— Благодарю вас, вечер был прекрасным, но поездка… Ну, вы понимаете, о чем я?
— Ну конечно, конечно. Спокойной ночи.
Тайхман прошел за кулисы.
— А, вот и вы. Я совсем про вас забыла. Вечеринка продлилась дольше, чем я ожидала. Это очень плохо?
— Я прекрасно провел время.
— Правда? Я очень рада.
Вновь появился офицер-снабженец.
— Мадам…
— Что вам нужно?
— О, мадам, мне много что нужно…
— Надеюсь, ваше воспитание не позволит вам высказать это вслух.
— Желаю вам приятной ночи, мадам.
— О, не беспокойтесь.
Тайхман не ожидал от нее такого; она все больше и больше ему нравилась. Она пошла вперед, а он с ее вещами в руках спустился за ней вниз, пересек двор и снова поднялся наверх. «Если бы я был хорошо воспитанным молодым человеком, — подумал он, поднимаясь по лестнице, — то должен был бы идти впереди, но поскольку на ней длинное платье, то ее не заботит, что я иду сзади». Она открыла дверь своей комнаты и сказала:
— Проходите… — и притворилась пьяной.
В кубрике обстановка была довольно крутой. На пирушке матросам выдали спиртное: опьянеть от такого количества они не смогли, но и трезвыми не остались. Им дали возможность взглянуть на женщин, а потом увели их прямо из-под носа. К тому времени, когда вечеринка закончилась, бордели были уже закрыты. Матросы отправились на корабль; напившись в кубрике пива, они повалились на свои койки и принялись кидать друг в друга пустыми пивными бутылками от левого борта к правому и от правого к левому. Серьезных травм не было: занавески смягчали удар. Когда все бутылки были перебиты, в ход пошли огнетушители. Матросы поливали их содержимым противоположные концы кубрика.
Артисты пробыли в Бресте еще два дня, развлекая пехоту и артиллеристов ПВО. Хальбернагель проводил ночи со своей невестой. Он официально обручился с белокурой балериной и обратился к командующему за разрешением жениться. Когда на третий день после своего создания флотилия готовилась к выходу в море, он прогуливался с невестой взад-вперед по пирсу, давая товарищам возможность полюбоваться ею. Она была миловидна, и с ней не стыдно было показаться на людях. Да, конечно, она была на несколько лет старше Хальбернагеля, но это было почти незаметно. Однако все заметили, что неприступностью она не отличалась. И, прогуливаясь рядом с ней, Хальбернагель выглядел довольно уставшим. Перед тем как были отданы швартовы, он запрыгнул на корабль.
Хейне сказал ему, что он выглядит так, как будто зачерпнул кормой. Оно того стоило, ответил Хальбернагель; он обставил все так, чтобы она была вынуждена хранить ему верность, он сделал все, чтобы она забеременела, так что ей придется его дожидаться. Хейне спросил, хочет ли он, чтобы к нему обращались теперь — герр барон.
— Пока нет, — ответил Хальбернагель.
В сумерки корабли поставили тралы. В задачу флотилии входило разминировать морскую линию Брест — Сен-Мало — Гавр. После полуночи параваны пришлось на некоторое время поднять, поскольку тралы мешали мели. С тросореза правого трала свисало тело человека. Мясо на нем было распухшим и рыхлым и в свете прожектора казалось зеленым. Рукава морского кителя разошлись по швам, лицо невозможно было распознать: бесформенный овал, напоминающий полусдутый футбольный мяч, полежавший в грязи. Штолленберг обнаружил небольшую бороздку на безымянном пальце правой руки и безуспешно попытался снять кольцо плоскогубцами. Тайхман соскреб ножом плоть с кости. Она срезалась легко и падала в воду, как куски мокрой газеты. Им удалось снять кольцо. Это было обручальное кольцо, внутри которого были выгравированы две буквы Х.К. и дата — 28 августа 1939 года. Труп они выбросили за борт.
Вскоре после этого поступил приказ вновь поставить тралы. Они впервые ставили новые поплавковые тралы ночью, и было много заминок. Работой, изрыгая леденящие душу ругательства, руководил Медуза Лёбберман.
«Альбатрос» первым во флотилии доложил о готовности начать траление — и все это благодаря Лёбберману. Левая ступня Лёббермана зацепилась за хвостовое ребро депрессора, и буксирный трос левого резака протянулся между Тайхманом и Лёбберманом. Тайхман закричал:
— Медуза, вытащи оттуда свою ногу!
Но Лёбберман, по-видимому, его не понял. Он крикнул в ответ:
— Заткнись!
