Но при всем при том, этого было недостаточно. Как бы сильно Кингсли ни любил причинять боль и доминировать над другими, он сам тоже нуждался в боли и доминировании. И если Сорен не давал то, в чем нуждался Кингсли, возможно, это могла сделать Элли.
И наконец она сделала это.
И она не только сделала это, ей понравилось. Он видел этот блеск в ее глазах, когда она нагревала скальпель. Он точно знал, что именно горело в этих темно-зеленых глубинах.
Садизм.
Чистый, восхитительный, неподдельный садизм.
Прошло слишком много времени с тех пор, как он позволял кому-то причинять ему боль так, как ему было нужно, и заниматься сексом, в котором он нуждался. Доминатрикс в его подчинении - с ними он не мог заниматься сексом. Они работали на него и никогда не занимались сексом ни с кем из своих клиентов. Госпожа Фелиция вернулась в Англию пять лет назад. И Сорен явно раскаивался после той ночи шесть лет назад, когда он потерял контроль над собой, избил и трахнул Кингсли в его собственном доме. Еще одна такая ночь с Сореном? Это стало ничем иным, как фантазией.
Но еще одна такая ночь с Элли? На его теле было шестнадцать ожогов и восемь глубоких царапин на груди, в доказательство, что все было на самом деле. И скоро снова станет реальным, если он найдет то, что искал.
Через два дня после ночи с Элли, Кингсли отправился на поиски. Три дня он провел в пути по Новой Англии, останавливаясь в каждом антикварном магазине, о котором когда-либо слышал, и в нескольких, о которых не слышал, прежде чем нашел то, что искал. Наконец в крошечном антикварном магазинчике, специализирующемся на конном снаряжении, был он. Он стоил небольшое состояние, так как был двухсотлетней давности и принадлежал довольно известной герцогине, которая, по слухам, занималась не только верховой ездой. Торжествуя, он вернулся в свой городской дом и дождался темноты, чтобы снова найти Элли.
Он нашел ее в своей музыкальной комнате, сидящей за роялем. Она делала это всякий раз, когда ее тоска по Сорену становилась болезненной. Рояль принадлежал ему, и сидеть рядом с ним означало быть ближе к нему. Он уже видел подобное поведение среди священников его старой школы, Святого Игнатия. Иногда они просто сидели на причастии с закрытыми глазами. Они верили, что Иисус воплотился в благословенных облатках для причастия. Сидеть на причастии означало сидеть рядом с Ним, мужчиной, которому они посвятили свою жизнь в служении, в любви и в браке. Верила ли Элли, что Сорен воплотился в рояль? Музыка, в конце концов, была конфессией Сорена.
- Я не разговариваю с тобой, Кинг, - заявила Элли, вставляя тонкую металлическую отмычку в нечто похожее на велосипедный замок.
- Pourquoi pas? - спросил он, подавляя улыбку. Ему нравилось ее плохое настроение. Они всегда предвещали хороший вечер.
- Ты знаешь, почему. - Она не смотрела на него, сосредоточила все свое внимание на нежном повороте отмычки в замке. В последнее время она часто этим занималась: играла с замками, вскрывала их, узнавала их секреты. Почему? Кто знает? Хотя у Кингсли была теория, которую он не хотел подтверждать.
- Все было очень весело, - сказал он, усаживаясь позади нее на полосатой софе. Она, должно быть, не слишком сердилась на него, потому что снова надела одну из его рубашек - черную, застегнув на все пуговицы, и закатав рукава до плеч. Ее ноги были соблазнительно обнаженными и гладкими, и он провел кончиками пальцев линию от колен до бедер.
- Очень весело? - Замок открылся. Она снова закрыла ее и принялась отпирать. - Ты связал меня лицом вниз, распял на кровати, и трахал в задницу полночи, не давая кончить. Затем исчез на три дня. У тебя есть что сказать на это?
- Спасибо? - сказал Кингсли
Элли сердито уставилась на него.
- Не дуйся, mon chaton. Я привязал и трахал тебя всю ночь в задницу только чтобы подтвердить свое господство. Ты же знаешь, как это работает. И тогда ты не жаловалась.
