— Коли тебя, князь, прислали правду сокрыть, пиши: «набрушился сам», а коли в тебе есть совесть, тогда пиши: зарезали.
— Но где свидетели?
— Уж коли вы четверо с сотней тайных слуг не нашли свидетелей, кто же сыщет? Пиши князь: «царевич набрушился сам», Годунов тебя за такие слова в уста поцелует.
— Значит, говоришь, следует написать: «набрушился сам на ножик»? — спросил Шуйский невинно. — Подьячий, записал? Подпиши, Григорий Федорович!
Нагой топнул на Шуйского и ушел прочь из комиссии.
— Запиши, как Григорием сказано было, — поддакнул Вылузгин. — А подпишет показание духовник.
Так и сделали. На обороте листа показаний Григория Нагого записали: «К сем речам отец духовный Григорья Нагого Царе Константиновской поп Богдан руку приложил».
Записать записали, да только поп Богдан приложить руку к нечестной грамоте отказался. Удостоверил показания Григория собственной подписью игумен Воскресенского монастыря Феодорий.
Всего комиссия опросила девяносто четырех свидетелей. Восемьдесят восемь дворовых людей: боярские дети, жильцы, повара, сенные сторожа, конюхи, курятники, помясы, шутейщики, истопники и прочие показали едино — царевич Дмитрий покололся сам.
Свидетельство архимандрита и двух игуменов тоже единое: «Слуги прибежали, сказали «царевича убили, а кто — неведомо».
Из всех опрошенных беду своими глазами видели восемь человек. Мамка царевича Василиса Волохова, которую царица Мария била поленом за недосмотр, наговорила больше других: «Царевич играл ножом. Тут пришла на него черная болезнь и бросила его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало».
Видел, как царевича «долго била падучая» Семейка Юдин. На дворе Семейка не был, стоял у поставца, посуду к обеду готовил. В окно на беду смотрел.
Постельница Марья Колобова, кормилица Ирина Тучкова, двое их сынишек и двое мальчиков-жильцов единственные, кто оказался рядом с царевичем. Дети, когда царевич упал на нож, испугались, Тучкова же взяла его на руки.
Все шестеро показали: «царевич покололся сам». Вернее, так записано в показаниях.
Царица Мария тоже была допрошена. С Шуйским, с Клешниным говорить не пожелала. Приняла митрополита Галасия, сказала ему:
— Приключилось дело грешное, виноватое.
Это о ее братьях: двенадцать человек царевых слуг побили.
Сама царица тоже погубила душу: приказала забить до смерти дуру-шутиху — на царевича порчу напускала.
Работа комиссии была в самом разгаре, когда 24 мая, на Троицу, приехал к Шуйскому гонец от братьев: Москва сгорела дотла. Двор Василия да их собственные дворы, слава Богу, целы. Во время пожара царя в Москве не было, ушел ради праздника в Сергиев монастырь, с царицей, с конюшим, с боярами. Подожгли или грех сам собой случился — неведомо. Загорелся сначала Колымажный двор, а там Арбат, Никитская, Тверская, Петровка. Сгорел новый Белый город, Посольский двор, все Занеглинье, Стрелецкая слобода.
Народ побежал к Троице просить царя о милостыни. Все ведь стали нищи, наги, без крыши над головой.
— Не уберегши царевича, прогневили мы Господа! — сказал митрополит Галасий, отслужа молебен по сгоревшим в огне.
Григорий Нагой на это огрызнулся:
— Не Бог Москву сжег, а люди. Пусть комиссия поедет в стольный град да поищет. И не того, кто поджигал, а того, кто велел поджигать. Небось Кремль и Китай-город целехоньки.
Снова ходил князь Василий на Волгу смотреть. Думал:
«Вот когда плачет раб Божий Иван, премного Негрозный у Господнего престола! Сатанинской неистовостью изничтожен корень великого древа великих русских князей. Последний корешочек сломлен… Но неужто Бог для Бориса приготовляет царство? Или Борис не кромешник опричинный? Или мало за ним тихих злодейств? Ничего ему не делается. Кругом счастлив. От Малютиной дочери дочка у него растет, сына Бог дал», — и вдруг пришло на ум: у брата Дмитрия от другой Малютиной дочери — приплода нет.
Князя Василия прошибло ледяным потом: а ведь у Шуйских-то — от пятерых — никого! Василисины детки не в счет. От Андрея — уж не будет…
На вечерне дал зарок перед иконой Богородицы:
— Вернусь из комиссии, пошлю сватов к Мстиславским.
Сказал: «комиссия» и почувствовал: мурашки под кафтаном сидят жабами.
10
Уезжал Шуйский в Углич из Москвы белокаменной, а воротился в Москву черную, как уголь.
