передернул плечами и отправился спать.
Через несколько дней он встретил у себя в клубе знакомого джентльмена по имени Остин, который славился своим тесным знакомством с жизнью Лондона как в ее светлой, так и в темной фазе. Вильерс, по-прежнему поглощенный той встречей в Сохо и ее последствиями, подумал, что Остин, возможно, способен пролить какой-то свет на историю Герберта, а потому, немного поболтав о том о сем, спросил, как бы невзначай:
– А вам, часом, ничего не известно о некоем человеке по имени Герберт, Чарльз Герберт?
Остин резко вскинул голову и уставился на Вильерса несколько ошеломленно.
– Чарльз Герберт? А вас что же, не было в городе три года тому назад? Ах, нет? Так вы, верно, не слыхали о деле Пол-стрит? В свое время оно наделало немало шуму!
– А что за дело?
– Ну как же: некий джентльмен, человек, занимающий весьма изрядное положение в обществе, был найден мертвым, без каких-либо признаков жизни, неподалеку от одного дома на Пол-стрит, рядом с Тоттенхем-Корт-роуд. Разумеется, труп обнаружила не полиция: если ты засидишься за полночь и в окне у тебя будет гореть свет, констебль уж непременно позвонит в дверь, а вот если ты лежишь мертвым в чужом палисаднике, это никого не касается. В этом случае, как и во многих других, тревогу поднял какой-то праздношатающийся. Нет, не уличный побирушка и не забулдыга из пивной; просто некий джентльмен из тех, что, по делу или от нечего делать, бродят по улицам Лондона в пять утра. Этот господин, как он говорил, «спокойно шел домой», неизвестно куда и откуда, но как бы то ни было, он проходил по Пол-стрит между четырьмя и пятью часами утра. Что-то необычное привлекло его внимание к дому номер двадцать; как это ни глупо звучит, он утверждал, будто у дома этого была самая неприятная физиономия, какую ему только доводилось видеть. В общем, он пригляделся повнимательней и, к своему изумлению, увидел человека, лежащего на плитах двора, со сведенными вместе руками и ногами и запрокинутым вверх лицом. Нашему джентльмену показалось, что лицо его выглядит чрезвычайно жутким, и он бегом бросился на поиски ближайшего полисмена. Поначалу констебль вознамерился не принимать дело всерьез, заподозрив, что человек попросту пьян; однако все же пришел, посмотрел на лицо лежащего и быстренько сменил тон. Та ранняя пташка, что подобрала этого замечательного червячка, отправилась за доктором, а полисмен принялся звонить и стучать в дверь дома, пока наконец не выглянула растрепанная, заспанная служанка. Констебль указал горничной на то, что находится возле их крыльца, и девица завопила так, что перебудила всю улицу; однако ж человека этого она не знала, в доме у них он не бывал и так далее. А тем временем джентльмен, который изначально обнаружил находку, привел с собой медика. Теперь надобно было попасть на территорию дома. Калитка оказалась отперта, так что все четверо спустились во двор. Доктору не потребовалось долго осматривать тело: он сразу сказал, что бедолага уже несколько часов как мертв; и вот тут дело начало приобретать любопытный оборот. Мертвеца не ограбили, в одном из карманов нашлись документы, по которым его опознали как… в общем, человека из хорошей семьи и со средствами, любимца общества, не имевшего врагов – насколько это было известно. Его имени, Вильерс, я называть не стану, поскольку это не имеет отношения к истории и поскольку нехорошо ворошить все эти дела, когда у человека даже живой родни не осталось. Следующим любопытным фактом оказалось то, что врачи так и не сумели определить, как именно он встретил свою смерть. На плечах виднелись небольшие синяки, но почти незаметные: как будто его грубо вытолкали через черный ход – не то чтобы перебросили через забор со стороны улицы или сволокли по лестнице. А никаких других явных следов насилия на теле не оказалось – уж во всяком случае ничего такого, что могло бы стать причиной смерти. И когда дошло до вскрытия, никаких следов отравления также не обнаружили. Разумеется, полиция постаралась разузнать все возможное об обитателях дома номер двадцать, и тут, как мне известно из частных источников, тоже всплыла парочка весьма любопытных фактов. По-видимому, в доме проживал мистер Чарльз Герберт с супругой; говорили, что он землевладелец, хотя большинству людей сразу бросилось в глаза, что Пол-стрит – не самое подходящее место для сельского джентльмена. Что же до миссис Герберт, похоже, никто не знал, кто она и откуда, и, между нами говоря, сдается мне, что те, кто попытался докопаться до ее истории, накопали нечто весьма странное. Разумеется, оба супруга отрицали, что им что-либо известно о покойном, и в отсутствие каких-либо доказательств, обоих оправдали. Однако же о них стали известны кое-какие подозрительные вещи. Хотя покойника увезли между пятью и шестью утра, к тому времени на улице успела собраться немалая толпа, и кое-кто из соседей прибежал посмотреть, что происходит. Они, разумеется, не скупились на комментарии, и по их словам выходило, что дом номер двадцать пользуется на Пол-стрит довольно дурной репутацией. Сыщики попытались было найти подтверждение этим слухам – но так ничего и не обнаружили. Люди качали головами, вскидывали брови и говорили, мол, эти Герберты «странноватые», «не хотел бы я, чтобы кто-то видел, как я туда входил» и тому подобное – однако ж ничего существенного. Власти были практически уверены, что этот человек так или иначе встретил свою смерть в доме, после чего его выбросили за дверь кухни, но доказать ничего было нельзя, а поскольку никаких следов насилия или яда не нашлось, они могли лишь развести руками. Странный случай, не правда ли? Но что самое любопытное, было и кое-что еще, о чем я вам пока не говорил. Вышло так, что я знаком с одним из докторов, с которыми консультировались относительно причины смерти, и вскоре после этого я встретился с ним и расспросил его об этом. «То есть вы и в самом деле хотите сказать, – спросил я, – что этот случай поставил вас в тупик и вы действительно не знаете, отчего он умер?» «Прошу прощения, – отвечал доктор, – отчего он умер, я знаю прекрасно. Некто умер от страха, от чистого, неподдельного ужаса; я еще никогда за всю свою практику не видел, чтобы человеческие черты были искажены таким ужасом, а уж лиц покойников-то я повидал немало». Этот доктор обычно отличался хладнокровием, подобные утверждения были ему несвойственны, но больше мне из него ничего вытрясти не удалось. Насколько я понимаю, привлечь Гербертов к суду за