- Тогда я не жаловалась, потому что предполагала, что в какой-то момент ты позволишь мне кончить. Но этого не случилось. А потом ты исчезаешь, оставляя меня изнывающей и возбужденной. Так что даже не пытайся умаслить меня французским акцентом и своими пальчиками. Это не сработает. Кыш. Я больше с тобой не разговариваю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Mais…
- Никаких «но». И анала в том числе. Ты в игноре.
- А ведь... я принес тебе подарок.
Она изогнула бровь.
- Подарок? Что это?
- Иди и посмотри.
- Я больше не попадусь на эту удочку, Кинг.
- Мне удовлетворить тебя?
- Лучше.
Она отложила свою отмычку и замок. Он взял ее за руку и повел из музыкальной комнаты в свою спальню.
- Ты улыбаешься, - сказала Элли, ее голос сочился любопытством. - Я нервничаю, когда ты улыбаешься.
- Тебе не стоит нервничать. А вот мне следовало бы.
- Почему тебе стоит нервничать? - спросила она, и он открыл дверь в свою спальню, закрыл и запер за собой.
- Потому что я дарю тебе это.
Он кивнул в сторону кровати, и Элли посмотрела на нее.
- Что это? - спросила она.
- Это стек, - ответил Кингсли. - Старинный стек для верховой езды из кости и черного дерева. Ручная резьба, резная костяная ручка, двести лет. Редкий, ценный, порочный. И...
- И что?
Кингсли поднял его с кровати и протянул ей.
- И твой.
Элли уставилась на стек, но не брала его.
- Для меня?
- Pour vous, mademoiselle.
- Почему ты даришь мне стек?
- А ты как думаешь?
- Потому что ты ненавидишь меня и в тайне замышляешь заставить Сорена убить меня?
- Non.
- Потому что у тебя суицидальные наклонности, и в тайне замышляешь, чтобы Сорен убил тебя?
- Non.
- Потому что ты мазохист и хочешь, чтобы я снова выбила из тебя дерьмо?
- У нас есть победитель. Прими его. Почувствуй его.
Он заметил едва заметную дрожь в руке Элли, когда она протянула руку и схватила стек за отполированную костяную рукоятку. Дерево стека было черным, рукоять - белой.
- Это самый невероятный стек, который я когда-либо видела, - сказала она. - Хочу ли я знать, сколько это стоит?
- Если продашь его, то сможешь купить машину, - ответил он, используя термины, которые она понимала. - Небольшую.
- Это лучше машины.
- Рад, что тебе понравилось. - Кингсли поклонился. Он надеялся, что к концу вечера он будет больше, чем кланяться. Он хотел стоять перед ней на коленях, зарыться лицом в ее киску, ублажать, пока она не закричит, и затем отблагодарит его за службу поркой до тех пор, пока кровь не потечет по его спине.
Элли посмотрела на него прищуренными глазами, поднеся к лицу, чтобы рассмотреть резьбу на ручке. Она оценила его вес и баланс. Размашисто взмахнула им. Он услышал свист, когда тот рассек воздух.
- Хочешь причинить мне боль снова? - спросил Кингсли.
- Ох, Кингсли, - сказала она, улыбаясь ему. - Я всем хочу сделать больно.
- Начни с меня.
Элли посмотрела на него и моментально изменилась. Исчезла добрая маленькая девочка, которая сидела у ног Сорена и дремала у него на коленях, пока ее священник писал проповедь на будущее воскресенье, используя ее спину в качестве стола. Исчезла добрая маленькая девочка, которая говорила: «Да, сэр» и «Если вам угодно, сэр» и «Я ваша, сэр. Делайте со мной все, что захотите, сэр».
Это была плохая маленькая девочка, которая посмотрела на Кингсли и без улыбки задала ему один очень важный вопрос.
- Почему ты все еще в одежде?
Кингсли не мог не улыбнуться при этом воспоминании.
- Я должен был снять ее? - спросил он ее.
Она сделала шаг назад и поднесла кожаный кончик стека к его подбородку.
- С самого начала ты не должен был ее надевать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он бы рассмеялся над воспоминанием, которое она вызвала этими словами, но он был уже слишком возбужден, чтобы что-то делать, кроме как повиноваться.
- Мои извинения, - сказал Кингсли и быстро, но не слишком быстро, разделся.
Когда он оказался обнаженным, она указала стеком на кровать.
