К концу лета 1874 года жандармы арестовали почти две тысячи народников. Почти тогда же начались аресты в рабочих кружках Петербурга. Три года продолжалось следствие, о котором многие современники писали, что жандармы запутывали, раздували, разветвляли, хватали множество людей ни за что ни про что. Александр II знал о полицейских беззакониях, но не вмешивался. По российским тюрьмам запели: «Если погибнуть придется, в тюрьмах и шахтах сырых, дело, друзья, отзовется, на поколеньях живых!»
Александр II потребовал от Третьего отделения раз и навсегда закрыть в империи социализм и тут же наделил жандармов и полицию небывалыми правами. Жандармы и полиция арестовали пять тысяч человек и забили державные тюрьмы до отказа. В Петербурге спешно построили шестиэтажный дом предварительного заключения. В городах, деревнях, селах молодых хватали по первому подозрению и желанию. Третье отделение и МВД готовили городской Процесс 50-ти и деревенский Процесс 193-х, к которому привлекли тысячу народников, из которых каждая пятая была молодой женщиной. За почти четыре года следствия и суда почти сто человек умерли от ужасающих тюремных условий и сошли с ума, и вся Россия узнала их имена. Как среди помещиков было много извергов, так и среди полицейских-жандармов было много извергов, преступления которых становились известны обществу. Выдающийся юрист А. Кони то ли в отчаянии, то ли в ярости писал, что Петербург до того пропитан ложью, страхом, бездушием и рабством самого презренного свойства под покровом либеральной болтовни, что становится тошно. За массовые издевательства над заключенными ненаказываемых жандармов и полицейских ответственность в глазах общества и уже почти народа как главный в империи нес Александр II. Остававшиеся на свободе народники быстро приходили к мысли, что единственным возможным способом борьбы с царизмом может быть только заговор и переворот. В 1877 году в Петербурге прошли два судебных процесса, которые потрясли империю. На процессах лидеры рабочих и народников произносили такие речи, что волосы у публики, российских и иностранных корреспондентов вставали дыбом. Все речи в тысячах экземпляров распространялись по державе, которая читала стихи Некрасова: «За желанье свободы народу, потеряем мы сами свободу, за святое стремленье к добру, нам в тюрьме отведут кануру». Вся грамотная Россия узнала, что в державе борются тысячи молодых людей, у которых интересы общественные раз и навсегда перевесили интересы личные. В обществе услышали молодые слова – где подвиги во имя народа?, нельзя жить без высокой цели, а преступления происходят от нищеты и невежества. Еще выдающийся писатель Владимир Короленко не произнес свои знаменитые слова, что человек рожден для счастья, как птица для полета, но грамотная империя в 1877 году узнала, что цель молодых инакомыслящих – принести народу свое знание – жандармы квалифицировали как возбуждение к бунту. Началось почти всероссийское обсуждение некрасовских слов – «бывали хуже времена, но не было подлей».
В феврале 1877 года в Петербурге начался Процесс 50-ти. На суде выяснилось, что в столице действовала социально-революционная организация. На фабриках и заводах Петербурга, Москвы, Тулы, Иваново-Вознесенск, Киеве, Одессе действовали рабочие кружки, где народники вели агитацию и пропаганду революционно-социальных идей. Беседы велись на десятках предприятий, на железной дороге, в столярных, слесарных, кузнечных мастерских. Александр II поручил Третьему отделению произвести следствие «о распространении в народе в разных местностях империи преступной пропаганды». Членов рабочей организации арестовали и через три с половиной года начали Процесс 50-ти. Среди подсудимых было 16 молодых женщин, все из обеспеченных семей, которые получив высшее образование в Швейцарии, пошли простыми работницами на фабрики и заводы. Чистота побуждений, молодость и убежденность дочерей землевладельцев, богатых помещиков и фабрикантов производили сильное впечатление. Сначала на Процессе 50-ти прогремела речь Софьи Бардиной: «Меня обвиняют в возбуждении к бунту, но революция возникает только в результате целого ряда исторических условий, а не подстрекательства отдельных людей. Преследуйте нас, пока за вами материальная сила, но за нами сила нравственная, сила исторического процесса, сила идеи. Идеи, господа, на штыки не улавливаются!» Через несколько дней грамотная Россия читала ее речь и выступление рабочего Петра Алексеева, которое в глазах общества превратила его и товарищей из обвиняемого в обвинителя: «Мы продаемся на сдельную работу из-за куска черного хлеба. Пинками и розгами нас приучают к непосильному труду. Мы питаемся кое-как, задыхаемся от пыли и вонючего воздуха. Мы спим на полу, без постели, в лохмотьях и паразитах. Мы работаем семнадцать часов в день за сорок копеек и нам нечестно выписывают штраф. Наше жалкое состояние ужасно! Мы не настолько слепы, немы и глухи, что не слышим, как нас ругают дураками, лентяями и пьяницами? Мы этого не заслуживаем! 19 февраля 1861 года стало для нас одной мечтой и сном! Мы по-прежнему остались без куска хлеба, с клочками никуда не годной земли и перешли в зависимость к капиталистам. Мы не получаем никакого образования, и нам не от кого ожидать помощи, кроме одной нашей интеллигентной молодежи. Она одна братски протянула нам руку. Она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»
Судьи несколько раз попытались остановить Алексеева и в зале петербургского суда творилось что-то невообразимое. Речь рабочего ввела монархию в столбняк и тысячами экземпляров ахнула по России. В марте 1877 года приговором суда девять мужчин и шесть женщин были отправлены на каторгу, но резонанс в империи случился большой, и каторгу заменили ссылкой в Сибирь. В петербургском обществе активно собирали деньги в помощь осужденным. Через полгода грянул крупнейший Процесс 193-х, на котором судили ходивших в народ.
