычке господин Бернар сунул два пальца в другой жилетный карман и вытащил большие карманные часы, подержал их некоторое время в чашечке ладони, и вид у него был как у застигнутого на месте преступления вора, но он быстро оправился и протянул часы Элизабет, дабы она смогла оценить их по достоинству:
— Золото и платина. Я не предлагаю их вам в подарок, дитя мое. Когда голод постучится в дверь усадьбы, я попрошу моего друга Сержа отнести эту фамильную драгоценность в ломбард. Ох уж эти безумства моего брата, Элизабет! А пока скажите, пожалуйста, который час.
— Четверть одиннадцатого.
— А вы уверены, что не почувствовали на лестнице запах супа? Обычно дом начинает благоухать в десять часов. Надо мне было спросить об этом у Аньеля, когда он принес лампу, но он всегда отвечает так, что приводит меня в отчаяние. Все не в лад.
Однако молодая девушка слушала господина Бернара вполуха. Глаза ее были прикованы к лицу спящего юноши, она по-прежнему удивлялась, как это его не разбудил громкий разговор, и вскоре сочла благоразумным известить господина Бернара о присутствии в комнате этого незнакомца.
— А вы знаете, что мы не одни? — шепотом спросила она.
— Дитя мое, ничего нового вы мне не сообщили, — ответил старик. — Вы говорите о Серже?
— Я не знаю, как зовут этого… господина, — сказала притворщица, а сама в это время дрожала от волнения, будто узнать имя юноши было для нее все равно что заключить его в свои объятья.
— Ну да, этого господина зовут Серж, и он спит так крепко, что вы его не разбудите, выстрелив из ружья у него над ухом.
«Какая жалость! — подумала молодая девушка. — Если б я это знала, я поцеловала бы его».
— Вы не разбудите его, даже если положите вашу прелестную ручку на его лицо, — продолжал господин Бернар с нежностью в голосе.
Элизабет вздрогнула.
— Почему вы так говорите? — пробормотала она.
— А почему бы мне так не говорить? — возразил он еще более любезным тоном. — Боитесь, что этот паренек проснется?
— Мне это безразлично, — сказала она, сама не зная, что говорит.
— Тем лучше, — сказал господин Бернар, — значит, вы мне сейчас поможете. Пожалуй, не будет лишним предупредить вас, что у Сержа деревенские манеры. Он способен свалить с ног того, кто разбудит его внезапно. И частенько случается, что он приходит в ярость… тогда он великолепен! Мне нравятся такие непосредственные, примитивные натуры, а вам, Элизабет? Нет?
На этот счет у Элизабет не было определенного мнения; собственно говоря, у нее в последнюю минуту не было собственного мнения ни о чем на свете, и она чувствовала, что вот-вот расплачется.
— Как вы еще молоды, — продолжал господин Бернар. — Но пройдет немного времени, и вы научитесь распознавать поэзию простого народа. Серж — обыкновенный деревенский паренек. Читать он не умеет, это одна из его отличительных черт. Зато он силен. Сегодня вечером подрался в деревне, потому и спит так крепко, и одежда его изорвана. Я взял его к себе после того, как умер его отец, а тот в деревне был главный масон. Брат мой хотел этому воспротивиться под предлогом, что, мол, в усадьбе хватит места только для родственников. Я встал на защиту четырнадцатилетнего сироты и во имя всеобщей морали поселил его здесь.
Старик тихонько засмеялся и поправил очки.
