шум, сразу выбегаем из дома. В церкви выставили образа наружу, а люди молились: «Сжалься и смилуйся, Иисусе Назарейский!»
— А в хлопушки стреляли? — деловито спросила Паола. — Иисус Назарейский хлопушки очень любит. Еще можно лампадку в терновник продеть и за дверью вывесить.
— Про хлопушки не слышал. — Водитель покосился на нее с уважением. — А вот корова у меня хворала, так ее небесным камнем и квасцами вылечили!
* * *
Утром он проснулся от запаха горелой арабики — в комнату зашла жена хозяина мотеля, дебелая южанка с целой копной пружинистых черных волос. Сквозняк размашисто хлопнул дверью, Маркус понял, что забыл закрыть окно, и решил, что хозяйка устроит ему разнос за дождевую лужу на паркете. Но женщина улыбнулась и ловко закрыла створку одной рукой, удерживая в другой тяжелый медный поднос:
— В мотеле, кроме вас, никого, синьор, вот я и решила не накрывать в столовой, проще принести вам завтрак в номер. Ведь сегодня начало Великой недели!
— Ах да, я совсем забыл. — Он приподнялся на подушках и позволил поставить поднос себе на колени. Под простыней он был голым, и это было заметно, как ни садись.
— Патриарх Иосиф продан своими братьями в Египет, а бесплодная смоковница проклята! Вчера я была у мессы, а потом испекла голубиный хлеб.
Кофе показался Маркусу остывшим, но он благодарно кивнул. Разговоры о смоковнице его развеселили, он выпил кофе залпом, разломил булку и принялся намазывать масло, надеясь, что хозяйка скоро уйдет. Она стояла у окна, сложив руки на животе и с улыбкой разглядывая его голые ноги. Нужно было поддерживать разговор, и он спросил:
— Синьоре приходилось бывать в «Бриатико»? Я слышал, это старый георгианский особняк на обрыве, собираюсь сегодня поехать посмотреть.
— Да что там осталось от этого особняка! Все лопухами заросло с тех пор, как досталось безголовым грекам. — Хозяйка усмехнулась и присела на подоконник.
Маркус понял, что уходить она не собирается, и намазал маслом вторую половину булки.
— Вот раньше, — продолжала женщина, поправляя упавшие бретельки платья, — народ туда толпами ездил любоваться, по субботам бесплатные экскурсии водили. А потом старуха сдурела и отписала холм монастырю.
Маркус забыл имя хозяйки и решил про себя называть ее Колумелла. Перепонка между ноздрями была у нее и впрямь широковата, что придавало лицу наивный и хищный вид.
— Ну вот, отдадут мне полицейские машину, поеду на холм и полюбуюсь. — Маркус доел булку и стряхнул крошки с одеяла на пол.
— Машину? — Она фыркнула и слезла с подоконника. — Я сегодня видела Джузеппино возле рынка, он сказал, что капо в отъезде и вернется только в среду. А без капo вам машину не отдадут, такие у нас порядки. Хотите пари?
Теперь хозяйка подошла к самой кровати, продолжая улыбаться. Ее теплый творожный запашок напомнил Маркусу о головах недозрелого сыра, которые он заметил, проходя вечером через кухню. Головы были завернуты в полотняные салфетки, точно так же, как это делали в «Бриатико», только тамошний повар выносил их в подвал, утверждая, что сыр и поцелуи одинаково любят темноту.
— Пари я наверняка проиграю, — сказал Маркус, немного подумав. — Комиссар обещал вернуться в среду, значит, вернется к четвергу, а там и Паскетта недалеко.
— Вот и поживите у нас подольше. — Она вздохнула и села на край его постели. — Машины вам не видать, уж я знаю наших карабинеров!
— Я просто припарковался возле кладбища! — Маркус отодвинулся и поплотнее запахнул простыню. — Я ведь не нарушил ничьи права, разве что тех, что давно умерли и похоронены.
— Вам виднее. — Женщина встала, взяла поднос и пошла к выходу. Остановившись у дверей, она обвела Маркуса насмешливым взглядом: — А вы успели загореть, синьор постоялец. И ноги у вас стройные. Только вот между ними, похоже, все давно уже умерло. И похоронено!
Петра
Пару раз я пробовала ночевать в комнате Бри: мне казалось, что, уткнувшись в его подушку, я поймаю то скользкое, как ночница, щекотное веселье, которое испытывала рядом с братом. Я вытащила его плед, поставила рядом с кроватью его пепельницу, но заснуть так и не смогла.
Список подозреваемых уменьшается, но это меня не радует. Чем больше отпадает возможных имен, тем более трудным представляется мне это дело. Несколько имен вылетели из списка, потому что люди были далеко от гостиницы в день убийства Бри, а я уверена, что Аверичи и мой брат убиты одним и тем же человеком.
Я дошла до площади с фонтаном, вода в котором в пасмурные дни кажется зеленой, присела на парапет и достала сигареты. В детстве мы называли это место bocca di lupo, уж больно зубастая морда у волка, стоящего в фонтане с голодным видом, поджав переднюю лапу. В деревне его считают приносящим счастье, не хуже флорентийского вепря, правда, нос ему еще не натерли до золотого блеска — чтобы до него добраться, надо засучить штаны.
Ладно, в моем списке еще трое подозреваемых, и один из них — фельдшер Нёки. Я намерена обыскать их комнаты, как только представится возможность. Начну с фельдшера, это самый подозрительный персонаж в богадельне. Целыми днями он пропадает в городе, его кабинет вечно заперт либо изнутри, либо снаружи. Вид у него сонный, а запястья и ладони плоские, словно ласты у дюгоня. Этими гадкими ластами он норовит тебя шлепнуть, если попадешься ему в коридоре.
Нёки оказался в моем списке потому, что сидел на кухне в тот вечер, когда Ди Фабио рассказывал про синюю марку. На всякий случай я проверила календарь дежурств: аккурат девятое февраля. Выходит, он не был на репетиции. Кстати, лечить он не умеет, я видела, как он перевязывал руку помощнику повара: руки у него тряслись, а лицо побледнело. Может, он и не фельдшер никакой. Здесь вообще половина народу не те, за кого они себя выдают.
Господи, как же меня бесит эта богадельня. Гобелены с охотниками, мозаичные холлы, все золотое и голубое,