Они подошли быстро. Яркий, словно фотовспышка, всплеск огня; Тайхман почти ослеп; затем страшный грохот оглушил его. Волна горячего воздуха прижала его к лебедке. Нос «Альбатроса» поднялся над водой, затем упал, на палубу обрушились волны; на носу из воды торчал только «ночной сторож».
— Покинуть корабль! — послышался крик Вегенера.
Вода бурлила под Тайхманом, и он чувствовал, что корабль тонет. Плоты сбросили за борт. Штолленберг и Фёгеле перенесли его через поручни левого борта и опустили на плот. Два свободных от вахты кочегара спрыгнули на плот за ними. Фёгеле и один из кочегаров опустили плот на воду, бросили линь тем, кто был на плоту, и взяли его на буксир. Командующий флотилией и командир прыгнули за борт, подплыли к плоту и уцепились за него. Они зажгли по его краям световые сигналы в знак того, что на нем находятся моряки с потерпевшего крушение корабля.
Тайхман видел, что моряки на другом плоту обогнали их, поскольку им помогало течение. Командир Хофф направил номер 5 к ним и поднял плот.
— «Альбатрос» затонул, — произнес младший лейтенант Пашен спокойным, лишенным всякого выражения голосом. — Время 23:11.
— Очень хорошо, — сказал командующий флотилией.
Их вновь атаковали самолеты. Два из них сбили матросы Хоффа. Британцы сбросили бомбу на корму корабля, а затем атаковали плот. Они летели на бреющем, стреляя из всех пушек и пулеметов. Тайхман дважды почувствовал такую же боль, как и на боевом посту, когда его ранило в первый раз. В него попали дважды. «У них наверняка есть еще одна нога для меня», — подумал он.
И вот они опять идут на бреющем. Тайхман скатился в воду и вцепился руками в плот. Он видел, как Пашен размахивал рукой, делая самолетам знак не стрелять. Пуля угодила ему в лицо, он выпустил плот и утонул.
Аварийные огни потушить было невозможно. В ужасе кочегары пытались опустить контейнеры с натрием в воду, но безуспешно. Они не могли погрузить их в воду одновременно. Это напоминало качели; когда один край плота погружался, другой выныривал, натрий фонаря вступал в контакт с кислородом воздуха и вспыхивал вновь. Тогда кочегары попытались опрокинуть плот. Этого им тоже сделать не удалось, никто не хотел выпускать из рук его край.
Самолеты сделали еще один заход. Перед самой атакой один из кочегаров бросился телом на аварийный огонь, но заревел от боли и полетел в воду.
Пулеметные пули шлепали по воде, порождая маленькие белые фонтанчики. Эти фонтанчики приближались к плоту. Тайхман закрыл глаза. Он почувствовал удар в живот; в голове промелькнула мысль: «Попали», — и он стал ждать смерти. Он слышал ругань и крик своих товарищей, потом только крик. Он уже не видел, как они погибали.
Открыв глаза, он увидел командующего флотилией. Никого больше рядом не было. Вегенер держался подбородком за край плота, и в свете горящего натрия аварийного огня Тайхман увидел, что его руки в крови, а рукава кителя порваны в нескольких местах.
— Вы ранены?
— Да, в обе руки.
Тайхман подполз к нему, просунул руку Вегенеру под мышку и прижал его к плоту.
Течение отнесло их плот и спасательную шлюпку, на которой уже никого не было, метров на пятьсот от кормы корабля Хоффа. Его опять атаковали. Тайхман видел, как последний корабль флотилии отбивается от самолетов изо всех своих пушек и пулеметов. Один из самолетов рухнул в воду, объятый пламенем.
— Сможете продержаться в таком положении?
— Конечно, несколько часов.
И тут Тайхман почувствовал страшную боль в животе. Он вспомнил, что его ранили, и пришел от этой мысли в ужас, словно в него опять попала пуля.
Течение было сильным. Их относило в сторону от номера 5. Хофф все еще отбивался от самолетов. Ноги Тайхмана горели, как в огне; это соленая вода разъедала раны. Но у него появилось ощущение, что он сможет держаться за плот сколько угодно. «Я совсем не устал», — думал он, и это была правда.
Вдруг вернулась режущая боль в животе. Она, как голодная крыса, вгрызалась в его внутренности. Рот Тайхмана наполнился желчью; вкус этой горькой жидкости напомнил ему многочасовые приступы морской болезни. Ноги жгло, как будто они были погружены в кипящее масло. Он застонал.
— Вы держитесь?
— Конечно.
Боль грызла его изнутри. Ему казалось, что он зарыт в землю по самую шею; он не мог пошевелиться и был беззащитен перед этой крысой-болью. Ему представлялось, что она заключена в металлическую трубу, один конец которой выходил на поверхность, но был раскален докрасна, а другой конец трубы упирался в его пупок. Крыса могла выбраться наружу только здесь, прогрызя себе путь через его внутренности, что она и делала.
