IV
Загинайло был грубо разбужен диким воплем:
— Подъем! Мать твою в тельняшку!
В комнате горел яркий электрический свет. Голая груша, свешенная с потолка, раскалилась добела и, казалось, вот-вот лопнет, брызнув осколками тонких стеклышек. Бесцеремонный голос принадлежал командиру первого взвода лейтенанту Шаганову, с которым вчера он познакомился на складе обмундирования. В шинели, шапке, портупее. Подбородок-кактус в сизых колючках щетины. Безумные щелки в опухших мешках кричат, вперясь в неподвижно распростертого Загинайло, как будто обуянные ужасом: уж не мертвец ли на койке? Зарезали ночью? Нравы казармы общеизвестны. К великой радости Шаганова мертво лежащий, как труп, Загинайло зашевелился, открыл глаза, встал с койки. Хмуро посмотрел на гостя, так грубо прервавшего его сон.
— Шмутки в охапку и поехали! — опять завопил Шаганов. — В машине оденешься-обуешься. Комбат как разъяренный тигр в уссурийской тайге мечется и рычит на всех. Дал пять минут, чтоб доставить тебя в батальон. Будешь принимать свой взвод. Давай, давай, шевели клешнями! ты не знаешь нашего Бурцева. Он с нас с тобой с обоих прикажет кожу заживо содрать — старшине на кобуры и рукавицы!
— Ладно. Не пугай. Я не из пугливых. Оденусь, и пойдем.
Загинайло без суеты, но быстро облачился в приготовленную с вечера новую милицейскую форму. Скрипя ремнями и сапогами, последовал за Шагановым. Непривычно, необношено, там жмет, там давит. Мерзкий вид. Шаганов, заметив, как он прихрамывает в своих новеньких с блестящими голенищами сапогах, едва налезших на его лапы, развеселился. Еще одна для него потеха.
— Отхватил ты чоботы! Высший сорт! — возопил он. — Ты знаешь, из чего эти офицерские сапожки для нас делают? Вот то-то, что не знаешь! Из говна коровьего! Из картона! Через неделю развалятся. Советую эти игрушечки обменять на складе на солдатские яловые. В тех как буйвол будешь топать лет пять. Я тебе говорю! Я только яловые беру. Эти вот шестой год таскаю, никак стаскать их не могу, тулумбасы! — Шаганов, отвернув полу длинной до пят шинели, показал доблестный сапог, неказистый с виду, но крепкий, как копыто.
Влезли в машину. За баранкой тот же бритоголовый шофер, такой же неразговорчивый.
— Чумко! Рви когти! В батальон! — приказал ему Шаганов. — А знаешь, почему Чумко башку свою бреет как футбольный мяч? — спросил у Загинайло опять нашедший себе забаву Шаганов. — Ха-ха! Вши у него! Вши! Ха-ха! Пес вшивый! А знаешь, от кого он этих зверей приобрел? От своей же бабы! От собственной жены! Да еще у них отпрыск восьми лет, в школу пошел, и тот тоже — весь во вшах! И все они башку себе обрили. И баба его обрилась, как кастрюля. Хороша семейка! А, Чумко! Что молчишь? Ты ведь так весь батальон снабдишь этими зверюшками, да что там — весь полк. Всем придется головы брить, во главе с самим комполка Колуновым. Будет полк бритоголовых! Ха-ха! Ой, мамочки, уморил! Ну, Чумко, Чумко!.. — Шаганов буквально бился в припадке смеха, как припадочный, на его подбородок от такого безудержного веселья текла слюна.
Через минут двадцать, с беспрерывными шуточками Шаганова, прибыли в батальон на Г-й улице, дом 11. Дежурный сержант, высунув кровяно-красные щеки в окошко, крикнул:
— Бягите к комбату! В кабинете у себя ревет, как зарезанный. Ой, что тут было! Ой, ой! Разнос зверский. Батальон трясся, как тросточка. Два окна вдребезги! Бягите, бягите, а то он опять к нам примчится по башкам мне и помдежу чайником колотить!
— Так вам и надо, — заметил с хохотком Шаганов. — А то у вас тут чайхана, а не дежурка. Все дежурство, круглые сутки, сидите у самовара и чаи гоняете. Помидоры астраханские! На завод вас гнать в шею! Лоботрясов! Вкалывать! За станок! Экономику в государстве поднимать! Тунеядцы!
Комбат Бурцев встретил их у себя в кабинете на удивление мирно. Он уже выпустил пар, утреннюю порцию, отбушевал, откипел, откричался. На душе у него, как видно, наступил полный штиль.
— Ну и чего вы приперлись? — спросил он, мрачно взирая на них из-за стола. — Я вас не звал. Нечего мне глаза мозолить. Ты, как тебя там, Загинайло? Иди, знакомься со своим взводом. А ты, чучело, — обратился неприветливый комбат к Шаганову, — вместо того, чтобы зубы свои гнилые скалить, введи его в курс нашей работы, поприсутствуй на инструктаже, и вообще, окажи помощь начинающему. Он же ни хрена еще не знает, ни в зуб ногой. Представь этим шакалам нового их командира. Замполит занят. Так вот ты за него выступи. Подбородок, поганец, вытри, заплевал весь, как в зоопарке! Сил уже нет смотреть на твою похабную харю! Всё понятно?
