Вечер застал тигроловов на краю неширокой, но длинной мари, похожей на занесенную снегом взлетную полосу. По краям мари росли чахлые приземистые ели, совершенно не пригодные для строительства нодьи. Пришлось спуститься на поиски сухого кедра в пойму ключа, но и там подходящего дерева не оказалось — вместо него нашли уже в сумерках сухой и крепкий, как кость, ясень. С большим трудом распилив его на четыре четырехметровых балана и добавив к ним еще столько же сырых ясеней, сложили все это в штабель на угли большого костра. Ясень разгорался быстро и жарко. После ужина тигроловы, еще запасшись дровами, улеглись вокруг нодьи и стали дремать, подставляя огню то заиндевевшие спины, то озябшие руки.
* * *
Утром Павел опять обнаружил под хвоей на том месте, где спал Юдов, цветные бумажные шарики. «Уж ел бы конфеты вместе с оберткой для полной маскировки, — гневно подумал он, борясь с желанием вытрясти содержимое юдовского рюкзака на снег перед Лошкаревыми, — пусть бы полюбовались примерным своим компаньоном. Наверняка в рюкзаке его припрятаны от общего стола не одни лишь конфеты...»
Перед тем как уйти от нодьи, Савелий еще раз пересчитал и тщательно проверил вязки.
— Все, ребятушки! — торжественно объявил он. — Сон я седни видел вещий: будто плыли мы на лодке и стукнулись о камень, и лодка стала тонуть, а мы будто мешки из лодки на берег выбрасываем, выбрасываем. Это уж проверенное у меня: как увижу лодку тонущую, так на второй день и ловить начинаем.
— А я сегодня бабу голую видел во сне, — блаженно улыбаясь и потягиваясь, сообщил Юдов.
— Баба голая — это не к добру, — поморщился Савелий. — Завсегда, ежели баба голая снится, к снегопаду это, токо снегопаду нам ишшо и не хватало. — Старик укоризненно посмотрел на Юдова.
— А тут, брательничек, и без вещих снов понятное дело, что скоро снегопады начнутся, — хмуро и раздумчиво поглядывая на Юдова, сказал Евтей.
— Ничо, Евтеюшко, ничо, сёдни-завтра настигнем тигру, а потом пушшай заснеживат.
— Дай-то бог, ежели сёдни-завтра, — вздохнул Евтей. — А то ведь оно на воде вилами писано, как все обернется. Уж сколь раз мы с тобой на последнем моменте ловить собирались, а приходилось еще полмесяца бегать.
— Так-то оно так! — снисходительно улыбнулся Савелий. — А все же седни мы ее непременно настигнем. Сон мой в руку, вот помянешь потом.
— Да я рази возражаю? Дай бог! Просто ребят настраиваю не на «ура», а на то, чтобы они свои силы рассчитывали на долгое преследование, а то, ежели сёдни-завтра не настигнем, как ты обещаешь, они возьмут и носы повесют.
— Не разочаруемся, Евтей Макарович, — бодрым голосом успокоил Юдов. — Не знаю, как Павел, а лично я человек терпеливый да выносливый: потребуется месяц гоняться за тиграми — буду и месяц гоняться.
— Еще бы не гоняться тебе, — усмехнулся Евтей. — Рюкзачишко-то у тебя пионерский, да и сзади идешь по торной тропе. А ты вот целик побей да Павлову котомку потаскай... Месяц он бегать собрался. Ну-ну, поглядим...
— Зря вы осердились на меня, Евтей Макарович, — ничуть не смутился Юдов. — Я мог бы запросто впереди идти, да вы же сами не доверите след распутывать. А рюкзак... Рюкзак действительно пионерский. Но я уж тут ни при чем — какой в магазине продавался, такой и купил.
— Мал золотник, да дорог, Евтей Макарович, — сказал Павел, многозначительно посматривая на юдовский рюкзак. — Главное не объем и форма, а содержимое. — Калугин перевел взгляд свой на Юдова, желая смутить его, но тот деловито вскинул рюкзак на плечи, повернулся к Павлу спиной.
До полудня тигриная тропа петляла по южному склону хребта в низкорослых дубняках, пересекая старые кабаньи тропы, затем спустилась в широкую долину ключа, заросшего могучим ильмовым лесом, и здесь, в пойме, неожиданно вывела тигроловов на старую тракторную дорогу. Колея глубокая, идти по ней было удобно. То и дело дорогу пересекали изюбриные следы, поэтому, наверно, и тянуло тигров к дороге. Вскоре ильмовый лес остался позади, и потянулись липовые рощи вперемешку с ельником. На дороге появился старый, полузасыпанный снегом человеческий след. Справа от дороги показалась небольшая поляна, посреди нее стоял на столбах длинный и открытый со всех сторон навес, крытый толем, под ним аккуратно сложенные в три яруса бочки, свежеструганные некрашеные ульи, медогонка из нержавеющей стали, ящики, мешки, мотки колючей проволоки.
