принадлежал к числу военспецов, консультировавших мятежников. Тем не менее 20 марта состоялся суд и этих «главарей» мятежа приговорили к смертной казни.
Ходили разговоры, что несколько сотен заключенных расстреляли в Кронштадте. Остальных ЧК отправила в тюрьмы на материк. Тюрьмы в Петрограде были переполнены, и в течение нескольких месяцев сотни мятежников были расстреляны. Среди них был Перепелкин, которого Федор Дан увидел во время приведения приговора в исполнение во внутреннем дворе тюрьмы. Перепелкин составил подробный отчет о восстании, но Дан ничего не знает о судьбе этого документа.
Кто-то из мятежников был осужден на каторжные работы и направлен в лагеря, вроде печально известной тюрьмы на острове Соловки в Белом море. Для большинства это означало медленную смерть от голода, истощения, болезней.
Согласно недавно опубликованной работе советского автора (Софинов. Исторический поворот), большинство арестованных моряков были позже помилованы; «серьезному наказанию» (то есть расстрелу) подвергли только главарей и непримиримых врагов советской власти.
В некоторых случаях члены семей разделили судьбу мятежников. Жену и двух сыновей Козловского, взятых в марте заложниками, отправили в лагерь; пощадили только его одиннадцатилетнюю дочь.
А что произошло с мятежниками, сбежавшими в Финляндию? Приблизительно 8 тысяч человек были направлены в лагеря Териоки, Выборга и форта Ино. В основном это были матросы и солдаты и совсем немного гражданских лиц: мужчин, женщин и детей.
Американский и британский Красный Крест обеспечили их одеждой и продовольствием. Одних заняли на дорожных работах, других на общественных. Жизнь в лагерях была тяжелой и унылой, и беженцам, которым поначалу не позволяли контактировать с местным населением, было трудно адаптироваться в новых условиях. Правительство Финляндии обратилось в Лигу Наций с просьбой помочь разместить их в других странах. Большевики требовали репатриировать беженцев и вернуть оружие. В надежде на обещанную амнистию многие вернулись в Россию, но были тут же арестованы и отправлены в лагеря. В мае – июне они прошли через тюрьму, в которой находился Ф. Дан, а оттуда на принудительные работы.
Несмотря ни на что, Петриченко продолжал пользоваться уважением товарищей. Его самой большой ошибкой, говорили они, был отказ расстрелять коммунистов в Кронштадте. Сам Петриченко не испытывал на этот счет никаких сожалений. Он признался американскому журналисту, бравшему у него интервью в Териоки, что восстание было преждевременным и плохо организованным. «Нас победили, но движение будет развиваться, поскольку идет от народа, – сказал он журналисту. – В России миллионы таких, как я, не белых реакционеров и не красных убийц, а простых людей, которые свергнут большевиков»[203].
Мало известно о последующей жизни Петриченко в изгнании. В сборнике советских документов и воспоминаний, имеющих отношение к Кронштадтскому восстанию, содержится письмо мятежного лидера к другу в Россию, датированное 17 ноября 1921 года, в котором он признает свои ошибки и дает понять, что обратился с просьбой о возвращении на родину.
Однако возникает сомнение в подлинности письма. В статье, опубликованной в эсеровском журнале в декабре 1925 года, Петриченко нисколько не раскаивается в содеянном и упорно настаивает, что мятеж был стихийным восстанием против диктатуры коммунистической партии, а точнее, против ее лидеров.
В официальной советской истории Гражданской войны ошибочно утверждается, что вскоре Петриченко переехал из Финляндии в Чехословакию. На самом деле он оставался в Финляндии почти четверть века. С готовностью сотрудничал с эмигрантскими кругами в Западной Европе, с теми, кто разделял его взгляды и хотел освободить Россию от большевистского правления, позже присоединился к просоветским группам в Финляндии. Во время Второй мировой войны у него возникли проблемы с финскими властями, и в 1945 году его репатриировали в Россию, где сразу арестовали. Спустя год или два он умер в лагере.
ЭПИЛОГ
Кронштадт пал. Мятежники сражались храбро и решительно, но с самого начала им не приходилось особенно рассчитывать на успех. Восстание, как признавали его руководители, было плохо подготовлено. У мятежников не было ни сил вторжения, ни внешней поддержки, в то время как большевики, выиграв Гражданскую войну, для подавления восстания могли сконцентрировать свои лучшие силы. Кроме того, еще не началось таяние льда, и правительство могло развернуть широкомасштабное наступление на отрезанную от материка мятежную цитадель. По масштабу Кронштадт не шел ни в какое сравнение с антисоветскими движениями времен Гражданской войны. Если большевики смогли нанести поражение Деникину, Колчаку и Юденичу, отразить наступление Пилсудского, то сам по себе Кронштадт не мог представлять серьезной военной угрозы.
Что действительно вызывало серьезные опасения большевиков, так это то, что мятеж мог перекинуться на материк и стать причиной новой интервенции. Большевики понимали, что страна на грани массового восстания. Пока еще они способны подавлять отдельные очаги недовольства, но Кронштадтский мятеж, более малочисленный, чем, скажем, крестьянские восстания в Сибири и на Тамбовщине, имел явные преимущества. Мятежники находились на хорошо укрепленном острове в Балтийском море в окружении фортов и батарей, и Котлин мог сослужить хорошую службу для армии интервентов.
Однако было трудно представить, что мятежникам удастся победить. Несмотря на озлобленность, русский народ устал от войны и, при всем недовольстве правительством, по-прежнему больше боялся возвращения белых, чем ненавидел коммунистов. Забастовочное движение в Петрограде, на которое матросы возлагали большие надежды, пошло на спад. Западные державы отказались вмешиваться во внутренние дела страны и даже склонялись к установлению отношений с большевиками. Мятеж не помешал заключению советско-британского торгового соглашения, как надеялись белые и боялись коммунисты; соглашение было подписано в Лондоне 16 марта за несколько часов до начала штурма Кронштадта. В тот же день в Москве был подписан договор о дружбе и сотрудничестве с Турцией. События в Кронштадте не помешали и переговорам с поляками, которые не имели никакого желания начинать борьбу с давним противником. 18 марта, когда советские войска уничтожали последние очаги сопротивления, переговоры с поляками в Риге закончились подписанием мирного договора. Финляндия повернулась спиной к мятежникам, категорически отказавшись пропускать помощь через свои границы. Не приходилось надеяться и на русскую эмиграцию, как всегда раздираемую противоречиями и в общем ни на что не способную. Генерал Врангель находился не в том положении, чтобы оказать поддержку мятежникам; ему требовались месяцы, чтобы мобилизовать солдат и перекинуть армию из Средиземноморья на Балтику.
Мятежники еще могли бы рассчитывать на успех, если бы незамедлительно перешли в наступление на материк. Если бы они последовали совету военных специалистов и захватили в качестве плацдарма Ораниенбаум, у них мог появиться шанс, что красноармейцы и, возможно, гражданское население встанут под их знамена. Участники антигосударственного мятежа, по мнению Александра Беркмана, должны решительно брать инициативу в свои руки, не давая правительству возможности сконцентрировать силы для подавления мятежа. Промедление неизбежно приведет к поражению. В этом отношении, замечает Беркман, Кронштадт повторил
