— Откуда ты узнал об этом?! — взревел Бурякин. — Что тебе известно?!
— Да об этом все говорят, Юрий Михайлович, — обескураженно пролепетал Семён. — Майор Деев официальную депешу и рапорт через радистов отправил в округ. Все думали, что вы знаете. Никто же не…
— Подожди, — оборвал сержанта Бурякин. — Майор подписывался под докладом по рации?
— Конечно, Юрий Михайлович! Мы ещё удивились, почему он только свою фамилию в докладе ставит без вашей, но у замполитов на этот счёт справок наводить не положено. К тому же мы решили, что всё по вашему приказу. А как же иначе?
— Нет, Сеня, я никому такого приказа не отдавал, — затылок полковника тут же вспотел, и он плюхнулся на диван, вытираясь красным клетчатым носовым платком.
— Как же так, Юрий Михайлович?
— Всё очень просто, Сеня, — голос Бурякина звучал спокойно, только от слов полковника у сержанта Сёмина тоже вспотел затылок. — Деев мне поклялся, что ни одна собака не узнает о вывезенных из ущелья ценностях раньше, чем мы сдадим найденное сокровище в Душанбинское центральное управление. Я ему поверил — сослуживец всё-таки. А Деев прикинул, что если он первый доложит о находке прямому начальству, то ему как законопослушному советскому гражданину полагается двадцать пять процентов от общей суммы, то есть и с моей доли тоже. Ну, двадцать пять он, положим, никогда не получит, но ему и пяти процентов хватит, чтобы жить безбедно и даже вложить какую-то сумму в государственный бизнес. Такое возможно.
— А что же вам, Юрий Михайлович?
— Мне? — Бурякин исподлобья посмотрел на сверхсрочника. — Мне в лучшем случае — отставка. В худшем — уголовное преступление.
— Вот это да! — адъютант от растерянности шлёпнулся на стул.
— Неужели не знал?
— Я, вообще-то, никогда не был кладоискателем.
— Теперь будешь знать, — хмыкнул Бурякин. — Я своему заместителю не очень-то доверял — замполит всё-таки. Но погранвойска непосредственно относятся к Комитету государственной безопасности, то есть мы служим под неусыпным оком Андропова. Помнишь, к нам приезжал как-то куратор из Генштаба?
— Генерал-майор Цинев?
— Именно. Так вот, тогда я впервые увидел, как наш замполит складывается перед именитым московским чиновником в три погибели. Казалось, он живо исполнит любую просьбу начальства и даже поцелует, куда попросят. Вот такая наша служба в действительности. Хорошо ещё, что я так и не сумел вписаться в семью верных ленинцев, видимо, характер несослагаемый и несклоняемый. Теперь Дееву светит существенное продвижение по службе. Получается, и рыбку съел, и…
— Неужели в КГБ лучшим достижением по службе является донос? — вскинул безвинные глаза сверхсрочник Сёмин. — Я об Андропове был лучшего мнения…
— Ты, Семён, многого не знаешь, — отмахнулся полковник. — Юрий Владимирович твоих упрёков не заслужил, он офицер, каких мало. Я вот назначение начальником нашего гарнизона получил от одного из заместителей того же Андропова, но вовсе не за доносы или за стандартное лизоблюдство.
— А за что?
— За что, за что… — проворчал Бурякин. — Так тебе прямо вынь всё да положь на блюдечко с голубой каёмочкой. Ну да ладно, расскажу, коли начал. Сразу уясни себе, что государственный чиновник — это не служба, а особая форма номенклатурной жизни. И чем выше залетела птичка по номенклатурной лестнице, тем меньше она понимает, как живут там, в том далёком, но уже не близком прошлом. Министерские пташки чаще всего даже цен на продукты в магазинах не знают, однако бывает, интересуются, чтобы все видели — забота о благосостоянии народа не даёт-де спать номенклатурному чиновнику. Вот и я попал на одного такого. После Алма-Атинского высшего командного училища я прошёл хорошую школу пограничной службы. Участвовал даже в потоплении острова Даманский.
— Как?! — округлились глаза сержанта. — Вы участвовали в потоплении Даманского?
— Не придирайся к словам, Сеня, — поморщился полковник. — Сам знаешь, остров потопили наши братья-китайцы. Но мне, видимо, на роду написано попадать в не учтённые командованием ситуации. Я — один из немногих, выживших после китайской агрессии. Видел даже, как китайцы ходили по полю среди раненых и живым русским солдатам делали насечки на лице штык-ножами.
— Зачем же так?!