— Понятно, — ответил, пряча ухмылку в свои густые усы, Шаганов.
— Ну так и пошли оба вон! — рявкнул на них комбат.
Офицеры вышли. Загинайло был сумрачен, его массивное, скуластое лицо имело суровый вид. Шаганов повел его по коридору в класс службы, где производился инструктаж взвода, заступающего в наряд.
В классе службы — гам, шум, дерут глотки, горлопаны. Тридцать молодцов в полной амуниции, за желтолакированными столами, сидят, стоят, ходят. В шинелях, в шапках, ремнях, взопрели. В помещении тепленько, батареи жарят. Весь взвод уже вооружен для службы, как говорится, сверх зубов. Брякают железами: пистолеты в кобурах на боку, браслеты-наручники на поясе, резиновая палка-дубинка, газовый баллончик, автоматы, как железные щуки, свисают с плеч дулом вниз. У других на груди, у третьих — за спиной. Командир отделения, мордатый прапорщик в тулупе и сизо-мерлушковой шапке, сдвинутой на затылок, увидев вошедших офицеров, хрипло заорал, как петух:
— Взвод! Встать! Смирно!
Раздался грохот отодвигаемых скамей. Взвод встал, замер. В серых шинелях, шапках. Глядят волками. Ребятишки что надо. Приятно с такими познакомиться поближе. Ждали, что начальники скажут.
Шаганов выступил вперед, скрестив руки на животе и улыбаясь своими густо-развесистыми усами.
— Что, бойцы, обсуждали прибавку к жалованью? — спросил он, хохотнув по своему обыкновению, довольно зловеще. — Будет, будет вам прибавка, в получку двадцатого числа всем дадут сверх зарплаты по червонцу в зубы — задницу подтирать. Эх, бойцы, не в деньгах счастье. Бездуховный вы народ. Каждый раз на инструктаже волками лютыми смотрите, сожрать готовы с косточками своих и без того замученных командиров. К вам и приходить страшно. Мы-то чем виноваты? Делаем, что можем, из кожи, так сказать, вон лезем, всё для вас, всё для вас, для облегчения вашей луковой, бесчеловечески трудной жизни. Вот, архаровцы, ваш новый командир взвода. Прошу любить и жаловать. Загинайло Роман Данилович. Родной брат вашего бывшего любимого командира Петра Загинайло, погибшего героической смертью при исполнении своих служебных обязанностей. Роман Данилыч, так сказать, берет вас как бы по наследству, из рук брата Петра, как бы долг и фамильная честь. Ради вас, остолопов, ушел с флота, где был на лучшем счету. Так сказать, поднять боевой дух в рядах. Воевать на другом фронте. А командование над вами — ой, не малина, шапка Мономаха!.. — красноречие Шаганова иссякло, он не знал, что тут еще добавить, вроде бы все сказано, не хуже, чем у замполита вышло, который и должен был представить взводу нового взводного, но отсутствовал по уважительным причинам.
Взвод хранил гробовое молчание.
— Вольно! — скомандовал Шаганов. — Вот теперь ваш новый командир скажет слово, а вы послушайте, олухи! Говори! — обратился он к Загинайло, освобождая ему место и отходя в сторону.
Загинайло, тяжело качнувшись, шагнул вперед. Плотнотелый, кряжистый, широкоплечий. Лицо напряженное, губы сжаты. Произнес твердо-значительно:
— Вами командовал мой брат Петр Загинайло. Теперь я буду вами командовать. — Объявив это, он своими мрачно-карими, сужеными глазами холодно обозрел взвод.
— А теперь вот что, — изрек он. — Почтим память вашего бывшего командира и моего брата минутой молчания. Снять шапки!
Весь взвод, как один человек, стоя, разом обнажил головы. Все до единого. И три командира отделений, которые стояли отдельно, сбоку от Загинайло. Стянул с себя шапку и Шаганов. Наступила та самая мертвая тишина, когда слышно, как муха летает. Эту тишину Загинайло хранил уже давно внутри себя. Гудели под потолком молочные трубки люминесцентных ламп. Выждав минуту, Загинайло скомандовал:
— Надеть шапки! — и вслед за всеми нахлобучил свою.
— Ты веди инструктаж, как там у вас это делается, — обратился он к Шаганову. — Покажи, значит, что и как, процесс, а потом я сам.
Шаганов осклабился:
— Да чего там. Никакой такой мудрости нет. Высшего юридического образования не надо. Да у тебя и помощники собаку съели, твои командиры отделений. Один Бабура чего стоит! Это ж зубр! Двадцать лет в милиции. Враз всему научит. Не боись. А потом еще у нашего замполита Розина пройдешь ускоренные курсы. Уж он тебя подкует! Или наш Железнов, зампослужбе, у него бесплатную консультацию получишь. Бабура! — крикнул он прапорщику в тулупе, — чего мух на потолке считаешь! Начинай инструктаж. Да не гони лошадей! С чувством, с толком, с расстановкой. Членораздельно. Чтоб новый командир все усек, всю, так сказать, специфику. — А вы, — приказал он взводу, — можете расслабиться, сесть на свои насесты и достать ручки и служебные книжки. Увижу, кто не записывает-усы оборву! Давай, Бабура! Вперед!
