- Тебе нравится кожа? - спросил он. Его голос был мягким, и нежность его тона заставила ее еще больше нервничать.
- Да, нравится. Особенно на мужчинах.
- Почему ты никогда не говорила мне?
Она взглянула на него.
- Ты никогда не спрашивал.
Кингсли прищурился на нее.
- Мне следовало спросить. Какие еще секреты ты здесь хранишь?
Он коснулся ее виска и провел пальцами вниз, пока они не остановились на ее груди под рубашкой и над сердцем.
- Множество секретов, - прошептала она.
- Расскажи мне все свои секреты. Расскажи мне все, что хочешь.
- Тебя, - ответила она. - Вот так.
- Как?
- Подчиняясь мне.
- Ты фантазировала об этом? - спросил он. - О том, что я подчиняюсь тебе?
Наконец она зашнуровала наруч на его левой руке. Шнуровка на правой руке прошла гораздо ровнее. Она сможет. Она справится.
Ей было страшно отвечать на эти вопросы. Проблема была не в вопросе, а в коробке, и, если они откроют крышку этой коробки, одному Богу известно, что из нее выйдет.
- Элли, пожалуйста, расскажи, - сказал он так тихо, что она едва расслышала его даже в напряженной тишине комнаты.
- Да.
И с этим да, она затянула шнурки на наручах и завязала аккуратный бантик.
Когда она покончила с наручами, она оглядела его с головы до ног.
- Почти идеально, - сказала она, оценивая свою работу. Она расстегнула его брюки, стянула их вниз и сказала вышагнуть из них.
- Идеально, - сказала она с улыбкой. - Абсолютно идеально.
Элеонора была только получающей стороной во время порки. Она понятия не имела, как замахиваться флоггером, владеть кнутом. И сегодня она определенно не собиралась учиться этому. Но были и другие способы причинить кому-то боль, способы, которые она знала.
- Ложись на спину, - приказала она, и Кингсли сделал, как ему было сказано.
Дико. В течение многих лет она делала все, что ей говорили Кингсли и Сорен.
Иди сюда. Сделай это. Раздвинь ноги. Отсоси мне.
Стой здесь и принимай, принимай, принимай...
Пришло время отдать все, что у нее есть.
Кингсли лежал голый на кровати, голый, если не считать замысловатых кожаных наручей, зашнурованных от запястья до середины предплечья.
Элеонор смотрела на Кингсли. Он не поднимал глаз. Она щелкнула пальцами перед его лицом, один из наименее милых способов Сорена привлечь ее внимание. Сработало. Кингсли посмотрел на нее.
- Ты уверен? - спросил она. - Абсолютно на сто процентов уверен в этом?
- Элли, послушай меня. - Он встретился с ней взглядом и посмотрел глубоко и жестко. - Да.
Она кивнула и сделала еще один глубокий вдох. Что сделать... что сделать. Она причиняла себе боль еще будучи подростком. Она ведь знала, как дарить боль, верно? Она была первой, кто причинил боль собственному телу.
И тут ей в голову пришла идея.
Она открыла ящик прикроватной тумбочки и достала из кожаного чехла скальпель. Затем взяла зажженную свечу.
- Игры с кровью или с воском? - спросил он. Обе казались ему под силу.
- Ни то, ни другое, - ответила она.
Она забралась на кровать и оседлала бедра Кингсли. Она прижалась к его эрекции, но не позволила ему войти в себя. Его член пульсировал возле ее влажных складочек. Да, она хотела, чтобы он вошел в нее, но еще больше она хотела заставить его ждать.
- Я делала это с собой, когда была ребенком. Только использовала плойку. А моя плойка в другой комнате, так что придется немного импровизировать.
Она поднесла лезвие скальпеля к пламени свечи и наблюдала, как огонь нагревал метал.
Когда он стал ярко-красным, она опустила скальпель и прижала лезвие к животу Кингсли.
Со вздохом чистой боли он крепко зажмурился и выгнулся под ней, выгнулся так сильно, что его член вошел в нее. Она вздрогнула, когда их тела соединились. Она сидела на нем, двигала бедрами, чтобы впустить его как можно глубже.
- Жестокая сука, - прошипел он сквозь стиснутые зубы. Она оставила на нем ожег первой степени.
- Я сделала тебе больно? - спросила она, беспокоясь, что уже перешла черту.