— А затем, что у раненого быстро распухает лицо, идёт заражение крови и всё это приносит нестерпимые боли, действует именно на человеческий мозг. Раненого после этого нельзя спасти никаким способом, но смерть не наступает долго. Поэтому многих своих ребят приходилось приканчивать самим. Слышал бы ты, как они просили их прикончить!… — Бурякин на секунду замолчал, а сержант боялся нарушить молчание, тем более что пытался представить, что происходило в Маньчжурии, где китайские боевики издевались над ранеными. — Я в этих боях немного отличился, — продолжил рассказ полковник. — Поэтому на распределение вызвали прямо в Москву. Надо сказать, у Андропова, человека достойного, заместителей, не вполне отвечавших своему назначению, хватало. Примерно, как и у меня здесь. Поэтому в приёмной секретарь-референт сразу предупредил, что мне обязательно зададут несколько вопросов, как студенту на экзаменах. Какие вопросы будут задавать, секретари не знали, но я уже готов был к неожиданностям. Правда, в тот раз и неожиданности зашкалили, потому что первый вопрос номенклатурного чиновника был о ценах на хлеб и молоко. Согласись, это довольно неожиданно! А я, отлично зная, что ржаная булка стоит двенадцать копеек, пшеничная — шестнадцать, как и пакет молока, перевёл почему-то всё на рубли, и цены прозвучали такими завышенными, что хватило бы прокормить целый полк. Ну, думаю, всё, попал, как кур в ощип! Однако чиновник глазом не моргнул и тут же, величественно кивая, назначил меня начальником нашего гарнизона. И добавил к тому же, что видно настоящего боевого офицера: раз я даже ценами на продукты владею, значит, постоянно вращаюсь в народе. Но если на министерских уровнях чиновники сами не владеют ценами, то они давно уже живут при коммунизме за наш счёт. Вот так-то.
— Про них давно уже всё ясно, товарищ полковник. А как же в ущелье? — встрепенулся сержант. — Мы, выходит, никуда не поедем? Путешествие откладывается за ненадобностью?
— В ущелье? — задумался полковник. — В ущелье всё равно поедем! Возьми только толовых шашек с собой. Пригодятся. Как всё будет готово, доложи. Я, собственно, уже готов. А завтра вернёмся, нужно будет ещё с Деевым разобраться. Высшее командование такой доклад в долгий ящик откладывать не будет, так что надо успеть.
— Успеем, Юрий Михайлович! Я давно уже вам говорил, что майор Деев — тёмная лошадка. С ним в разведку — всё равно, что добровольно в петлю.
Адъютант полковника Бурякина быстро выполнил приказ, и вскоре армейский «газик» снова пылил по горному серпантину в сторону приграничного ущелья Джиланды. Дорога под колёсами автомобиля смахивала на такие же длинные, тягучие мысли Юрия Михайловича. Он сидел рядом с шофёром и угрюмо смотрел куда-то за окно, ничего не видя перед собой. Может быть, вспоминал беглеца из Кандагара, которого они действительно бросили, то есть осудили на страшную смерть. А скорее всего перебирал все жизненные и служебные неурядицы, потому что не мог найти объяснения поступку офицера, своего заместителя. Только Бурякин на этот раз совсем не хотел принимать во внимание любимых человеческий страстей — жадности, зависти и подлости. Когда две первые страсти объединяются в человеке и находят выход, то непременно включается в дело третья, чтобы свести все человеческие стремления и задумки к абсолютному нулю. Именно тогда можно сломить личность.
В нулевом состоянии любой мыслящий зачастую способен к таким несуразным антиподвигам и антигеройству, что все окружающие не перестают удивляться проявившимся в нём способностям. При этом никто не вспоминает, что и сам он способен ко всяким гадостям и подлостям, если послушает доброжелательный шёпот человеческих страстей. Нельзя забывать, что любой из нас только тогда достоин звания героя и внимания окружающих, когда сумел не поддаться искушению, не впасть в соблазн, а вовсе не после победы над уже совершённым, когда честно исправившийся дожидается наград с «чистой совестью».
Солнце, как всегда бывает в горных районах, кубарем скатилось за горные кряжи, волоча за собой пелену звёздного неба. Армейский «газик» сбросил скорость, но упорно продолжал пробираться к намеченной цели. Расчёт сержанта Сёмина оказался неверен, и вход в ущелье показался вдали только с первыми лучами нового дня, а не посреди ночи. Так было даже лучше — рассвет наступил сам, без ожиданий и тоскливого поглядывания на часы. Бурякин послал двух рядовых на вершину скалы, чтобы оттуда снова сбросить верёвку, а сам, сопровождаемый адъютантом Сёминым и шофёром, пошёл по тропинке к знакомому ненавистному месту.