«От Углича — уголь?» — с ужасом подумал князь Василий.
Хоть и черно было в Москве, но весело, топоры тюкали, будто со всего белого света слетелись дятлы дупла долбить.
Бориса Федоровича Годунова днем поминала Москва как ангела: кто ни попроси, что ни попроси — пожалуйста! Деньги, льготы, железо, работников. На свои собственные средства конюший строил сразу несколько улиц. О таком благодетеле грех не помолиться. Но приходила ночь, являлись в снах сгоревшие в огне, и, пробудившись от собственного крика, москвичи думали о Борисе иное. По его умыслу Москва зажжена! Хотел, чтоб люди забыли о зарезанном царевиче. Пустая затея: подумаешь об углях — Углич вспомнишь.
Русский человек к слову чуток.
От пожара не опомнились, явилась новая напасть — Казы-Гирей, хан Крымский. Не на Оку пришел — на Воробьевы горы, на зеленые луга.
Большой полк Годунов не решился взять себе, отдал Мстиславскому. Полк правой руки вел князь Никита Трубецкой, передовой — брат его Тимофей, сторожевой — князь Борис Канбулатович Черкасский, левой руки — князь Василий Карданукович Черкасский, Годунову же царь отдал свой царский полк — всех своих телохранителей, стряпчих, стольников. Охранять Кремль конюший доверил Дмитрию Шуйскому.
У Бориса была своя полевая Дума из шести человек: кравчий Александр Никитич Романов, окольничий Андрей Клешнин, казначей Деменша Черемисин, оружейничий Богдан Бельский. Бельский — воевода опытный, и Борис приблизил к себе старого своего товарища.
Сражение случилось на виду всей Москвы. Народ смотрел со стен.
Явила мужество немецкая пехота, показали умение пушкари. Воеводы укрывались от нападения за гуляй-городками, а потом ударяли разом на наседавших татар и многих поражали, брали в плен.
Царь Федор Иванович молился всю ночь и весь день. Утомившись, пообедал, поспал, пошел с дворецким Григорием Васильевичем Годуновым поглядеть с башни на сражение. Зевал, равнодушно озирая великое побоище. У доброго Григория Васильевича от вида множества убитых навернулись слезы на глаза, но царь сказал ему:
— Утрись! Завтра поганые убегут.
Июльские дни длинные, но благословенная ночь снизошла наконец на землю. Да только тьмы в ту ночь в Москве не было. Годунов приказал бить по татарам изо всех пушек.
Этот несмолкаемый грохот и огонь ужаснули Казы-Гирея. В сражении погибли два его царевича, множество мурз. Под утро хану сказали: русские воеводы с полками подкрались совсем близко, ждут света.
И хан побежал.
Его преследовали до Серпухова, гнали за Окой по степи.
Потом уже стало известно: в Бахчисарай Казы-Гирей приехал на телеге, один, с распухшей от раны рукой.
Москва торжествовала победу.
Стольник Иван Никитич Романов привез в Серпухов воеводам от царя Федора Ивановича поклон и спрашивал о здоровье.
Служба конюшего Бориса Годунова была названа «ругодивской». Князю Мстиславскому и конюшему царь пожаловал «золотой протуганский», иначе говоря — португальский, остальным воеводам золотые угорские и корабельники.
На пиру государь жаловал воевод многими милостями. Борис получил шубу с золотыми пуговицами в тысячу рублей, золотой Мамаев кубок, взятый на Куликовом поле, три города и титул Слуги.
Это был столь высокий и редкий титул, что во все прошлые великие княжения и царствования его носили трое.
В благодарение Господу за избавление Москвы от хана на месте битвы заложили и быстро построили Донской монастырь.
Страх нашествия забылся, пиры закончились, и поползли слухи: Годунов сам хана привел, чтоб забылась кровь невинного отрока, зарезанного в Угличе.
Слуга, конюший, ближний боярин, великий из великих, премудрый из премудрых, потерял голову от ярости. По городам, по весям послал он лютых палачей. По первому же доносу людям резали языки, рубили головы, вздергивали на виселицах.
Дошло дело до расправы и над Угличем.
Мамка Василиса Волохова получила от Годунова имение, а вот кормилице Ирине Тучковой отрезали язык. Отрезали языки доброй сотне угличан, целыми улицами и слободами угнали за Уральские горы, на речку Пелым.
Город Углич после следствия Шуйского да после расправы Годунова запустел на долгие годы.
Зато глава следственной комиссии боярин князь Василий Иванович Шуйский снова был в почете. Поехал воеводствовать в Новгород Великий. Его младшие братья Александр да Иван, придя в возраст, были возведены в боярское звание. Князя Александра пожаловали в начальники московского Судного приказа.
