думал, что в пыльце она похожа на апельсин, что редким подарочным чудом затёсывался зимой в бумажный пакетик новогодних колхозных подарков.
Дни бежали за днями. Света уже изучила всех пожилых односельчан, побывала и в других домах, где проживали самые маленькие крохи. Патронаж проходил вовремя и в срок, и мало-помалу новенькая фельдшер становилась в деревеньке своей. Привычка бегать вечером, после работы, к речке вместе с Ленкой и ребятнёй приводила в восторг и детишек, и их родителей.
Дед Саня и тот стал чаще сбривать свою сивую бородёнку, а проходя мимо, унимал шарканье калош и старался подтянуть пузцо. На удивлённый взгляд Стёпки сердито пояснил:
— Чо это я перед молодухой, как последний размазня ходить буду.
— Какой молодухой? — прикинулся непонятливым Стёпка.
— Уйди с глаз моих. Перед нашей молодухой. Попробуй упусти!
Стёпка только рассмеялся. На походы с докторшей пока не хватало времени. Хорошо, Ленка, забегая с письмами из города, развлекала Светланку, а потом о чём-то секретничали по вечерам и заливисто хохотали. Зато на танцах по субботам возле Светланки он был рядышком. И провожания домой случались каждый раз по самым длинным маршрутам…
Утро этого дня ничем необычным отмечено не было. Так же радостно, будто только что родился, ни свет ни заря проорал петух. Так же степенно прошли мимо окошек коровы за поскотину, и так же важно проплыл на лошади местный ковбой, лениво пощёлкивая бичом.
Солнце привычным путём обогнуло утёс, прокатилось по крутым верхушкам сопок и, оттолкнувшись от них голенастыми лучами, выпрыгнуло в безбрежность июньского неба, будто промытого за ночь до непостижимой голубизны, отороченного по сопкам нежно-розоватой белой опушкой. Лето нынче начиналось не с томительного разбега, а вело себя так, будто давно уже обосновалось в этом уголке возле речки.
Вода в Макарихе уже к концу мая стала тёплой настолько, что самые смелые не только бродились с марлевым неводом для пескарей, но и, побросав сандалии, приседали до пояса, громко подбадривая самих себя воплями.
— Робя! Да уже тёплааая! Слышь чо! Прыгай давай!
Девчонки «грели воду», размахивая руками, поднимая брызги. И выкрикивая:
— Баба сеяла горох и сказала «Ох!». — Приседая на оханьях в воду, поднимали такой визг, что Светка по-доброму завидовала ребятне и ждала вечера — сбегать с Ленкой на речку.
К середине дня старухи потянулись к магазину — захватить привезённый из райцентра хлеб, которого часто не хватало всем желающим. Очередь у магазина длинная, цветастая, разговорчивая. Проехавший мимо автобус с любопытством проводили глазами: в середине недели из города обычно мало кто приезжал, автобус вхолостую делал крюк и возвращался обратно за поскотину выскочить на «федералку».
А тут на остановке дверца автобуса «выплюнула» одного пассажира — в помятом с дороги костюме, с неказистым чемоданчиком. Пассажир был при шляпе, при очках, чем заметно отличался от местных, подпирающих палисадник мужиков.
— Интересно, к кому это гость сдалёка? — первой высказалась баба Катя, выйдя из магазина с покупками. — Тилигентный, сразу видать.
— Щас у его и спросим, — предложила баба Арина самый рядовой способ утолить любопытство. Поправила платок, вытерла калошу об калошу. Сочтя, что вполне прилична для такого интеллигентного гостя, двинулась навстречу.
Старичок, приподняв шляпу, поздоровался:
— Доброго всем дня, уважаемые. Не подскажете, есть в деревне Дорожковы?
— Не-е… Никого не осталось. Давно жили, шшитай, пол-улицы было Дорожковых. Кто до войны потерялся, кто в войну, всех разметало, — охотно доложила Катерина.
— Как? Никого? — Приехавший растерянно поглядел за село, куда уже покатил автобус, волоча за собой шлейф пыли.
— Родня твоя, поди, — полюбопытствовала Арина.
— Да. Родные. Думал, может, тут кто остался из своих. Жена умерла, дети далёко. А корни тут… А гостиница тут есть?
— Нашёл чо спросить. Сроду не было.
Мужчина растерянно топтался, перекладывая чемодан из руки в руку.
— Ну, пойдём ко мне, — решилась вдруг Катерина. — До завтра остаться придётся. Автобус-то второй раз токо утром к нам зайдёт. Я своего старика схоронила три года назад, хоть поговорю с тобой вечером, всё не так тоскливо будет. — Не обращая внимания на шиканье Арины и попытки приостановить неуместное гостеприимство, продолжила: — Дом большой. Гостиниц у нас в деревне отродясь нету. Поди не обидишь?
— Ой! У голодной куме одно на уме! Гляди, не ссильничал бы! Кому мы нада! — съехидничала Арина. Мысль, что Катерина спокойно ведёт в дом совершенно чужого человека, злила. Мало ли что у него на уме. Может, какой грабитель. Рожа-то нехорошая! И сказать ей впрямую — ни то ни сё, сколь ни одёргивала — не понимает!
— Тьфу ты! — Отодвинув с пути Арину, Катерина решительно пошла вперёд, показывая гостю дорогу к её калитке. Дома, не довязываясь с лишними расспросами, поставила чайник, показала, где рукомойник. Умывшись, гость достал из кармана пиджака расчёску, причесался перед гардеробом с большим, до полу, зеркалом. Выпрямился перед своим отражением, а потом, взглянув на портреты на стенах, заметно сгорбился и стал их разглядывать. За этим занятием и застала его хозяйка.
— Но чо ж стоишь-то? Пойдём чайвать.
Не успели чинно расположиться возле стола, как в дом зашла Арина.
— Меня старухи в разведку отправили. Боятся тебя одну на приезжего-то отставлять, — остановилась у порога, впрямую разглядывая приезжего.
— Не чуди, где ты их успела увидать, старух? Садись чай пить. Любопытство распирает, поди?
— Распирает. Но расскажи, мил человек, кто тебе Дорожковы-то были?
— Погоди ты, — остановила её Катерина и налила ещё одну кружку чаю. — Дай обопнуться с дороги человеку. Всё ж таки в возрасте.
— Родня наша. Родители наши дружны были с Гаврилом да с Анной. А вы не знаете, где кто-нибудь из их семьи? — приезжему, видимо, самому хотелось побыстрее что-то узнать.
— Всю семью в тридцать семом поразорили. Гаврилу забрали ночью. Увезли. А семью на другой день пришли выгонять с дому. А пост был, и как раз забирать пришли в пасхальный день, — стала вспоминать хозяйка. — Мясо в печке томилось в чугунке. Анна схватила чугунку, руки обжигает, а она к телеге с мясом, куда всех детей кинули. Отобрали, горлохваты! Семь детей из избы выгнали, одну шубу на всех в телегу бросили. Ни подушки, ни одеяла.
— А куда их?
— Кто ж знает, — мрачно ответила Арина. — Заикаться-то боялись, не то что расспрашивать. Вечером на угол бани котомочку повесят, бывало. Всё думали, что может, кто вернется, хошь набегом, да поесть возьмёт из дома.
— А Сазоновы рядом жили? Они что-то могут рассказать?
— Э-э-э. — Соседки переглянулись. — И Сазоновых знали? И тех тоже сгнобили, — подняла к божнице голову Катерина и перекрестилась.
— Только старших? — уточнил старик.
— Нет… — Катерина мотнула головой. — Забрали
