- Вот это объективность!
- Чем объяснить, что наша эпоха породила столько героев, столько удивительных людей?
4
Крутояров только что собирался дать обстоятельный ответ на этот вопрос, но принесли цыплят, а Николай Лаврентьевич стал наполнять рюмки.
Оксана давно уже смотрела с нескрываемой враждебностью на нарядные бутылки. Особенно ей не нравилась большая, с серебряной головкой, завернутая в салфетку и поданная в специальной серебряной посудине. Оксана в жизни не сделала глотка спиртного. В деревне у них, правда, пили горилку, но больше дядьки. Оксана считала мужчин слабыми, неустойчивыми существами, падкими на соблазны. То примутся курить поганый табачище и уверяют, что никак не могут бросить, то начнут пить запоем. Однако Оксана уважала Ивана Сергеевича и очень доверяла Надежде Антоновне. Если они ничего, то и она - ничего. Кроме того, нельзя же портить компанию!
Все взяли рюмки в руки, взяла и Надежда Антоновна, взял и Миша. После короткого колебания взяла и Оксана. Была не была!
Крутояров произнес несколько теплых слов, все заулыбались Маркову, Марков сконфузился и немножко пролил из рюмки, чему Оксана порадовалась: все меньше в рюмке останется, значит, меньше выпьет, меньше опьянеет.
Мужчины выпили сразу до дна. Надежда Антоновна только отхлебнула. Оксана покосилась на нее, вытянула губы трубочкой и тоже потянула в себя красную прозрачную жидкость. Ничего! Даже вкусно! Оглянулась - а у Миши рюмка уже пустая.
На выручку Оксане пришла опять-таки Надежда Антоновна.
- Ничего, - шепнула она, - вино хорошее и некрепкое. Много мы пить не будем. Ничего!
В дальнейшем Надежда Антоновна разрешила их рюмки дополнить, но больше не наливать.
- Как? - удивился Орешников-старший. - Совсем не пьете?
- Совсем.
- Фантастика!
Вскоре разговором завладел Крутояров. Развивая мысль о том, что наша эпоха знает много выдающихся людей, он доказывал, что, спору нет, революция разбудила дремлющие силы, но он такого мнения, что на Руси и всегда было немало талантов, только многие гибли в условиях царского гнета, а даже и тех, кто выбивался, мы зачастую пренебрежительно предавали забвению.
- Однако Льва Толстого и Достоевского чтит весь мир? И где не звучит волнующая музыка Чайковского? - возразил Орешников-старший, у которого брат неоднократно отодвигал уже рюмку.
- Еще бы! А вот кто из вас ответит: кем создан памятник Пушкину, что в Москве на Тверском бульваре? Чье творение памятник тысячелетию России в Новгороде? Что создал русский скульптор Орловский? Как фамилия первого русского авиатора? Жив ли русский изобретатель радио и как его зовут?
Крутояров еще долго перечислял загадки своеобразной викторины. Надежде Антоновне он не позволил отвечать:
- Нет, ты погоди, дай молодежи высказаться.
Николай Лаврентьевич назвал фамилию изобретателя радио Попова, но имени-отчества его не помнил, жив ли он или умер - тоже не знал. Владимир Лаврентьевич сообщил, что Орловский изваял ангела на колонне на Дворцовой площади. Ни скульптора Опекушина, ни живописца и соорудителя скульптурных монументов Микешина они не знали.
В отместку Николай Лаврентьевич в свою очередь задал вопрос, припомнив свое пребывание в Путейском институте:
- А кто был Мельников? Кербедз? Тимонов?
- Кербедза-то знаю... - неуверенно пробормотал Крутояров.
- А что вы расскажете о Вострецове? - поднял одну бровь и уставился на Крутоярова Орешников-старший.
- Братья Орешниковы перешли в наступление! - вскричал Марков несколько громче, чем следовало бы, очевидно под влиянием выпитого.
- Вострецов? Гм... Это я что-то читал!
- Степан Сергеевич Вострецов, - нравоучительно пояснил Орешников-старший, - это Вторая Приамурская дивизия. Это Спасск. Это мастер внезапного удара. Это тот, кто живьем взял в плен Пепеляева.
- Здорово вы меня в переплет взяли! - расхохотался Крутояров. Вдвоем на одного! Так не пойдет! А вот кто из вас знает, кто сочинил стихи про москвичей и питерцев...
И Крутояров прочитал:
И здесь не реже
Газет грехи,
Романы те же,
И те ж стихи,
Журналы, книги,
Слова, слова,
И те ж интриги,
И та ж молва...
Крутояров споткнулся, припоминая, и вдруг за соседним столиком задорный голос продолжил:
Те ж драматурги,
Звон медных фраз,
Как в Петербурге,
Так и у нас!
- Мятилев!
