на тачке:
— Что с вами?
— Дак разве тут успеешь слово вставить? — развела руками баба Катя. — А Людмилку-то и не расспрашивай. Молчит после больницы. Пошти уж третий год ни тык, ни мык, паларизованая она, кровоизлияние было.
Несчастная бабка Людмилка, мыча, показывала то на лицо, то на небо. Света вопрошающе поглядела на сопровождающую.
— Вот ведь дурочка-то, Людмилка! — продолжала баба Катя, утерев пот с лица платком и заново покрепче повязав: — Дак задумала умирать. Не ходит ведь толком пошти три года. Внука на вышку загнала, штоб он оттуда старые вешши поскидал. Мол, помру, а манаток полный чердак.
Бабка Люда отчаянно жестикулируя, подтвердила всё жестами.
— И что дальше-то? — Света, никак не понимая причин, начала нервничать.
— Внук ей валенки старые кидает с вышки, а в одном — осинник, видать, был, — повышает голос баба Катя, будто разговаривает с полупарализованной Людмилкой, а не с умницей-докторшей: — Но и осы-то тучей с этого валенка да на Людмилку. Накусали её не знай скоко раз. А та забыла про свою каталку да удирать! Убежала к самой речке! Вот лицо и заплыло, а ноги оттуда не несут. Пришлось вот на тачке — хорошо, с краю деревни была у Петра. Как бы худо не сделалось, можа, какой укол ей?
— Что же вы молчите-то! Про ревность тут разговоры. Ей срочно укол ставить нужно! Ведь может и шок анафилактический развиться… Как себя чувствуете? Дышать не трудно? Не жарко? Сейчас мы ей укольчик. Везите её срочно к крылечку — и на кушетку.
— Сама дойду, — буркнула вдруг «немая». Не обращая внимания на замолчавших людей, выкарабкалась из тачки, придержавшись за подол Катерины, и медленно заковыляла к крыльцу. Бабка Катерина, судя по разинутому рту и выражению глаз, тоже потеряла дар речи.
— Думала ж, помру, к чертям шабаччим, — шепелявит Людмилка. — А манаток, как у цыгана в кибитке… А тут эти чёртовы осы! Коляска завязла в воротах, но не помирать же от ос! Схватилась да побежала. Забыла, што не ходячая… Бегу… Думаю: чо творю, чо творю? Я ж не ходячая! А они меня жучут! Дак и в шшаку, и в бровь, и лытки всё посъели. Реву невголось, а она язва, даже за язык и то кусила!
— Дак ты приставлялась, чо ли? Што немая, да не ходячая, — подозрительно поинтересовалась баба Катя.
— Тьфу на тебя. Рази можно? Это, видать, осы меня вылечили, — прошамкала пострадавшая. После чего со всеми мерами предосторожности бережно была заведена в медпункт.
— Во-о, а я, как дурочка, её с полкилометра пёрла на тачке на этой! — сокрушённо выдохнула Катерина и, узрев подошедшую на шум Арину, во второй раз начала пересказывать историю про ос, утирая пот снятым платком.
Арина только руками взмахивала от удивления: болезненность бабки Людмилки была в деревне у всех на виду. Замолчавшая старуха сиднем посиживала дома и если уж изредка перемещалась по деревне, то только на специальной каталке, которую достали по большому знакомству в городе дети Людмилки. Обретение речи и движения несчастной сиделицей было сродни воскрешению Лазаря — о чём и перешёптывались удивлённые подружки, пока в медпункте шли процедуры.
Из открытой форточки периодически возносились хриплые стоны и выкрики болящей. Старухи примолкли, многозначительно переглянулись.
— В уборну! — выйдя на крыльцо, каркнула осипшим голосом бабка Людмилка.
— Каво? — Катерина всё ещё не могла взять в толк, что Людмилка теперь практически здорова.
— Глухня! В уборну, говорю, хочу. Вези скорей!
— Нет, паря. Иди! Я тебя поддоржу и шагай сама, покуда ходули твои шавелются. У меня вся спина от тебя отнялась. Давай-давай, пошли. А ты, Арин, телегу Петру укати, покуль я эту притворшицу домой сопровожу.
Светлана, выйдя на крылечко, только головой качнула: все её пациенты довольно бодро семенили по улице, и пустая тачка, которую волокла бабка Арина, радостно погромыхивала на ямках, поднимая пыль.
Пока на горизонте не было ни одного болезного, Светка позволила себе потянуться всем телом, с наслаждением вдыхая запахи летней зелени. Беленький халатик при этом так художественно обрисовал её изгибы, что глаза подошедшего от своего дома деда Сани сверкнули, как у кота под столом. Смолчал, только кашлянул сзади. Света обернулась:
— У вас-то всё нормально, Сан Петрович? На что-то жалуетесь?
— На старуху, моя хорошая. По девкам не разрешат бегать, — хохотнул сосед. Кое-как оторвав взгляд от голых коленок Светланы, завёл разговор:
— Ты, милая моя, ухажера-то в городе не оставила?
— Ой, дядь Саня! Знакомая песня, — с облегчением рассмеялась фельдшерица. — Не оставила, нету, некогда! Стёпка точно лучше Кольки! Колька — балабол, а Степка — луччий шофёр и у его награды. И в газете про него пишут!
— Награда, милая моя, награде рознь. Смеёсся вот. Вон, наш парторг знаешь, как награду получил? — И, не сдержавшись, первый захохотал.
— Про награду парторга мне ещё никто не говорил. И за него тоже сватаете?
— Оборони Бох! Во-первых строках сообщаю, што он женат. Хотя, к слову, до вашего брата охотник. На всяк случай коленками вот так не сверькай, если придется с ним свидеться. К той нашей фершалице шипко неравнодушен был. Один раз моя старуха на его ведро воды после стирки вылила, будто не видела, что под забором постаивал, в гости хотел зайти.
— А про награду-то, дядь Сань? Интересно ж.
— Дело было к юбилею Великого Октября. Награды многим светили — урожай по осени хороший был. Погода тот год браво подфартила. А ему шипко уж охота было не знак «Победитель соцсоревнования» или «Ударник пятилетки», как всем, а орден «Знак Почёта». Да на ВДНХ съездить от колхоза на халяву. Во-о-о.
— И что? — Света даже привстала.
— Поехал он в область, к инструктору обкома, что по наградам гумаги составляла. Мёду набрал, зверинки, самогону — вечерок скоротать, она вдовая. Приежжат, а у ей канализацию прорвало в фатере. Приехал, как нарошно, к обеду. Ну, мужик в доме! Разве цаца городская будет руки пачкать? Вот и вожжался с говнищем до темна. Орден, правда, получил к Семому ноября… Но! — Дед назидательно поднял палец. — Про это дело колхозники узнали, да и посмеиваются… Мол, от какого это ордена назьмом городским прёт…
— А как узнали-то?
— А у нас разве скроешь? Сам же и проболтался. Когда обратно ехал, хоть и постирался в городе, а несло за версту. Да бог с ней, с наградой. У нас щас другая беда. Колхоз-то едва живой. Прям беда! Коров сокращают! Всё какой-то бартер. Запчастей ни на трактора, ни на машины. Зарплату, как в ранешны времена, пшеницей дают. Худо дело, девка.
— Да слыхала, дядь Сань,
