мне?
– Да, дорогой!
– Слышали, Кларк? Вы свидетель! Вот сюда, в это кресло, Мэри. Все просто. Сядь и откинься на спинку. Ну, готова?
– Да, дорогой, я готова на все. Только поцелуй меня, прежде чем начать.
Доктор наклонился и поцеловал ее в губы, довольно ласково.
– Закрой глаза! – велел он. Девушка опустила веки, так, словно устала и хотела спать, и Реймонд поднес к ее ноздрям зеленый пузырек. Лицо у нее стало белым-белым, белее платья; она слабо задергалась, а потом подчинение пересилило, и она сложила руки на груди, точно дитя, собирающееся молиться. Яркий свет лампы бил ей прямо в лицо, и Кларк наблюдал за изменениями, пробегающими по этому лицу, – так меняются холмы, когда летние облака отбрасывают на них тени, проплывая под солнцем. А потом она замерла, бледная и неподвижная. Доктор приподнял веко – Мэри была без сознания. Реймонд нажал на один из рычагов, и кресло откинулось назад. Кларк увидел, как он выбрил у нее на макушке кружок, наподобие тонзуры, и поднес ближе лампу. Реймонд взял из ящичка маленький блестящий инструмент, и Кларк отвернулся, содрогаясь. Когда он вновь решился посмотреть, доктор уже перевязывал рану.
– Через пять минут она очнется, – Реймонд по-прежнему был совершенно невозмутим. – Больше делать ничего не надо; остается только ждать.
Минуты тянулись медленно; слышась размеренное, веское тиканье. В коридоре стояли старые часы. На Кларка накатили слабость и дурнота; колени дрожали, он еле стоял.
Как вдруг у них на глазах раздался долгий вздох, бледные щеки девушки вновь залила краска, и глаза ее открылись. Кларк отшатнулся, увидев этот взгляд. Ее глаза сияли ужасным светом, они смотрели куда-то вдаль, и на лице ее отразилось великое изумление, и руки тянулись, словно желая коснуться чего-то незримого; но миг – и чудо миновало, сменившись немыслимым ужасом. Мышцы ее лица содрогались в жутких конвульсиях, она сотрясалась с головы до ног; казалось, сама душа мечется и корчится в здании плоти. Зрелище было чудовищным, и Кларк бросился к ней – тут она с воплями рухнула на пол.
Три дня спустя Реймонд привел Кларка к постели Мэри. Девушка лежала без сна, качая головою из стороны в сторону и глупо ухмыляясь.
– Увы, да, – сказал доктор, по-прежнему невозмутимый, – она сделалась безнадежной идиоткой. Очень жаль. Ну что ж, ничего не попишешь – однако она все же узрела Великого Бога Пана!
II. Заметки мистера Кларка
Мистер Кларк, тот джентльмен, кого доктор Реймонд избрал в свидетели странного эксперимента с «богом Паном», был человек, в чьем характере причудливо смешались осторожность и любопытство. В трезвые моменты он думал обо всем необычном и эксцентрическом с нескрываемым отвращением; и тем не менее в глубине его души таились неуемная любознательность и интерес ко всему, что сопряжено с темными и эзотерическими элементами человеческой натуры. Последняя-то наклонность и взяла верх, когда он принял приглашение Реймонда, ибо хотя в своих взвешенных суждениях всегда отвергал теории доктора как совершенно бредовые, втайне он все же верил фантазиям и был бы рад увидеть, что вера эта оправдалась. Ужасы, которым он стал свидетелем в мрачной лаборатории, до некоторой степени оказались благотворны: Кларк сознавал, что его втянули в дело не вполне достойное, и после этого в течение многих лет решительно придерживался здравого смысла и отмахивался от любых возможностей погрузиться в оккультные исследования. На самом деле, исходя из некоего гомеопатического принципа[60], он в течение некоторого времени посещал сеансы известных медиумов, надеясь, что неуклюжие трюки этих джентльменов внушат ему глубокое отвращение к мистицизму любого толка. Однако ж лекарство, хоть и отвратительное, искомого действия не возымело. Кларк знал, что его по-прежнему тянет к незримому, и мало-помалу былая страсть вновь разгоралась по мере того, как лицо Мэри, искаженное непостижимым ужасом, медленно изглаживалось из его памяти. Целыми днями он был занят серьезными делами, приносящими серьезный доход, и искушение расслабиться вечером было слишком велико, особенно в зимние месяцы, когда огонь камина заливал теплым светом его уютную холостяцкую квартирку, а под рукой стояла бутылка хорошего кларета. Усвоив свой ужин, он некоторое время делал вид, будто читает вечернюю газету, однако простое перечисление новостей вскоре наводило на него тоску, и Кларк ловил себя на том, что бросает жадные взгляды в сторону старинного японского бюро, стоящего чуть в стороне от камина. Точно мальчишка возле чулана с вареньем, он ненадолго застывал в нерешительности, однако же постыдное желание всегда пересиливало, Кларк придвигал кресло, зажигал свечу и усаживался за бюро. Все его отделения и ящики были набиты документами, связанными с самыми жуткими темами, а в самом большом хранилась пухлая рукопись, в которую он прилежно вносил жемчужины своей коллекции. Кларк питал смутное презрение к опубликованному: самая кошмарная история теряла для него интерес, стоило ей попасть в печать; все его удовольствие состояло в том, чтобы читать, собирать и приводить в порядок то, что он называл своими «Заметками о доказательствах существования дьявола». Стоило погрузиться в эту работу – и вечер пролетал незаметно, и ночь казалась слишком короткой.
Однажды вечером – отнюдь не прекрасным декабрьским вечером, черным от мглы и колючим от мороза, – Кларк поспешил закончить свой обед и едва снизошел до привычного ритуала «взять и отложить газету». Он раза три прошелся взад-вперед по комнате, открыл бюро, постоял и сел. Откинулся на спинку стула, поглощенный одною из тех фантазий, к которым был склонен, и наконец достал свою рукопись и открыл на последней записи. Там были три или четыре страницы, плотно исписанных округлым, четким почерком Кларка, и в начале он написал немного крупнее:
«Уникальная История, поведанная мне моим Другом, доктором Филипсом. Он уверяет, что все изложенные здесь факты – чистая и полная правда, однако отказывается сообщать Фамилии означенных Персон, а также и место, где происходили сии Экстраординарные События».
Мистер Кларк принялся в десятый раз перечитывать рассказ, то и дело заглядывая в карандашные заметки, которые он делал, когда его друг ему все это рассказывал. Помимо прочих его странностей, он несколько гордился своим литературным дарованием: он всегда считал, что пишет недурно, и весьма старался рассказывать обо всем так, чтобы добиться известного драматического впечатления. Итак, он перечитывал следующее:
«Персоны, о которых идет речь, суть Хелен В., которой, если она еще жива, сейчас должно быть около двадцати трех лет, Рэйчел М., ныне покойная, которая была на год младше вышеупомянутой Хелен, и Тревор У., слабоумный, восемнадцати лет от роду. Все эти люди в период, о котором