Крутояров и все остальные оглянулись. За соседним столиком в компании излишне развязных мужчин и пестро одетых женщин сидел пьяный, взъерошенный, с горячечно-красным лицом и дико блуждающими глазами Евгений Стрижов.
5
Только тут участники импровизированного банкета, собравшиеся чествовать Маркова, отвлеклись от своих рюмок, суфле, цыплят и гарнира. Они увидели, что обстановка вокруг совершенно изменилась. И публика за столиками была совсем иная, и цены на вина и закуски иные. Появились обрюзглые физиономии не то "бывших", не то "концессионеров". Требовали их ублажать (чего душа хочет!) разбогатевшие гостинодворцы, шептались, сдвинувшись в кучку лбами, юркие спекулянты, хлынули в ресторан и соответствующего сорта женщины, как морские чайки, с криком летящие за нэпмановским кораблем, чтобы подбирать крошки.
А вот и на эстраде началось оживление. Сначала вышел какой-то кривой сумрачный субъект и разложил по пюпитрам ноты. Потом потянулись и музыканты, кашляя, сморкаясь, топая по сколоченным начерно ступенькам, ведущим на сцену. Пианист с сизыми непробритыми щеками и глазами с поволокой тихо переругивался с контрабасом - громадным мужчиной с отвислыми брылами, изобличающими склонность к спиртным напиткам.
Музыканты разместились, тупо посмотрели на жующих, чокающихся посетителей ресторана и рявкнули нечто бурное и нестройное, работая разом на всех инструментах и извлекая из них все, на что они способны. Наконец, последний рев, и оркестранты замолкли, стали вытирать пот со лба.
- Вот это отчубучили! - в наступившей тишине отчеканил Стрижов.
Возглас был покрыт развеселым хохотом всего зала. Нэпманы веселились.
Тогда откуда-то из глубины ресторана возник директор - прямой, несгибаемый, во фраке, но с непристойной богомерзкой образиной. Возник и исчез. Полного скандала нет? Нет. Смеяться не возбраняется.
На эстраду вышел завитой крупным барашком нарумяненный брюнет.
- Ich kusse Ihre Hand, madam!* - запел он вкрадчивым, сладким голоском, в точности подражая граммофонной пластинке.
_______________
* Ich kusse Ihre Hand, madam! - я целую вашу руку, мадам (нем.).
На столик Крутоярова тем временем подали пломбир. И всем показалось, что он переслащен.
Затем был, как кто-то выкрикнул, "фоксик". Между столиками танцевали. Одна девица пришла в недостаточно короткой, не по моде, юбке, закрывавшей колени. Весь вечер был для нее испорчен. Она прятала ноги под столик и со слезами в голосе отказывалась танцевать, уверяя, что ей не хочется.
После "фоксика" на эстраду вышел оборванец со взъерошенной копной волос. Он пел, изображая вора, бандита, налетчика:
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня!
Элегантно одетые в шевиот и коверкот, чисто выбритые, попрысканные одеколоном "Эллада" воры, бандиты и налетчики сидели за столиками, кушали тетерок и зернистую икру, снисходительно улыбались и переглядывались беглыми неуловимыми взглядами.
Хлопнула пробка шампанского. Оксана вскрикнула. Официант принес фрукты. Крутояров расплачивался. Марков и Орешников с ним спорили, требуя, чтобы и они приняли участие, но Крутояров настоял на своем.
Вечер можно было считать удачным. Даже Женька Стрижов не испортил его, не подошел и вообще не совал носа, если не считать его декламации. Но в самую последнюю минуту произошло нечто неожиданное.
Сначала пианист - он же конферансье - объявил, что будет исполнена "Авиа-Мария", вместо "Ave Maria", чем насмешил Крутоярова до слез. Затем оркестр приготовился преподнести публике очередной опус, но вдруг пьяный голос прорезал воздух:
- М-маэстро! Сыграй мне "П-па-аследний нонешний денечек"! Вот! Гонорар!
И все увидели военного, нетвердой походкой направившегося к музыкантам.
Нэпманы даже перестали жевать. Что ж. Неплохо придумано. Почему же человека не уважить, не сыграть на заказ? Смутила всех только слишком толстая пачка бумажек. Видать, очумел человек.
Музыканты же, видя, что куш предвидится порядочный, колебались: любезно согласиться или с негодованием отвергнуть!
Оба Орешникова и еще двое-трое военных, находившихся в зале, готовы были вмешаться, но надеялись, что как-нибудь все уладится.
И вдруг Марков прошептал:
- Да ведь это Мосолов! Он приезжал к Григорию Ивановичу и хвастался, что у него дома квас отличный приготовляют!
- Какой квас? Какой Мосолов? Вы, наверное, что-нибудь путаете!
- Ничего не путаю. Командир полка. Григорий Иванович так его разделал, что Мосолов поспешил ноги унести, говорит, к поезду опаздываю.