Бюлов тоже увидел, что произошло, и попытался оттащить Лёббермана. Лёбберман упал, но, прежде чем сумел вытащить зажатую ступню, резак сдернул депрессор за борт. Лёбберман согнулся, словно пытаясь принять сидячее положение, и его голова ударилась о кормовой поручень. Звук был такой, с каким шар боулинга ударяется о каменную стену. Затем депрессор полетел за борт, а с ним и Лёбберман.
Выполнять маневр «человек за бортом» было бесполезно: депрессор затянул Лёббермана под воду. Старшим унтер-офицером судовой полиции стал Штюве.
На следующее утро флотилия бросила якорь в Сен-Мало.
— Мне нужно на берег, — заявил Хальбернагель.
— Это все, что тебе нужно? Ты едва заполз на борт, а через сутки уже опять хочешь на берег, — удивился Хейне.
Хальбернагель выдавил из себя смешок. На берег он не попал, как, впрочем, и кто-либо другой. Флотилия на следующий день снова вышла в море и взяла курс на Гавр.
После ужина Хальбернагель в умывалке расстегнул клапан своих брюк и спросил:
— Что ты об этом думаешь?
— Сходи и спроси у старшин.
— О нет. Я им такого удовольствия не доставлю. Кроме того, я не уверен. Как ты думаешь, что это?
— У меня в этом деле опыта нет — пока нет.
— Может, это просто простуда?
— В такую-то погоду?
— Ну может, не простуда. И все-таки что мне делать?
— Жди и пей чай.
— Но ты держи язык за зубами, понял?
— Обо мне не беспокойся. Команда все равно скоро узнает. И матросы повсюду растрезвонят.
— Ну и влип же я. Теперь мне крышка.
При швартовке в Гавре кормовой конец намотался на винт. Пришлось ставить «Альбатрос» в сухой док. В первую же ночь туда свалился старший квартирмейстер, возвращавшийся с берега. Его нашли утром; шея была сломана, а от трупа несло спиртным. В качестве причины смерти в судовой журнал записали «сердечный приступ». Это был очень удобный диагноз. Никто про старшего квартирмейстера не знал ничего, кроме того, что он пил и имел слабый мочевой пузырь. Говорили, что родственников у него нет. В его бумажнике нашли фотографию красивой женщины. Но фотография сильно выцвела и была старой и очень потрепанной. В любом случае, похороны квартирмейстера не заняли много времени: пастор не знал, что сказать, и все были рады, когда они закончились.
Флотилия стояла в Гавре две недели. У моряков было полно свободного времени и куча денег. Девочки забирали деньги там, где находили, — когда это было возможно, без помощи рук. Одна из девочек издала дикий вопль: Хейне раскалил монету горящей спичкой. Пришлось дать ей еще денег, чтобы заглушить ее крики.
— Очень жаль, что Хальбернагель этого не видит, — сказал Остербур. Они решили послать ему открытку и спросить, когда состоится свадьба. Подписались все, даже девочки. Хейне надписал адрес: «Вестовому командующего барону фон Хальбернагелю. Военный госпиталь Ренн, венерологическое отделение».
На обратном пути из Гавра флотилия потеряла буйковый корабль. Все произошло в течение нескольких секунд. Спасти не удалось никого.
Была безлунная ночь. Буйковый корабль номер 3 следовал в 1000 метрах позади остальной флотилии. И тут появились торпедные катера. Они зашли со стороны кормы, выскочив из низкой дымки. Первым их заметил номер 3 и дал сигналы опознания. Не получив ответа, он открыл огонь, но торпедные катера — а их было шесть или семь — с ревом приближались со скоростью более сорока узлов, выпуская торпеды с большого расстояния. Буйковый корабль накренился на девяносто градусов на левый борт. Его пушки продолжали стрелять трассирующими снарядами, как будто надеясь сбить звезды. Потом корабль исчез из вида. Исчезли и торпедные катера; кошмар закончился.
Тральщики легли на обратный курс. На месте трагедии не было ничего, кроме нескольких дощечек.
После этого последовали несколько спокойных недель. Недолгие патрульные рейсы между Сен-Назером и Лорьяном; противолодочный эскорт и прибрежное патрулирование в Бискайском заливе. С противником столкновений не было. Это были чисто развлекательные круизы.
Эти каникулы посреди войны окончились внезапно — флотилию вновь направили в район Ла-Манша. Салют начался уже вблизи Пуан-дю-Раза на западном побережье Франции. Рано утром в заливе Дуарненез тральщики были атакованы десятью английскими самолетами.
Самолеты зашли со стороны солнца, которое только что поднялось над горизонтом, разбились на три группы и устремились вниз на корабли с трех сторон, словно рой ос. Их фюзеляжи отливали на солнце золотом; приблизившись к кораблям, самолеты начали поливать их огненно-красным ядом; трассирующие очереди напоминали длинные жала, впивавшиеся в суда. Потом большие стеклянные насекомые, сверкающие в отраженных лучах солнца, улетели.
