не с луны прилетела. Вот почему так, а? Городу есть-то всегда надо? — Света присела с Петровичем на скамеечку у крылечка.
— Не знай, почему так. Будто там, вверху, и не подозревают, что пшеничку-то вырастить — солярка нужна. На солярку цены подняли. А за пшеничку нам — копейки. В ранешно время бы за такое такой спрос учинили, что сразу бы всё нашлось, а сейчас — попустительство одно. Тогда ведь разутые, раздетые, а план за пятилетку перевыполняли. А тут всё есть, а колхоз рушится. Не пойму ничего!
— А в городе тоже не сладко. Камвольный, говорят, едва дышит и Машзавод лихорадит. Работы нету.
— Вот и говорю, порядку не стало. Машзавод-то ещё до войны поставили. А сейчас нате — доруководились! На носу девяностый год, а мы без войны всё теряем. У нас там полдеревни работает. — Дед Саня замолчал, сердито растирая плечо.
— А мы тут с внуками. И те скоро убегут. Вот и присватываемся к тебе все: женится внук, значит — тут останется. Ты ж теперь коло нас, как привязанная. За городского замуж даже не думай — не отдадим! — Окончательно расставив точки над политической ситуацией, дед подался к дому, углядев возвращающихся старух.
А Света, включив утюг, принялась наглаживать ещё не развешанные шторы, чему-то улыбаясь при этом.
Потом накипятила в ведре воды, постирала халатик и личные вещички, и только собралась нагреть воды ещё, как из розетки, куда было сунулась с вилкой кипятильника, полыхнул синий язычок. Вскрикнув, замахала рукой — показалось, что даже руку обожгло. Отставив руку в сторону, Света полюбовалась на отменный тремор: рука тряслась, как для пособия по Паркинсону.
И именно в это время мимо окошек торопливыми шагами прошёл домой Степан. Светлые вихры золотило солнышко, не особо торопившееся на ночёвку. А уши, подсвеченные вечерним заревом, смешно полыхали, как пионерский костёр. Не заметить его было просто невозможно:
— Степаан! Вас просто Бог послал! У меня в сейчас в розетке как щёлкнет! И дым из розетки! А я ведь в этом не разбираюсь, — торопливо окликнула его Света с крылечка.
— Делов-то! Я тут как раз мимо проходил. Вот угощайся! — Стёпка щедро сыпанул в ладони, которые она едва успела подставить, барбариски. — Я щас, я мигом! — И скрылся в квартире.
— Кто ж тут так насоединял? Погоди, я сейчас ещё под патроном лампочку гляну, что-то мне не нравится, как она мигает. Говорил же мне дед, чтоб доглядел, мол, всё на соплях уже!
Крутнувшись к дому, принёс стремяночку и заодно поменял что-то под потолком. Делать особо не спешил, или уж по натуре небыстрый, или же попросту не хотелось уходить из маленькой квартирки. Светка уже разорила полгорсти конфет.
Спустившись на пол, соседский мастер почесал затылок и решительно сказал:
— Надо все розетки проверить. Не дай бог саданёт, к нам потом спрос — не сберегли доктора. — И, не ожидая возражений или согласия, прошёл в другую комнату.
Света, довольная, что проблема решилась, как по заказу, двинулась следом, исподволь любуясь широкими плечами и ручищами Степана.
— Никто не обижает тебя?
— Не-ет. Наоборот, — улыбнулась она соседу.
— Что наоборот? — испугался Степан. — Пристаёт кто?
— Не-е-е-ет. Уважительные все.
— А Колька? С пряниками не подкатывал?
— Нет. А почему с пряниками?
— Дак он у нас прянишная душа. Без них никуда. — Стёпка улыбнулся, вспомнив про давние Колькины причуды, и пошёл с ревизией электропроводки по всему периметру.
А Света, прихватив выстиранное, стремглав бросилась в ограду. Халату следовало до утра хорошенько просохнуть, а она и не подумала вывесить его на верёвки на солнышко. Развешивая бельё, заметила макушку Николая. Присев на скамейку у ворот, он краешком глаза примечал движение в ограде. И, увидев Светлану, демонстративно отвернулся к речке и начал насвистывать мелодию из известного мультика — песенку из «Бременских музыкантов».
Колька был при полном параде: современная рубаха с белыми погончиками, которые так удачно подчеркнули цвет волос, и кепка из джинсы. Прослушав знаменитый «бременский» мотив, Света не удержалась и зааплодировала, а потом, привстав на чурку у забора, выглянула сверху на довольнющего Николая. Тот, увидев её, разулыбался ещё шире.
— А что, трубадуры в вашей деревне вот так запросто ходят и насвистывают серенады?
— Не, ну а чо? Потрубадурить нельзя? В кино ты не слишком бежишь, вот на серенаду только и выглянула.
Появившийся на крыльце Степан недовольно буркнул:
— Ты это, Трубадур, трубу не боишься потерять?
— А ты чего тут? Что-то я у завгара не видел путевку на рейс в медпункт.
— Помочь меня попросили! А ты вот чего припёрся?
— Стёпа-а, ну зачем ты так? Человек просто так проходил, да ещё и песню спел, — похвалила Светка заметно сникшего Николая, — Николай, да ты просто артист!
— Намёки понял. Не дурак. «Стё-ё-ёпа», — ехидно передразнил он Светкины интонации. А потом размашисто зашагал в сторону реки.
— Ой, Степан! Ушёл он. И забыл на скамеечке, — бросилась к месту, откуда сорвался Николай, и обнаружила там кулёк, из которого просыпались пряники. Стёпка машинально взял один и с удовольствием зажевал мятную мякоть.
— Хороший он, Колька-то. Правда! Друг мой закадычный! Жалко, ты одна к нам в деревню приехала, без подружки. А то бы мы её тоже быстро замуж отдали!
— Как у вас тут всё просто. «Тоже», — главное!
— А чего мудрить? В город махнуть — большого ума не надо. А кому деревню оставить? Да и не люблю я город. Тут у нас вон какая красота. Это ты ещё за речкой не была. Скоро саранки пойдут. Кукушкины башмачки. Эх, разве в городе такое увидишь?
Стёпкино лицо опять раскраснелось, — неловко стало, что цветочками восхищается, будто он уже сейчас показывал свои заречные красоты.
— Вот только комары донимают. Так это потому что речка рядом. Сейчас стемнеет, лягухи концерт закатят. Слыхала хоть раз? Бери кофту, пойдём слушать.
Света шагнула в квартиру, а Стёпка, постояв на крылечке, следом — забрать стремянку и закинуть домой.
Закутавшись в зелёную дымку, улетала с берегов весна в черемуховых облаках. А сюда, в деревню, к Макарихе, спешило лето с душистым тополиным настоем, который можно пить большими глотками, с запахом прели и юной березовой листвы, с рыбаками на закатном берегу, облепившими тарелку озера по краю, будто там мёд, с невидимыми жаворонками, поющими свои нескончаемые трели, и с лягушачьими серенадами. Заходились лягушки в любовном экстазе.
— И впрямь, оказывается, поют! — улыбалась Света, будто не замечая, как невзначай обнимает её Стёпка.
Прятала она лицо в букетик с саранками, не замечая, что нос и подбородок уже вымазались в оранжевую пыльцу. А Стёпка, улыбаясь,