Тайхман рычал от боли.
— Теперь можешь опустить руку.
Он почувствовал, как крыса роет себе нору в его внутренностях, словно в куче соломы. Затем она стала грызть его опять. Он почувствовал ее острые зубы, рвущие все на своем пути. Тайхман рычал от боли и напряжения, его руки и ноги начали дрожать.
— Давай отпускай.
Он почувствовал дурноту. Голова была как в тумане.
Словно издалека он услышал голос Вегенера:
— Отпусти руку.
— Держись, держись, — дважды сквозь сжатые зубы приказал себе Тайхман.
— Ложись на дно плота. Я смогу держаться зубами.
Тайхман выпустил руку Вегенера. Он пальцами вцепился в деревянный край плота, закрыв глаза, подтянулся, забрался на плот и лег неподвижно. Его мозг пытался дать ему какой-то приказ, он смутно ощущал это, но выполнить его уже не мог. Он инстинктивно протянул правую руку в том направлении, где, как он предполагал, находится Вегенер; и тут сознание покинуло его.
Страшная боль вернула его к действительности. Он согнулся пополам и, когда попытался прижать руки к больному месту на животе, понял, что может двигать только одной рукой. Медленно и очень осторожно он провел рукой по животу, и ему показалось, что он ощупывает чужое тело. Рука наткнулась на что-то теплое и влажное, и Тайхман понял, что это кровь: «Я истеку кровью и умру. Это же очень просто, истеку кровью и умру. Ну и пусть. Истеку, так истеку». Он понимал, что отдает себя в руки смерти, но это нисколько не тронуло его, все было так просто. Все становится таким простым, когда перестаешь хотеть чего-либо…
Очнувшись снова, он сначала лежал без движения. Он удивился. В его животе что-то двигалось. Это было слабое, равномерное биение, словно кто-то костяшками пальцев стучал в дверь. «Это мое сердце», — подумал он. Он замерзал. Холодная дрожь сотрясала все его тело. Он чувствовал холод каждой клеточкой. Какое-то время мозг его работал очень четко, сообщая, что ему пришел конец. Он чувствовал себя одиноким и несчастным. Конечности его были ледяными и хрупкими, как тонкое стекло, и он не мог унять дрожи. Внезапно его охватило дикое отчаяние. Он был страшно зол на свою боль, хотя в тот момент вряд ли что-нибудь чувствовал. Он попытался подняться, опираясь на руки, но действовала только одна рука. Он не мог понять, где же вторая.
Натриевые аварийные огни выгорели до конца, на востоке занимался рассвет. Со стоном Тайхман перевернулся на другой бок и взглянул в лицо Вегенеру. Он вцепился зубами в руку Тайхмана и таким образом держался на поверхности. Тайхман некоторое время не сводил с него глаз. Он смотрел на белые зубы, вцепившиеся в руку, — больше над треснутой верхней губой ничего не было видно. Он не понимал, что это была его собственная рука. Ему казалось, что она была частью плота. Глаза Вегенера были закрыты, и казалось, он вонзил зубы во что-то кислое и горькое. Может, в маринованный огурчик. Тайхман хохотнул и тут же испугался своего смешка: «Что это со мной?» У Вегенера открылись глаза. Тайхман увидел голубые зрачки и красные, изъеденные соленой водой веки. Он сел и левой рукой ухватил Вегенера за волосы, затем подполз ближе, зажал его волосы зубами и, подсунув ему руку под мышки, втащил на плот. Делая это, Тайхман почти не ощущал боли. Только потом, когда лег на дно, ему показалось, будто кто-то распорол ему живот.
Выдохшись, он лежал, неспособный даже думать. Болело все, тело пылало в жару. Ему казалось, что он лежит в крапиве, но даже не делал попытки шевельнуться.
— Сними рубашку и прижми ее к ране.
Тайхман собрал все силы, чтобы выполнить этот приказ. Он слегка приподнялся и снял рубашку. Она была красной и липкой от крови. Дрожащими руками он прикоснулся к ране на животе, слегка приспустив брюки, нашел входное отверстие пули. Его охватило отвращение, и лицо исказилось гримасой ужаса. Он приложил к ране скомканную рубашку.
— А теперь лежи спокойно.
Когда встало солнце, Тайхман почувствовал себя лучше. Он прислушивался к своему телу и ожидал новых приступов боли. Он знал, что они наступят, но пока боль была терпимой. Он оперся на локти, но, увидев свои ноги, не смог удержаться от рвоты. Запах был отвратительным. Тайхман ощутил ненависть к своему телу, и его снова стошнило. Он попытался сесть, но опять откинулся на спину; рвота не прекращалась. «Что это я такое съел? В любом случае я мало пил, а то было бы легче». Он смутно ощутил, что у него снова потекла кровь; рубашка стала похожей на мокрую швабру. Он громко выругался.
