Она с удивлением заметила, что плачет:
– Ты все не так понимаешь!
Климов устало вздохнул:
– Я уезжаю. Надолго. Может быть, навсегда… Ты едешь со мной?
В дверь позвонили. Полина вышла в коридор.
Глава 5
В комнате появились Татьяна с Машей. Маша держала в руках охапку желтых листьев.
– Добрый осенний вечер! – сказала Маша и рассыпала листья по комнате. Кружась в воздухе, медленно и как-то театрально они легли на ковер, образуя красивый художественный узор.
– Мы принесли вам осень, – пояснила Маша.
– На улице идет дождь, – начала Татьяна и осеклась, увидев Климова. Она вопрошающе взглянула на сестру: – Полина, мы, пожалуй, пойдем?
– Ну что вы… Оставайтесь! Я, собственно, пришел попрощаться и уже ухожу! – сказал Климов.
Полина вздрогнула. Татьяна бессильно опустилась на диван.
– Прощаться? О чем ты, Никита? – растерялась Маша.
– Уезжаю. Предложили хорошую работу в Америке. – Климов закурил. – Неделю назад получил вызов: отличные условия для исследований и все такое…
Маша сжала в руках желтый лист:
– Очень неожиданная новость…
– А как же твои разглагольствования о том, что среда обитания как таковая не столь важна? – зло заметила Полина.
Климов молчал, сосредоточенно глядя в окно.
Маша подошла к нему и обняла:
– Ты вернешься когда-нибудь?
Он улыбнулся:
– Возможно… В случае форс-мажорных обстоятельств…
– Вообще-то вся наша жизнь состоит из них! – печально заметила Татьяна.
– Точно! Вся наша жизнь – сплошные форс-мажорные обстоятельства, – кивнул Климов. – Строишь планы на долгое время и вдруг внезапно умираешь – такой форменный казус, типичный форс-мажор! Мораль? В этом мире все хрупко и тонко. – Он подошел к Татьяне: – Терпеть не могу долгих прощаний… А ведь надо что-то сказать, и желательно связное… – Он сбился, пытаясь найти слова, потом махнул рукой.
Татьяна обняла его, взглянула в невеселые глаза:
– Почему такой грустный, Никита?
Климов насмешливо хмыкнул:
– Так сложились обстоятельства! Хорошо еще, что попался такой субъект, как я, – с устойчивой нервной системой! Другой бы, наверное, обглодал себе лицо на почве невроза или перегрыз вены зубами.
Он поднял с пола желтый лист, пощекотал им Машино лицо:
– Эх, Маруся! «Нам ли быть в печали?!» У тебя все впереди, вот увидишь! Ты еще спляшешь на Луне, откроешь новый химический элемент или сыграешь удивительную роль в фильме, который перевернет чью-то жизнь! И уж совсем никаких сомнений в том, что ты станешь оскаровским лауреатом. Я куплю себе бабочку и роскошный смокинг на церемонию вручения премии, важно надую щеки и приду тебя поздравить.
– Ты станешь звонить и писать нам? – спросила Маша сквозь слезы.
Он кивнул:
– Однажды, Маруся, разбирая послания поклонников, ты увидишь письмо от забытого всеми старика Климова!
Поцеловав Машу, Никита подошел к Полине. Она не повернулась в его сторону.
Климов вздохнул:
– Видишь ли, дорогая, я никогда не испытывал влечения к геометрии и не особенно разбираюсь в ней, но думаю, что у тех прямых могла быть общая точка пересечения – любовь. Она могла стать точкой, связывающей их, заставляющей пересечься. И потом – нет априорных, абсолютно доказанных теорем, их просто нет.
Он вышел на середину комнаты и поклонился:
– Милые барышни, живите счастливо и не умирайте никогда! И простите клоуна Климова!
– Все шутишь? – не сдержалась Полина.
Он пожал плечами:
– Да. От отчаяния, наверное. В конце концов: «Если бы не чувство юмора, где бы мы все сейчас были? Хотя где мы сейчас?»
Климов повернулся и вышел. В прихожей раздался стук захлопнувшейся двери, негромкий, однако для Полины он прозвучал как гром оружейного залпа.
* * *
Полина вернулась в комнату с пачкой сигарет. Она села в кресло и закурила.
– Подумать только, – грустно сказала Маша. – Никита уезжает! Сколько добрых знакомых уже укатило за границу!
Полина усмехнулась:
– Конечно! А потом они плачутся, что таких друзей, как здесь, в России, нигде в мире больше нет! Как будто их туда кто-то гнал палкой! – Она смутилась. – Простите меня, девочки! Я, кажется, сама не знаю, что говорю. Видимо, мой организм усиленно вырабатывает гормоны любви, количество которых вполне способно свалить с ног не то что меня, а целую лошадь. – Полина встала и медленно закружилась по комнате. – Ах, была июльская ночь! Запах лип, пустое кафе, горько-пряный вкус мартини, томная музыка, и мы с ним танцевали! Когда я вспоминаю эти танцы, со мной что-то происходит, и я готова снова – раз-два-три, раз-два-три! – Она опустилась на диван рядом с сестрами и выдохнула: – Мне кажется, что благодаря этой любви я научилась понимать себя. Любовь, как живопись импрессионистов, позволяет видеть мир в ином свете. Влюбишься, и все меняется: небо может стать желтым, а деревья голубыми…
Татьяна обняла ее:
– Ты едешь с ним?
Полина покачала головой.
Маша тихо сказала:
– Но ведь вы могли бы быть вместе?
Полина ласково погладила ее по голове:
– Маруся, я не люблю сослагательных наклонений – если бы да кабы! Если бы не было Ивана и нашего прошлого, которое сейчас кричит, корчась от боли! Все так, как должно быть. А потом любовь все может преодолеть. Любые препятствия и расстояния. И какая мне разница, где он – в Петербурге или в Америке, на том или этом свете… Маруся, включи какую-нибудь музыку. Эта тишина оглушает.
Маша подошла к магнитоле, выбрала диск, зазвучала любимая сестрами песня «Осень в Нью-Йорке».
– Выпьем? – предложила младшая сестра.
Полина усмехнулась:
– Думаешь, поможет? Впрочем, почему не попробовать… В холодильнике есть водка и банка соленых огурцов!
…Сестры сидели на диване и выпивали.
Татьяна улыбнулась:
– Просто как в сказке: «Три девицы вечерком пряли пряжу под окном». В нашем случае, правда, не пряли, а сообразили на троих, но в целом сюжет классический! Хорошо сидим!
Маша залпом опрокинула полную рюмку и сказала:
– Я, как маленькое перышко, которое несет ветер. Помните детскую песенку?
Она тихонько запела. Ее тоненький голос странно звучал на фоне мелодии дождя и джаза.
* * *
Остановившись посреди улицы, Климов попытался закурить. Сильный ветер гасил пламя. Климов усмехнулся – такая паршивая погода как раз подходит для прощания «с городом и родиной», не хватает только полонеза Огинского, речей навзрыд и белых платочков, которыми машут вслед. Однако каков сукин сын – даже сейчас не может избавиться от иронии, хотя еще вопрос: а нужно ли от нее избавляться? Ирония – удобная штука, поскольку именно ироничное восприятие жизни избавляет нас от незавидной перспективы прослыть человеком с дурным вкусом, к приметам коего причисляются чувствительность и сентиментальность.
