от неё.
Опустел угол, и под крышей крошечного домишки стало как-то неуютно, слишком просторно.
Илька не дала себе расплакаться. Не при матери. При ней нельзя плакать. При Бабушке можно было, а вот при Гриме – ни в коем случае. Женщина никому не позволяла лить слёзы. Илька высыпала в дубовую мисочку нужные порошки, залила сверху и, достав из огня нагретые камешки, положила их в воду, намереваясь приготовить отвар. Когда вода вскипела, насыпала ещё листьев мяты и цветков ромашки. Вытащила из миски камешки и опустила их обратно в огонь.
– Матушка, выпей. – Илька протянула Гриме свежий отвар и сняла с огня горшок с похлёбкой. – Не обожгись только. Горячо.
Женщина, не вставая с лежанки, приняла отвар и, прежде чем выпить, стала греть о него руки. Лицо её было уставшим, осунувшимся. Она давно стала такой. Еще до того, как слегла с болью в ногах, раскрасившей её щиколотки синим отвратительным узором. Грима не прятала волос, привыкнув к жизни в доме с одними женщинами, и Илька видела, как с каждым новым месяцем в них добавлялось седины. Прежде она была такой красивой…
– Спасибо, – наконец-то пробормотала Грима, и Илька скупо улыбнулась. Хороший знак. Видимо, сегодня боль терпимая.
Грима отпила отвар, не отрывая взгляда от дочери. Илька, сидя у очага к ней спиной и нарезая хлеб, чувствовала, что её пристально рассматривают.
– Что такое? – спросила она.
– Поговорить надобно, дочь, – чуть погодя ответила Грима.
Илька, тонко чувствовавшая любые перемены в настроении матери, остановилась с занесённой над хлебом рукой. Наконец разломила последний сухарь и положила его в похлёбку. Сначала из миски поест мать, потом она. Передав Гриме еду, она села на край лежанки, уставившись в опустевший угол. Это тёмное ничто приковывало взгляд.
Грима неохотно принялась за еду и, медленно прожёвывая пищу, произнесла:
– Так больше не пойдёт, дочь.
Илька вопросительно посмотрела на мать, пытаясь в её лице найти ответ прежде, чем та его озвучит.
– Я не хочу, чтобы ты сгинула, как, будь он проклят, Эйно или бабка. Не нужны тебе сейды. От них одни беды в нашем семействе.
Илька кивнула, подтверждая, что услышала.
– Тебе бы мужа путного отыскать. Пусть и небогатого, но главное, чтобы не лентяй и без дури в башке. Лишь бы работящий был.
Илька снова перевела взгляд в пустоту. Она уже была в том возрасте, когда к девушке принято присматриваться, а может, даже и свататься. Вот только никто к ней не присматривался и уж тем более не сватался.
– Кому я нужна, мать?
– Ты не уродина. А ещё внучка колдуньи.
– И дочь Эйно, – глухо добавила Илька.
– Ничего, забудется… Будем тебе мужа искать. То, что ты с травками с деревцами возишься, ладно, но вот не смей, давай, мне сейды творить. Поняла?
– Хорошо.
Пока она тащила по лесу привязанное к лыжам тело Бабушки, Илька и сама уж думала, что всё горе в её жизни и существовании её матери от того пошло, что род их оказался связан с родом нойт. Может, и сама она нойта. Колдунья. Сколько ещё бед и проклятий обрушится на неё из-за этого?
– Я сама не хочу, – негромко произнесла Илька.
– То-то и оно, – припечатала Грима и протянула Ильке остатки ужина.
Девица за день так устала, что кусок в горло не лез. Она принялась возить ложкой по дну миски, погрузившись в мысли. Мать повернулась на бок, охая и ахая, поворачивая спину к огню очага. Она теперь вместо Бабушки спала на краю лежанки ближе всех к огню. Спальное место Ильки было у стены.
Её и правда ненавидели в Ве за то, что она дочь Эйно. Кажется, сумасшедший колдун успел испортить отношения со всеми родами города: от семейства ярла до нищих и бедняков. С ним охотно пили, его звали на свадьбы, где он напивался ещё сильнее, чем обычно, но никакого дела ему не доверяли. Бабушку позор Эйно не касался, а вот его отпрыска…
Илька вздохнула, вытерла оттаявший нос о край рукава, чтобы ненароком не хлюпнуть и не потревожить тем самым мать. Лишь бы та не подумала, что она плачет.
«Ты не уродина», – сказала мать. Вот только прежде она говорила обратное.
Илька и сама не считала себя красавицей. Волосы у неё скудные, косичка тоненькая, короткая, как крысиный хвостик, и такого же мышиного цвета. На щеках россыпи разодранных прыщей и глубокие шрамы, оставшиеся от них же. Роста она маленького, плечи узкие, как у ребёнка, вечно напряжённые и сжатые, отчего походка её напоминала крадущуюся поступь дикого, осторожного зверя. Верно, родись Илька в другой семье, это не сильно помогло бы ей стать привлекательной в глазах молодых парней.
Единственное, что радовало Ильку в её наружности, – глаза. Бабушка частенько напоминала ей, что они похожи на молодые листочки ивы, распустившиеся в цветение: такого же необычайно яркого зелёного цвета.
Теперь она будет напоминать себе об этом сама. Больше некому.
Доев остывшую похлёбку, Илька вымыла горшок и миску, вернула на место дубовую плошечку и коробки с порошками. Очистила нож – дорогой сердцу подарок Бабушки. Лезвие было коротким, но добротным. Такой металл она, наверное, раздобыла в подземельях карликов или каким-то чудом унесла с луны, не иначе. Днём на поверхности его Илька ловила отражение собственных глаз.
Раньше у Бабушки был ещё и серп из того же чудесного металла, да только заговорённого, нашёптанного. Им она резала травы, когда требовались особые чары. Нож Ильки на такое не годился. Хорошо было бы похоронить Бабушку с этим серпом вместе, закопав его в корнях дуба или бросив в ближайшее озеро, да только серп пропал вместе с Эйно…
Неожиданно закричал чёрный петух, подаренный последней просительницей Бабушки. Илька чуть не подпрыгнула на месте.
– На Йоль зарежу! – гаркнула разбуженная Грима.
– Завтра уже, – задумчиво произнесла Илька и вогнала лезвие в ножны.
Йоль. Лучшего времени, чтобы замолвить о себе словечко перед духами да попросить их смилостивиться над судьбой, не найти. Надобно только показаться перед ними храброй и смелой, точно волчица.
– Правда, что ли? – Мать перевернулась с одного бока на другой. – Совсем потеряла счёт времени.
– Я хочу пойти в город на Йоль. Принесу мясо петуха, если позволишь. – Илька и сама не поверила, что произнесла это. – Приходить на пир без дара всё-таки нехорошо.
Мать, прикрыв глаза, фыркнула и расплылась в довольной улыбке.
– Посматривай там на парней да не бойся танцевать. Эх… Вот я бы сейчас станцевала, – пробормотала она в полудрёме и снова провалилась в сон.
Илька легла следом, но
