нет. Никто из соседей не видел, чтобы Лилька (или кто-то еще) таскал коробки, мешки, вообще что-то тяжелое или объемное. И посуда бы звенела. Соседи видели саму съезжавшую Лильку с рюкзаком и сумкой. Но в них явно находились ее личные вещи. Ничего не звенело и просто не поместилось бы – судя по размерам комнаты и полок в ней.
Она стерла все отпечатки пальцев, что посчитала более важным, – и сделала ноги. Я подумала, что Костя мог бы и не обратить внимания, что здесь появились новые обои. Правда, они еще не были куплены. Или Лилька их увезла?
– Но почему тогда она попросила адвоката подать иск в суд? – спросила я. – Если она не собиралась оставаться с Костей?
– Наверное, она собиралась здесь жить, пока не найдет клад. И искала она его долго. Поэтому ей надо было развести Константина Алексеевича с вами. Ну а особняк, да и кот… Чтобы вы внезапно снова не возникли в его жизни, Наталья Геннадьевна. В самый неподходящий момент. Но ей не повезло. Дату заседания суда с ней естественно никто не согласовывал и ее не оповещал. За этим следит продюсер Константина Алексеевича или, скорее, его помощник. А помощник ее не оповестил. Возможно, ему это в голову не пришло. Он, кстати, ее даже не видел. Он вызвал Константина Алексеевича с гастролей, потому что там оставалось одно выступление у частного заказчика, которое можно перенести, а тут изменениями в личной жизни Константина Алексеевича интересовались все средства массовой информации, которые каким-то образом узнали про развод, про дележ особняка и кота. Пиар! Не мне же вам все это объяснять? Гораздо важнее было доставить вас сюда, в гущу событий, в центр скандала, которые так любят муссировать СМИ. Насколько я понимаю, ваши коллеги специально привлекают к себе внимание скандалами, выдумывают их, а у вас уже был готовенький. И все происходящее транслировалось онлайн. Лиля поняла, что надо срочно исчезать.
«Значит, не Лиля оповещала СМИ?»
Я сказала, что по поводу планов Лили думал Александр Моисеевич – использовать Костю как трамплин для того, чтобы найти мужчину, который устроит ее гораздо больше.
– И это могло быть, – согласился следователь. – Главным был клад, и она не знала, сколько времени потребуется, чтобы его найти, ну а потом… Чего ж не использовать возможность, если она предоставляется?
Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год
– Что вы хотите от меня, Елизавета Алексеевна? – спросил Елисей Петрович Толстовцев после моего сообщения о беременности. – Если вам нужна… помощь определенного рода, то вот тут два врача. Если не они сами, то их преподаватели, наверное, могут вам помочь. Думаю, вы знаете, что этот вопрос в наши дни решается. – Он посмотрел на мой живот. – Ведь дело же еще не зашло слишком далеко, не правда ли?
– Это исключено.
– Это мой ребенок, – вставил Николенька.
– И что? – Елисей Петрович смотрел на меня, а не на младшего брата.
– Я предлагаю вам на мне жениться и сделать ребенка своим наследником.
Елисей Петрович аж поперхнулся, затем с минуту меня рассматривал, потом расхохотался. Смеялся долго.
– Что тут смешного? – несколько раз спросил у старшего брата Николенька.
– Даже если отбросить тот факт, что вы замужем, Елизавета Алексеевна, и двоемужество, как и двоеженство, в Российской империи запрещено законом, объясните мне, зачем мне жениться на вас.
– Чтобы получить наследника, – спокойно ответила я.
– Но это же ребенок Николая.
– А вы можете иметь детей?
Он внимательно посмотрел на меня.
– Вы провели небольшое расследование, Елизавета Алексеевна?
– Провела, – кивнула я. – Большое. И долго думала.
– Вас беспокоит ваша репутация? Социальная смерть – или я не знаю, как выразиться? Что вы будете изгнаны из общества, в котором так любите сверкать?
– Меня беспокоит ребенок, – сказала я и повторила все то, что говорила Степушке. – Общество не узнает о моем положении, наоборот, посчитает меня героиней, решившей ухаживать за братом, ради здоровья брата отправившейся в деревню вместо того, чтобы ездить по балам. Я смогу запустить нужный слух. А туда в гости никто не поедет. В особенности, когда в Петербурге «сезон». А там еще и Алексей, больной нехорошей болезнью.
– Она не передается по воздуху.
– Некоторые считают, что передается. В любом случае не захотят рисковать. Я говорю с вами, потому что не хочу обрекать своего ребенка на страдания. И убивать его не хочу – ни нерожденного, ни рожденного. Это смертный грех!
– А то, что вы… это разве не грех? – приподнял брови Толстовцев.
