засужу эту школу. Она обещала мне…
– Меня не исключили! Боже. Сегодня предпоследний день в школе. У нас выходной. Как каждый год, чтобы учителя заполнили табели. Разве ты не получила письмо?
Ева не могла уследить за административной электронной почтой Чешира. Они рассылали письма обо всем на свете, начиная с уведомлений об эпидемии вшей и заканчивая занятиями по зумбе под руководством родителей.
Держа голову неподвижно, Ева осторожно опустилась на скамейку в уголке для завтрака. Одри наблюдала за ней, подмечая знакомые признаки. Охнув, она достала из морозильника свежий пакет со льдом и бросила его маме, которая поймала его одной рукой.
– Спасибо, – вздохнула Ева, прижимая пакет к левому виску. – Я забыла о сегодняшнем дне. Кажется, я схожу с ума.
– Без комментариев, – надувшись, сказала Одри.
Она опустилась на скамейку напротив Евы – пока еще не очень изящная девушка с длинными конечностями и не очень длинной шеей, которая в один прекрасный день станет очень элегантной. Но сегодня она казалась новорожденным жирафом.
Стараясь говорить непринужденно, Ева спросила:
– Как идет работа над портретом?
– Прекрасно.
– Прекрасно. Ты действительно уловила сущность своей бабушки, хотя это и абстрактная работа. Твой папа будет тобой гордиться.
– Папа был одним из разработчиков персонажей в «Корпорации Монстров» и «Храброй сердцем»[103], – пробормотала Одри. – Это ерунда.
– Хорошо, Одри, – сдалась Ева. – Ты видела мою записку сегодня утром?
– Да.
– У тебя есть ответ?
Одри пожала плечами, снимая волшебную шляпу. Ее волосы были уложены кольцами, такими же, как у Евы.
– Нет. То есть да. Думаю, нам стоит поговорить.
Нижняя губа Одри была выпячена, и она не моргала, потому что если бы моргнула, то потекли бы слезы. Ева не должна была так нервничать, начиная трудный разговор с собственным ребенком, но самооценка Евы во многом зависела от того, что думала о ней дочь. Она знала, что это неправильно и она перегибает палку, но такова была правда.
– Мы не можем вечно ходить на цыпочках вокруг друг друга, детка. Ты моя девочка. Ты – мое дитя. Я люблю тебя больше, чем…
– Я знаю, больше, чем Урсула в драматическом финале «Русалочки».
Ева говорила это Одри всю жизнь. Это была одна из их милых тайн. Но Одри не тронулась с места.
– Я скажу первая, – вздохнула Ева. – Мне жаль, что я накричала на тебя в школе. Это было не то место и не то время. Я просто была в шоке, понимаешь? Ты всегда такая последовательная. Меньше всего я ожидала, что приду на собрание и узнаю, что тебе грозит исключение.
– Ты ведешь себя так, будто я самая плохая дочь, – сказала Одри. – Ты знаешь, за что наказали Парсли? За текилу!
– Она принесла текилу в школу?
– Нет. Она пронесла тампон, пропитанный текилой, в своем влагалище, позволила ей впитаться в кровь и к четвертому уроку опьянела до потери сознания.
Ева ошеломленно уставилась на дочь.
– Понятно, – сказала она. – Послушай, я не считаю тебя ужасным ребенком. Мои ожидания высоки, потому что я хочу, чтобы у тебя были все возможности в мире. Возможности, которых не было у меня.
Ее дочь сидела в каменном молчании. В конце концов она оторвала бордовое перо от щеки и начала медленно кромсать его на столе.
– Одри. Скажи что-нибудь.
Одри наконец подняла взгляд, встретившись с глазами мамы.
– Ты жалеешь, что я у тебя есть? Я усложняю тебе жизнь?
– Нет! Откуда это взялось?
– Ты сказала, что я обуза, мама. Ты сказала, что у тебя нет места для настоящей жизни, потому что я поглощаю все твое время и энергию.
– Я этого не говорила!
Брови Одри поднялись к потолку.
– Да, я так сказала, – призналась Ева. – И это правда. Мне трудно ходить на свидания и совершать спонтанные поступки, которые делают другие одинокие женщины. Но я и не рвусь на свидания. Я люблю свою жизнь такой, какая она есть! Только я и ты, малыш.
– Только я и ты, да?
Ева покачала головой.
– Да. Кто же еще?
Одри нагло пожала плечами. Она вела себя странно. Это было больше, чем просто ссора. Она что-то скрывала.
– Кстати, – продолжала Ева, хватаясь за соломинку, – помнишь, ты назвала меня идеальной? Я далека от этого. И когда я была примерно в твоем возрасте, мне было очень тяжело.
– Ты училась в университете Лиги плюща! И написала бестселлер, едва повзрослев.
– Дорогая, я была больна. Даже сильнее, чем сейчас. Хочешь знать, как я попала в Принстон? Мои оценки так резко испортились в выпускном классе, что приглашение от университета на первый курс было отозвано. Мне пришлось писать эссе с больничной койки – психиатрическая палата, вот так, – умоляя университет принять меня обратно. Объясняя, что я тяжело больна.
– Правда? Можно мне прочитать? – робко спросила Одри, ее настроение немного изменилось. Ей всегда хотелось побольше узнать о детстве мамы. Когда Одри была маленькой, она постоянно задавала Еве вопросы. Какое твое самое смешное воспоминание? В тебя когда-нибудь влюблялись? А ты влюблялась в ответ? Какой самый страшный фильм ты смотрела в кино? На них Ева всегда могла ответить. На более глубокие вопросы она не могла.
– Да, милая, ты можешь его прочитать, – сказала Ева, вставая и переходя на сторону скамейки Одри, устраиваясь рядом с ней. Одри перекинула руку через руку Евы и положила голову на плечо матери.
– И ты боролась за то, чтобы тебя взяли в Принстон.
– Да, – сказала Ева.
– И убедила директрису, чтобы меня оставили в школе, – продолжила Одри. – Но как? Что ты сказала миссис О’Брайен, чтобы она передумала?
Одри посмотрела на нее своими огромными глазами нежной лани, и Ева растерянно замерла. Говорить о Шейне она была не готова.
– Я оказала ей услугу. Нашла учителя английского языка, чтобы заменить мистера Гэлбрейта. Его зовут Шейн Холл. Ты о нем слышала?
– О-о-о, я о нем слышала, – загадочно ответила Одри. – Как ты с ним познакомилась?
– Ну, он чернокожий писатель, – сказала Ева, целуя Одри в лоб. – Мы все более или менее знакомы.
– Насколько хорошо ты его знаешь?
– Ну, как бы…
– Он тебе, типа, нравится?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Потому что я видела фотографии, на которых вы вместе. На улице, вчера. И это явно было свидание.
Ева отстранилась от Одри и уставилась на нее с открытым ртом, сердце колотилось, в висках стучало.
– Одри, – начала она, заставив себя небрежно рассмеяться. – Я не знаю, что ты видела. Но если бы я с кем-то встречалась, ты бы об этом знала. Честно говоря, разве Шейн Холл вообще мне подходит?
– Ты не ходишь на свидания, мамочка. Кто тебе вообще подходит, Человек-невидимка?
Это было слишком. За несколько секунд мигрень превратилась из раздражающей помехи в убийственную боль. В глазах затуманилось, Ева схватила сумочку со стола и нащупала пузырек с обезболивающими таблетками. Она проглотила две пилюли и напомнила себе, что нужно дышать. Эффект онемения накатывал на боль, как прилив, унося ее прочь,