Судебный зал не вместил подсудимых, и их стали судить по группам Народники предложили судьям сразу же огласить написанный заранее приговор, и отчеты о процессе были тут же запрещены к публикациям в газетах. В зале было много публики, и подробности процесса быстро становились известны обществу.
От имени всех подсудимых должен был выступить Ипполит Мышкин. Сын военного писаря и крепостной крестьянки после службы военным стенографистом купил в Москве типографский станок и стал печатать книжечки для народа, которые тут же запрещались невесть откуда взявшейся цензурой. Мышкину сало тесно в жестких рамках царизма, и он стал действовать по-другому, понимая, что просвещать не дадут.
В июле 1875 года в уездное присутствие далекого сибирского городка Вилюйска вошел жандармский капитан и предъявил начальству написанное по форме предписание: «Выдать государственного преступника Николая Чернышевского – капитану Отдельного Корпуса жандармов Мещерскому для перевозки его на новое местожительство в Благовещенске». Ипполит Мышкин сделал ошибку, приехав без двух конвойных унтер-офицеров, положенных по инструкции. Капитану предложили в сопровождение двух вилюйских жандармов, он отказался, его тут же заподозрили, но Мышкин отбился и ушел в тундру. От городка почти на Северном полярном круге и великой сибирской реке Лене Мышкин без помощи и поддержки прошел-проехал почти тысячу километров через Ленск, Витим и мимо почти всего Байкала и был задержан под Иркутском. На Процессе 193-х его объявили «главным организатором революционного сообщества».
Вечеринка народников
15 ноября 1877 года Ипполит Мышкин от имени всех народников объявил, что их цель в создании народного строя на развалинах старого с помощью социальной революции, потому что государственная власть закрывает все возможные пути к мирному достижению этой цели. Впервые на всю Россию Мышкин прогремел, что «эта власть никогда добровольно не откажется от насильственно присвоенных себе прав!»
Мышкин гремел и гремел и гремел и судья останавливал и останавливал и останавливал отчаянного народника и это происходило пятьдесят раз. В конце концов судья пригрозил вывести его из зала, и Мышкин на всю империю назвал судей проститутками самодержавия, и это было неслыханно: «У нас нет гласности, даже в зале суда! Это не суд, а пустая комедия, более позорная и отвратительная, чем публичный дом. Там женщина из нужды торгует своим телом. А здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, всем, что наиболее дорого человечеству!»
Арест пропагандиста
В зале суда поднялся яростный и восторженный рев, прокурор хрипел, что «это чистая революция», жандармы схватили Мышкина за волосы, но их тут же отшвырнули товарищи-подсудимые, они опять полезли и забрались на скамью подсудимых, в зале чуть ли не массово падали в обморок, председатель суда со страху убежал из зала, и все это в подробностях тут же узнала Россия. Иностранные корреспонденты передали застенографированную речь Мышкина в свои газеты, и ураганные детали Процесса 193-х стали известны в Европе. Самодержавие держало своих чиновников в Европе для поддержания имперского имиджа, но в январе 1878 года им бесполезно было фальсифицировать факты, известные европейцам в оригинале. Недостаток улик и взрыв общественного негодования вынудил самодержавный суд соблюдать действующее законодательство. 90 подсудимых были оправданы, 39 – приговорены к ссылке, 32 – к тюрьме до четырех лет и 28 – в каторге от 4 до 10 лет. О том, что невиновные люди в ужасающих условиях просидели в тюрьмах почти четыре года до суда и почти сто из них погибли в мучениях и продолжали умирать даже на Процессе 193-х, и за это не ответил никто из Третьего отделения и МВД, стало известно всем, кто умел и не умел читать и писать. С января 1878 года в империи начался обратный отсчет времени и оставалось ее существования меньше сорока лет. Все ужасы будущего еще можно было изменить, но монархия стала менять судопроизводство, ликвидировать его гласность, не допускать на процессы публику, не печатать отчеты о них в газетах, а только публиковать приговоры. По мере ухудшения самодержавной ситуации газеты уже публиковали только глухие реляции – совершено покушение, злодеи схвачены, преданы суду и повешены. Само собой, это только ухудшало мнение общества о монархии.