- Боже, да. Сделай это снова, - сказал он между резкими вдохами. - Пожалуйста.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Элеонор рассмеялась.
- Ну, раз уж ты так любезно попросил.
Затем она снова поднесла лезвие к пламени, еще раз нагрела его и прижала к животу.
Раскаленный докрасна металл оставил на его животе ожоги в форме полумесяца. Каждый раз, когда она касалась его плоской стороной лезвия скальпеля, он вздрагивал, словно в агонии, гортанно рычал и толкался в нее бедрами.
После пятого ожога и шестого секс и боль стали едиными. Их тела соединялись только когда она прижимала лезвие к животу, бедрам, груди, к нежной плоти на внутренней стороне бицепса, он проникал в нее.
Ее влага сочилась и обволакивала его, скрепляя их вместе.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она, больше из любопытства, чем из-за заботы.
- Невыносимо, - ответил Кингсли. - Спасибо.
- Хочешь больше?
- Столько, сколько можешь дать.
- Ты успеешь восстановиться до возвращения Сорена?
- Когда он возвращается? Через шесть недель? - Кингсли посмотрел на ожоги на его груди, бедрах и руках. - Может быть.
- Ну, сказал А, говори Б, - ответила она, снова нагревая лезвие.
Она обожгла его в седьмой раз. Затем восьмой. Она дошла до шестнадцати, а затем остановилась.
- Шестнадцать - хорошее число, - сказала она, убирая свечу.
- Что оно значит для тебя? - спросил он.
- Мне было шестнадцать, когда я впервые увидела тебя. На лестнице во время той оргии, которую вы устраивали. Помнишь, что ты мне сказал?
Кингсли улыбнулся.
- Я сказал: «Детям вход воспрещен».
- И все же... вот она я. - Она подалась бедрами вперед и сжала мышцы вокруг его члена.
- Да, но ты уже не маленькая девочка. Больше не девственница.
- Я не девственница с двадцати лет.
Он поднял руку и провел ею по ее волосам, коснулся ее щеки, подбородка, губ и легонько похлопал под подбородком.
- Не такая уж она девственница, - мягко сказал он. - Только не после сегодняшнего вечера.
Она повернула голову и поцеловала его ладонь.
- Лежи смирно, - сказала она.
Кингсли опустил руки. После этого он даже не шевелился, чтобы дышать.
Кончиком скальпеля она нацарапала небольшие «ЭШ» на нежной коже его живота, достаточно близко к члену, чтобы заставить его нервничать. Она вошла достаточно глубоко, чтобы пошла кровь, но не настолько, чтобы порезы не зажили в течение одного двух дней. Кингсли мог бы обвинить в своих ожогах кого-нибудь другого, если бы дело дошло до этого. Ее инициалы на этой самой интимной части тела Кингсли проклянут их обоих, если Сорен заметит их.
- Красиво, - вздохнул Кингсли. Его зрачки были так расширены, что глаза казались абсолютно черными.
- Еще не закончила, - ответила она. Она снова взяла свечу и позволила капле воска упасть на израненную кожу.
Пальцы Кингсли зарылись в простыни, его плечи приподнялись, резким рывком он вошел в нее и кончил. Его оргазм застал их обоих врасплох. Он рычал и стонал, а его бедра приподнимались и опускались под ней. Удовольствие от этого было настолько сильным, что она почти кончила от силы его оргазма. Она никогда еще не была так возбуждена, никогда не чувствовала такой смеси удовольствия и силы. Ее пугало, как сильно ей понравилось, когда Кингсли был под ней, причиняя ему боль, подталкивая его к грани, пока он не потерял контроль и не кончил без всякого предупреждения.
Он опустился на кровать, тяжело дыша.
- Кажется, тебе понравилось, - сказала она. Элеонор наклонилась и поцеловала его страстно и глубоко.
- Понравилось не то слово, chérie, - прошептал он ей в губы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- Мы даже не можем рассказать ему об этом, - сказала она.
Кингсли улыбнулся.
- Наш маленький секрет.
Тихо смеясь, она снова начала двигаться на нем, жестко объезжая его, достигая собственного оргазма. Она впилась ногтями в его грудь, сильно... сильно... они поцарапали кожу и продолжали царапать. Кингсли снова был тверд внутри нее, и когда она кончила, он тоже кончил.