— Сначала бедному мальчугану пришлось немало пострадать, пока он не привык к образу жизни в этом доме. Что и говорить, поменять местами день и ночь — это чудовищно, вы согласны со мной? Ну, пусть мой брат сам может спать только днем, это бы еще куда ни шло, он болен, нервы пошаливают. Но когда еще шесть человек перенимают причуды неврастеника и, подражая ему, живут при свете ламп и свечей, мне порой кажется, Элизабет, что это уж слишком. Наша мать поступает так, потому что она мать и еще не пришла в себя после того, как полсотни лет тому назад произвела на свет такое чудо; Эва — потому что влюблена в это самое чудо, хотя ему уже ничего от нее не надо; госпожа Анжели — потому что она сумасшедшая, вот уже десять месяцев каждый вечер воображает, будто покинет Фонфруад, уедет на поезде, отходящем в час ночи, к своему мужу; Аньель — потому что рожден идолопоклонником и теперь его идол — мой брат. То же самое и со всеми остальными! Этот шарлатан соблазнил их лицемерной добротой и разглагольствованиями о морали. Убедил их, что сносно жить можно только в этом самом доме, который вот-вот рухнет, жить вдали от всех, но рядом с ним, настолько рядом, чтобы он не ощущал своего одиночества. И каждый вечер, опасаясь, как бы не ослабела его власть и как бы эти люди не проснулись и не восстали, он повторяет вчерашние лживые слова, усыпляя страхи, подавляя протест. Порой я спрашиваю себя, а не наделен ли он колдовской силой, как волшебник былых времен, и не повелевает ли он людьми на расстоянии, одним усилием мысли.
— Что вы хотите этим сказать?
— Знаете, почему вы сегодня не ушли? Вовсе не потому, что кто-то пытался вас задержать. Вас сторожили только в первый день, так как необходимо было вас приручить. А теперь это не нужно: вы сами никуда не уйдете. От меня скрыли день и час вашего приезда, потому что мне не доверяют, и моя записка попала к вам слишком поздно, вы к тому времени уже подчинились воле этого человека, еще не увидев его, повиновались его приказам. А значит, Элизабет, вы не ушли, потому что он этого не хотел. Он, видите ли, желает, чтобы рядом с ним были вы, чтобы вы были к нему ближе, чем все остальные, он надеется, что ваша молодость его согреет.
— Мне это непонятно, мсье Бернар. Ведь он не имеет права удерживать меня здесь силой. Я напишу госпоже Лера.
— «Я напишу госпоже Лера!» Какая очаровательная наивность! Да не напишете вы госпоже Лера по той простой причине, Элизабет, что будете счастливы в этом доме, как все остальные.
— Да вам-то откуда это известно?
— А я все вижу ясно. В этом обиталище иллюзий я один сохраняю трезвую голову и здравый смысл, я не поверил сладким речам колдуна. Именно из-за этого он и хотел бы выставить меня за порог. Но как выставишь за порог слепого, правда, Элизабет?
— Да, конечно, мсье Бернар!
— Тогда всеобщая мораль показала бы свое истинное лицо. Но хватит болтать, малютка. Вот-вот сюда придет Аньель за Сержем, чтобы он помог ему собрать на стол. А вы ступайте в свою комнату. Воспользуйтесь хотя бы этой ночью для сна, дитя мое, пока вас не научили проклинать солнце и жить при свете тусклой лампы. Но сначала помогите мне разбудить беднягу Сержа.
В этом деле не обошлось без недоразумений, Элизабет была слишком взволнованна, плохо понимала, что говорил ей господин Бернар, и выполняла его распоряжения весьма неловко. Сначала слепой взял юношу под мышки и, прижав к себе его обмякшее тело, поставил на ноги. А Элизабет должна была в это время стать на кресло и вылить стакан холодной воды на голову спящего; она выполнила поручение так неуклюже, что вся вода попала на плечо господина Бернара, который, забыв всякую вежливость, принялся ругать девушку, будто она сделала это нарочно. Тогда у нее задрожали руки и ноги, и, снова наполняя стакан, Элизабет пролила полкувшина себе на ноги. Меж тем господин Бернар жаловался, что он весь мокрый и Серж вот-вот выскользнет из его рук на пол, но молодая девушка все никак не могла решиться вылить стакан воды на эту свесившуюся голову, которую она охотнее обвила бы руками и покрыла поцелуями. Однако в конце концов вняла укорам старика и, зажмурившись, выполнила то, что от нее требовалось.