Смело обойдя навес, тигры пересекли поляну и направились вверх по ключу к зеленеющей гриве пихтача. Дальше от навеса к дороге тянулась хорошо утоптанная человечья тропа.
— Должно, пасека недалеко, — сказал Евтей, кивая на тропу. — Недавно приходил сюда человек. Дня два назад, не более. Похоже старик, али ноги больные — вишь, как валенками шаркал? — Евтей посмотрел на брата: — Чо делать-то будем, Савелко? Солнце уж низко скатилось, не успеть нам сегодня тигру догнать... Может, на пасеке переночуем, а завтра затемно сюда придем? Все одно, у нодьи нам придется ночевать...
— Да кто его знает, Евтеюшко, как оно лучше? Ты как думаешь, Николай? — Савелий посмотрел на сына.
— Мне все равно, отец, — устало отмахнулся тот. — Если пасека близко, тогда выгодней на нее пойти.
Пасека и в самом деле оказалась недалеко. Вскоре тигроловы подошли к залитой наледью речке и на той стороне ее увидели рубленный из толстых свежих бревен и крытый шифером омшаник. За ним стоял покосившийся от времени, с позеленевшей тесовой крышей, небольшой домик; из печной трубы его весело и приветливо струился дымок.
Лохматый коротконогий пес, напоминающий росомаху, выскочив из-под крыльца, поднял истеричный визгливый лай, и тотчас распахнулась настежь сенная дверь, в темном проеме застыла кряжистая фигура седобородого старика с большими темными, глубоко запавшими глазами. Крутые плечи его и широкую грудь плотно облегала темно-синяя в белую полоску рубаха навыпуск, опоясанная узеньким ремешком. Спокойно оглядев приближающихся гостей, старик, шаркая большими серыми валенками, спустился с крыльца.
— Цыц, Мухтарка! Охолонись! — нестрого крикнул на злобно лающего кобеля. — Я вот тя счас хворостиной... Цыц, тебе говорят!
— Пушшай, пушшай лает, — сказал Савелий. — Надоест — сам утихнет. Здравствуй, хозяин! Пустишь ли нас переночевать?
— Цыц, тебе говорят, окаянный! — теперь уже строго крикнул пасечник и, топнув ногой, замахнулся на пса. Тот же, словно и ждал этого, мгновенно смолк и с видом исполненного долга затрусил к сараю, возле которого, помахивая хвостом, стояла серая лошадь. Повернувшись к Савелию, пасечник приветливо закивал: — Здравия желаю! Здравия желаю! Еслив добрые люди — проходите, милости прошу, ночуйте, живите сколь надо — в тесноте да не в обиде.
— А в какую же местность забрести нас угораздило? — спросил Евтей, почтительно поздоровавшись.
— Так вы, стало быть, не ивановские охотники-то? От оно что... А то-то я смотрю, личности незнакомые. На Дубовскую пасеку вы попали, сердешный, на Дубовскую. А Дубовская оттого она, что фамилия моя Дубов, Еремей Дубов, осемьдесят три года Дубовым кличут. Вот как! Полвека на этой пасеке живу-тружусь с пчелками. Слава богу — никому не в тягость. А Иванковцы километрах в десяти отсюда, на речке Малиновке, а Малиновка в Быструю падает, вот и карта вам — глобус, определяйтесь теперь сами, откуда вас унесло и куды прибило. — Пасечник внимательно, с легкой усмешкой, оглядел Савелия, Евтея, скользнул по Николаю и Юдову, чуть задержал взгляд свой на Павле. — Зверовщики поди? Ишь как по тайге истаскались, одежонку поистрепали до дырьев, а добычи нет, гляжу, да еще и приблукали — откуда ж путь держите?
— Тигроловы мы, дед, тигроловы, — опережая Савелия, сказал Юдов важным и снисходительным тоном. — За тигром гонимся. А это наш бригадир, — он кивнул на Савелия. — Знаменитый Лошкарев Савелий Макарович. Слыхал о таком?
— Во-от оно что, — слегка удивился старик, с уважением взглядывая почему-то не на Савелия, а на Евтея. — Слыхал, слыхал! Вон какие орлы, оказывается, залетели! Ну-ну-ну, стало быть, тигроловы? Дело хорошее! Ну дак, чего стоите, как сироты казанские? Айда в дом! Собак вон туда, на ту сторону веранды оттащите, там скобы есть, за них и привяжите.
Ничего лишнего не было в доме пасечника, только самое необходимое. Слева от печи стоял кухонный столик, покрытый голубой клеенкой, чуть левей в углу — умывальник. Справа от двери перед окном — стол, сколоченный из толстых дубовых плах, между столом и окном — длинная, от стены до стены, дубовая же лавка. В спальне справа и слева от окна две кровати, между ними поместились огромный, обитый медными позеленевшими узорчатыми полосами сундук и небольшая вычурная этажерка, туго забитая книгами и журналами. Под потолком над печью на бельевой веревке, протянутой через всю комнату, сушились пучки разных трав и кореньев.
