и штукатурки во вдруг открывшемся провале и искореженную ножку железной кровати — кровати, на которой лежала ее мать. На осунувшемся, без кровинки лице — вытаращенные от ужаса глаза. Грохот падающего кирпича. Разрушенная церковь. Башня осталась цела, и гудел колокол, созывая на мессу или на похороны. Смешно, как все смешно.
Она останавливалась и принималась смеяться, а потом не могла понять, кто смеялся — она сама или кто-то еще. Но вокруг не было ни души.
Жара ее вконец измучила. Хильда увидела сосну около дороги и села под ней. Сосна была старая, западный ветер пригнул ее к земле. Кто-то вырезал на коре круг; из белой древесины сочилась янтарная смола.
Хильда сидела под сосной, перебирая руками песок; она играла им, как пятнадцать лет назад, когда они с мамой ходили на взморье. Ее пальцы вырыли ямку. Песок был сухой, мягкий и пальцы легко уходили вглубь. В песке она нащупала какую-то тряпку.
Хильда схватила ее и потянула. В тряпку было что-то завернуто. Она смахнула с нее песок, развернула, и в солнечных лучах вдруг засверкало золото: браслеты, кольца, кубки, цепочки. Тут была и записка на немецком языке: «Это имущество принадлежит владельцу ювелирного магазина Отто Куршату». Ожерелья и бусы, короткие и длинные, лежали, свернувшись в клубок, словно голубые, белые, черные змеи.
Она выбрала светлое жемчужное ожерелье, надела его на шею и рассмеялась. Как оно ей шло! Жаль, что у нее нет зеркальца.
Но в поле, за дорогой, был старый пруд. В темной, заросшей травами, воде отражаются деревья. Должно бы отразиться и ее ожерелье. Она побежала к пруду и взглянула на свое отражение в водяном зеркале. Ну и красота! Хоть справляй свадьбу с Мартинасом. Конечно, он бы купил ей это ожерелье. А золото? Золото мерзкое! Мерзкое! Говорят, это из-за него люди убивают друг друга; да, из-за него. Золото надо уничтожить, и тогда… тогда… Ха-ха-ха!
Хильда потрогала ожерелье и, улыбаясь, пошла дальше по дороге, которая никуда не вела.
5
«Неужели это было привидение? Нет, привидения не являются днем, в ярких лучах солнца. Да и это лицо — обожженное лицо немецкого летчика. В конце концов, привидения не стреляют из револьвера; они существуют только в сознании, когда человек дрожит от неизъяснимого страха, когда измученный алкоголем пьяница заболевает белой горячкой. А это был живой человек. (Или все у меня смешалось в больной голове?)
Может быть, тут есть еще немцы? Я же не знаю, что случилось после того, как я потерял сознание, а в глазах все время серый туман. Я не сдамся живой, сколько бы их тут ни было. Буду стрелять до последнего патрона. В диске автомата есть патроны, а на ремне болтается граната и непочатый диск. Я буду отбиваться. Я еще не умер, хоть меня и причислили к мертвым».
За соседними буграми снова показалась голова летчика, и Гедиминас несколько раз выстрелил. Голова спряталась. Он ждал долго, до боли в глазах вглядываясь в дюны, но голова не высовывалась. Хитер, подлюга.
Тянулись секунды, минуты. Песочные часы безостановочно отсчитывали время. Напряженное ожидание стало раздражать Гедиминаса, и он подумал, не стоит ли бросить гранату.
«Я его не вижу. Граната разорвется впустую, а она мне нужна в решающую минуту, когда будем выяснять, кому жить, а кому умирать. Лучше подожду. Раньше или позже он высунет свое недожаренное рыло. Скорее всего он выбросился из этого самолета, который грохнулся на берегу. Лежит себе, как гадюка, готовится ужалить тебя насмерть. Пустые надежды! У меня автомат и граната, а у тебя — один револьвер. Обойма скоро кончится. А что тогда, гад? Подохнешь на этой священной земле, за которую я сражался. Подохнешь. Ну, потерпи самую малость. Я за все тебе отплачу: за кровь на руке, за голову, за все… Ну, гад, подходи, чего боишься? Не хочешь попробовать русского свинца? Что? Правда, он невкусный, сам, наверное, это знаешь. Ни мармеладом, ни шоколадом не пахнет. Ну, высунь свою страшную харю. Мы только вдвоем, никто не помешает нам честно доиграть эту партию».
Гедиминас нахлобучил шлем. Вмятина от осколка причиняла боль, но шлем мог кое-как защитить голову от револьверных пуль. Снова прозвучали выстрелы; пули пролетели мимо и зарылись в песок. Фронт продвинулся вперед, но здесь война продолжалась.
Мартинас больше не думал о самоубийстве, теперь он жаждал одного: прикончить врага. Он снова горел слепой, страшной ненавистью, которая овладела всем его существом. От ненависти, от нестихающей боли темнело в глазах; каждый удар в сердце увеличивал злобу. Он лежал, скрипя зубами и протягивая руку за револьвером. Четыре выстрела пошли насмарку. Он неразумно погорячился. Мартинас вынул из револьвера обойму и пересчитал патроны: оставались три заряда. Три крошечных кусочка металла, каждого из которых достаточно, чтобы убить солдата, лежащего за песчаным бугром. Только надо не промахнуться. Сумеет ли он? Ею рука дрожала, когда он стрелял. По правде говоря, он не привык стрелять из револьвера; его дело — бросать бомбы; а там точность имела другой смысл.
Там, за песчаным бугром, лежал его враг, и его надо было убить. В понимании Мартинаса, другого выхода не было. Один из них должен замолкнуть навеки. Револьвер должен заставить замолчать его, врага Мартинаса. А что такое враг? Может быть, человек, который ходит по чужой земле и смотрит на все с презрением, потому что чувствует себя победителем; он презирает все, что дорого тебе, и он ест хлеб, который ты вырастил. «В Дании, да, в Дании. Полные ненависти взгляды, которые они кидали на мой мундир, на рыцарский крест на шее. Белокурая девушка, которая была так похожа на Хильду, отвернулась, когда я заговорил с ней в пивной. Я был ее врагом. Я, честное слово, не думал, что датское пиво — это конская моча. Но я сказал ей это. А пиво было на редкость хорошее. Если бы теперь хоть глоток его! Я хотел угостить ее шоколадом, но она швырнула плитку мне в лицо. «От врага подарков не беру», — сказала она. Ее щеки покраснели, голос дрожал. А она была красивая. И до того похожа на Хильду, потому, наверное, я к ней и пристал. Что же делает людей врагами? Пожалуй, война. Пиво было хорошее. Полковник Шварц каждый день пил темное пиво. Я долго не выдержу без воды. Я должен его ухлопать, и поползу на поиски ручья. Ручей в песках? Нет, должна же где-то быть вода. Ручьи и реки втекают в море. Это тот негодяй не
